Оскар Уайльд - Письма
Оказаться вынужденным обращать внимание на опусы столь невоспитанного и невежественного субъекта, как мистер Уистлер, — дело малоприятное для любого порядочного человека, но Ваша публикация его наглого письма не оставила мне иного выбора. Остаюсь, милостивый государь, преданный Вам
Оскар Уайльд
83. Редактору «Скотс обсервер»{93}
Челси, Тайт-стрит, 16
9 июля 1890 г.
Милостивый государь, Вы напечатали рецензию на мой роман «Портрет Дориана Грея». Поскольку эта рецензия вопиюще несправедлива ко мне как к художнику, я прошу Вас позволить мне воспользоваться на страницах Вашей газеты своим правом на ответ.
Ваш рецензент, милостивый государь, признав, что данный роман «безусловно является произведением писателя», произведением, чей автор наделен «умом, литературным мастерством и чувством стиля», тем не менее выражает мнение, и, судя по всему, с полной серьезностью, что я написал его для того, чтобы он был прочитан самыми развращенными членами преступных и необразованных классов. Но, позвольте, милостивый государь, преступные и необразованные классы, по-моему, ничего и не читают, кроме газет. И наверняка они едва ли способны понять что-либо, написанное мною. Так что оставим их в покое, а касательно широкого вопроса, почему вообще пишет писатель, позвольте мне высказать следующее. Удовольствие, которое доставляет автору создание произведения искусства, есть удовольствие сугубо личное, и творит он ради этого удовольствия. Художник работает, целиком сосредоточась на изображаемом предмете. Ничто другое его не интересует. О том, что скажут люди, он не думает, ему это и в голову не приходит! Он поглощен своей работой. К мнению других он равнодушен. Я пишу потому, что писать для меня — величайшее артистическое удовольствие. Если мое творчество нравится немногим избранным, я этому рад. Если нет, я не огорчаюсь. А что до толпы, то я и не желаю быть популярным романистом. Это слишком легко.
Далее, милостивый государь, ваш рецензент совершает вопиющую, непростительную, преступную ошибку, пытаясь поставить знак равенства между художником и предметом его изображения. Этому, милостивый государь, нет никакого оправдания. Говоря о том, кто является величайшей фигурой в мировой литературе с эллинских времен, Китс заметил, что изображать зло доставляло ему не меньше удовольствия, чем изображать добро. Вашему рецензенту, милостивый государь, следовало бы призадуматься над смыслом этого тонкого критического замечания Китса, поскольку на этих же условиях творит каждый художник. Он отдален от изображаемого. Он создает произведение и созерцает его. Чем дальше от художника изображаемое, тем свободнее он может творить. Ваш рецензент пеняет мне на то, что я, мол, не сказал ясно, предпочитаю я добродетель пороку или порок — добродетели. У художника, милостивый государь, нет никаких этических симпатий и антипатий. Порок и добродетель для писателя — это то же самое, что краски на палитре для живописца. Не больше и не меньше. Он видит, что при их помощи можно достигнуть определенного художественного эффекта, и достигает его. Яго может быть нравственным уродом, а Имогена — олицетворением беспорочной чистоты. Шекспир, как сказал Китс, с одинаковым удовольствием создавал обоих.
Для драматического развития моего романа, милостивый государь, было необходимо окружить Дориана Грея атмосферой морального разложения. Иначе роман не имел бы смысла, а сюжет — завершения. Художник, написавший роман, ставил перед собой цель сделать эту атмосферу туманной, неясной и удивительной. Я утверждаю, милостивый государь, что это ему удалось. Каждый человек видит в Дориане Грее свои собственные грехи. В чем состоят грехи Дориана Грея, не знает никто. Тот, кто находит их, привнес их сам.
В заключение, милостивый государь, позвольте мне выразить мое глубочайшее сожаление по поводу того, что Вы допустили опубликование в Вашей газете рецензии, подобной той, на которую я считаю себя вынужденным ответить. То, что редактор «Сент-Джеймс газетт» пригласил в качестве литературного критика Калибана, может быть, только естественно. Но издателю «Скотс обсервер» не следовало бы пускать на страницы своего издания злобно гримасничающих Терситов. Это недостойно столь выдающегося литератора. Остаюсь, и прочее, Ваш покорный слуга
Оскар Уайльд
84. Артуру Хауарду Пикерингу{94}
Тайт-стрит, 16
[Конец июля 1890 г.]
Дорогой Пикеринг, все мы сердимся на Вас, почему Вы не приезжаете. Когда цветет сирень и ракитник свешивает запыленное золото своих цветов через перила наших лондонских скверов, мы ждем к себе наших американских друзей, и поэтому мы ждем Вас. Приезжайте осенью, и мы попросим ракитник окраситься ради Вашего удовольствия в цвет меда.
Я рад, что Вам понравился «Дориан Грей». Это лучшая моя вещь, и я надеюсь еще улучшить ее, когда она выйдет в книжной форме.
Фатальная книга, которую лорд Генри прислал Дориану, — это одно из многих моих ненаписанных творений. Как-нибудь я должен буду проделать формальную процедуру перенесения ее на бумагу.
Моя жена и моя мать обе шлют Вам самые горячие и самые сердечные приветы. И с ними — Ваш искренний друг
Оскар Уайльд
85. Редактору «Скотс обсервер»{95}
Тайт-стрит, 16
[31] июля 1890 г.
Милостивый государь, в письме об отношениях между искусством и моралью, недавно напечатанном в Вашей газете, — письме, которое кажется мне во многих отношениях совершенно восхитительным, особенно в том, что касается подтверждения за художником права избирать свой собственный предмет изображения, — мистер Чарльз Уибли высказывает предположение, что мне, наверное, было особенно огорчительно обнаружить, что главные христианские газеты Англии и Америки столь решительно признали нравственное значение «Дориана Грея», а некоторые из них приветствовали меня как морального реформатора!
Позвольте мне, милостивый государь, успокоить не только самого мистера Чарльза Уибли, но также Ваших несомненно встревожившихся читателей. Без малейшего колебания я заявляю, что считаю подобные критические суждения весьма лестной похвалой моему роману. Ведь если произведение искусства отличается богатством содержания, живой выразительностью и законченностью, люди с художественными наклонностями увидят его красоту, а люди, которым этика говорит больше, чем эстетика, увидят содержащийся в нем моральный урок. Трусоватых он наполнит ужасом, а нечистоплотные увидят в нем свой собственный срам. Каждый человек увидит в нем то, что есть он сам. Ведь на самом деле искусство отражает не жизнь, а того, кто наблюдает его.
Вот почему, в случае «Дориана Грея», чисто литературный критик, как, например, в «Спикере» и других изданиях, считает роман «серьезным и увлекательным произведением искусства»; критик, рассматривающий искусство в его связи с поведением, как это имеет место в «Крисчен лидер» и «Крисчен уорлд», считает его моральной притчей. «Лайт», который, как говорят, является органом английских мистиков, считает роман «произведением высокого духовного смысла». «Сент-Джеймс газетт», стремящаяся, как видно, быть органом сластолюбцев, находит (или делает вид, что находит) в нем всевозможные ужасные вещи и намекает на финансовые преследования, а мистер Чарльз Уибли доброжелательно замечает в Вашей газете, что он находит в романе «уйму нравственного». Правда, дальше он говорит, что не обнаружил в нем ничего художественного. Но, по-моему, несправедливо требовать, чтобы критик умел оценить произведение искусства со всех точек зрения. Даже Готье был в чем-то ограничен, равно как и Дидро, а в современной Англии многогранные Гете такая редкость! Я лишь могу заверить мистера Чарльза Уибли в том, что никакое моральное прославление, к которому он присовокупил свою более чем скромную лепту, не может быть огорчительно для художника.
Остаюсь, милостивый государь, Ваш покорный слуга
Оскар Уайльд
86. Ф. Холланду Дею{96}
Тайт-стрит, 16
[Почтовый штемпель — 11 августа 1890 г.]
Милостивый государь, посылаю Вам копию моего сонета по поводу продажи с аукциона любовных писем Китса; он был опубликован в первом издании «Сонетов нашего века» Уильяма Шарпа (печатавшего Вальтера Скотта), но изъят из последующих боязливым издателем из-за помещенной в «Спектейторе» рецензии, в которой сонет был назван «богохульным», — по-моему, это единственный случай, когда «Спектейтор» в чем-либо на кого-либо повлиял.
Я был бы очень рад получить фотографию упомянутого Вами бюста Китса. Внучатая племянница Китса мисс Спид, с которой я познакомился в Кентукки (какое перо!), очень некрасивая, имела тем не менее большое сходство с поэтом; в ней было много от благородного неистовства его натуры, хотя не так много от его восторженной страстности. У нее были губы такой же формы, как у него.
