Николай Добролюбов - Любопытный пассаж в истории русской словесности
Могут сказать, что ведь вольно же было г. Смирнову понять дело таким образом. Могут заметить, что такой оборот дела даже не делает особенной чести г. Смирнову, потому что доказывает его несостоятельность в вопросе о деле, которое взялся он разбирать. Если бы он знал дело, скажут наивные читатели, – то должен был бы ухватиться за случай разъяснить его. В вызове г. Перозио была, конечно, фраза и о том, что он будет доказывать свои прежние положения; но весь смысл вызова говорил в пользу прений о положении дел Общества. И ежели г. Смирнов весь этот смысл оставил в стороне, а придрался лишь к одной фразе в вызове г. Перозио, то он доказал этим, что не пошел далее «Арифметики» Мсморского. Но в таком случае ему вовсе не следовало браться за указание неверностей в статьях г. Перозио, или взяться, но тут же и объявить, что самого дела он, г. Смирнов, не понимает и не может сказать, прав ли г. Перозио в сущности, а только хлопочет о восстановлении попранных прав арифметики в качестве школьного учителя. Тогда г. Перозио, конечно, не стал бы и вызывать его на спор, потому что смешно же прибегать к гласному судопроизводству и решать по большинству голосов, что, например, 35–5 = 30…
Все это, может быть, и правда. Но дело в том, что не один г. Смирнов, а и сам г. Перозио склонился потом на то, чтоб предметом прений сделать арифметику. Если бы он хотел действительно рассуждать о делах, то он, конечно, на приведенный выше ответ г. Смирнова должен был бы возразить так: «Я вам предлагаю объяснить и доказать публично мои показания, во избежание дальнейшей полемики; а вы в ответ на это бросаете мне в лицо пошлые и оскорбительные остроты – или умышленно, или по недостатку сообразительности не понимая, чего я хочу. Честь имею вам объявить, что экзаменоваться у вас из первой части арифметики я считаю совершенно ненужным, а приглашать на это публику – унизительным, не столько для меня, сколько для вас и для нее. Ответ ваш я принимаю за уклонение от серьезного, публичного рассуждения и вследствие того имею право взять назад свой вызов до тех пор, пока вы не выкажете большей вежливости и благоразумия. Что же касается до ваших оскорбительных фраз, относящихся лично ко мне, то о них мы с вами можем объясниться и без публики».
Так, без сомнения, ответил бы г. Перозио, если бы он имел намерение рассуждать о делах; по крайней мере всякий согласится, что именно такой ответ предписывается человеку в подобных случаях всеми правилами чести и благоразумия. Но г. Перозио весьма скромно напечатал в 267 № «С.-Петербургских ведомостей», – что он «с должною благодарностью принимает согласие г. Смирнова выступить на публичный спор с ним для окончательного решения вопросов, изложенных в протесте его против статьи г. Новосельского». Здесь еще есть упоминание об окончательном решении вопросов; но из самого согласия г. Перозио видно, что он и сам уже начинает смотреть на вопрос не с деловой, а с литературной точки.
Вслед за тем дело повертывается уже решительно в пользу словесности. Да и нельзя иначе: в числе посредников находился г. Серно-Соловьевич, из уст которого (как мы уже замечали недавно) так и вырезывается красноречивый карамзинский стиль… Сей юный литературный деятель не мог оставаться, и не остался, – как видели мы в заседании, – равнодушным к вопросам стиля и даже шрифта. И его ревности благоприятствовала вся программа состязания. Целью ее была постановлена – «поверка г. Смирновым фактов, цифр и выводов г. Перозио в статье «Протест против статьи г. Новосельского»«. Из этого ясно, что не только сам г. Перозио, но и его посредники согласились смотреть на состязание как на чисто ученый и литературный спор. Даже больше – они согласились смотреть на все дело как на урок из арифметики, данный г-ну Перозио, самим его посредникам и всей публике. Иначе – зачем тут замешалось бы личное присутствие г. Перозио, зачем даже посредники? Статья г. Перозио напечатана; г. Смирнов возразил на нее тоже печатно. Дело все в цифрах и положительных данных, да и не в изменении их, а в простой арифметической поверке… На что же тут нужен г. Перозио? Просто бы пригласить как можно больше народу, да и прочесть им лекцию о недобросовестности г. Перозио и о слабости познаний его в арифметике. Да, пожалуй, и этого не нужно было, потому что на устное совещание нельзя же пригласить столько народу, сколько найдется читателей для статей, напечатанных против г. Перозио… Очевидно, что присутствие г. Перозио нужно было только в двух случаях: или – ежели он и его посредники могли в подкрепление своих прежних показаний представлять новые объяснения, данные и соображения, – но этого не было; или же в том случае, если ему следовало прочесть наставление относительно занятий арифметикою, – это и было, как положительно заявлено и в «Ответе» г. Смирнова и в самом начале «Условий» состязания.
Таким образом, мы, на основании печатных документов, можем уже положительно заявить нашим читателям, что они жестоко ошибаются, если считают целью собрания 13 декабря – раскрытие дел Общества русского пароходства и торговли… Нет, по мнению г. Смирнова, отвергшего вызов г. Перозио говорить о делах, – столь низкая, материальная цель была бы, конечно, недостойною первого опыта устного судопроизводства у нас! Тут была цель высшая, так сказать невещественная: суждение о литературном и ученом (то есть арифметическом) достоинстве статей г. Перозио. В этом последнем мы убедились, присутствуя при состязании, и потому поспешим рассказать о нем.[2]
До 600 человек наполнили залу Пассажа в полдень 13-го числа. Умилительно было видеть это всеобщее сочувствие к литературе, возбужденное в массах столичного населения. «Боже мой, – думали мы, – давно ли было то время, когда не интересовались тем, что пишут о Гоголе, когда не знали имени Белинского! А теперь – какая перемена!.. Что за литературные деятели гг. Перозио и Смирнов? Один нашел несколько недомолвок и недоразумений в отчете акционерной компании; другой написал о нем, что, ловя чужие ошибки, он и сам наделал арифметических промахов… И вот все их права на знаменитость… А между тем зала полна! Все хотят слышать решение, кто из двух противников более отличается точностью слога, кто глубже проник в тайны первых начал арифметики – г. Смирнов или г. Перозио… Красноречивые и остроумные литераторы приглашены к посредничеству; знаменитый русский ученый председательствует при этом литературном споре… Умилительное зрелище!..»
Но вот суперарбитр произносит торжественную речь, в которой старается внушить публике надлежащее благоговение к предстоящему зрелищу. Он упрашивает ее сохранять строгое молчание, дабы выражением одобрения или неудовольствия не влиять на решение посредников относительно того, кто из спорящих вернее складывает. Он говорит, что самим своим безмолвием публика будет импонировать на их добросовестность в разрешении, по большинству голосов, вопросов о том, что больше – 30 или 20, или о том, действительно ли выйдет 30, если 286 вычесть из 316, и т. д. Затем начинаются прения.
Г-н Смирнов излагает свои обвинения. Потом, по вопросу суперарбитра, г. Перозио представляет свои положения по первому пункту (а всех их – 13), г. Смирнов возражает; после того посредники начинают рассуждать. Со стороны г. Смирнова преимущественно действует г. Серно-Соловьевич; со стороны г. Перозио – г. Полетика. Спор ведется очень литературно со стороны г. Серно-Соловьевича. Доказательством служит уже то, что вопрос о правильности сложения цифр 20 + 10 + 5 и вывода из них – 35, – поддерживался им почти три четверти часа!.. Можете себе представить, как широко было его красноречие и как велико адвокатское искусство!.. Но, к сожалению, г. Полетика с первого же раза обнаруживает удивительное равнодушие к литературным интересам и старание свести речь на сущность дела… Ему, конечно, указывают на программу, которую он же сам подписал и в которой говорится, что суждение должно идти вовсе не о деле, а о достоинстве статьи г. Перозио. По первому пункту (о числе пароходов) г. Перозио признается неправым, потому что в статье его действительно оказывается обвинение в утайке цифр, которые не были утаены.
Затем идет второй пункт – о распределении пароходов на речные и морские. Тут пошла речь об основаниях распределения; но оказалось, что этот вопрос выходит из пределов программы, ибо касается технических соображений, которых решено не касаться. Решение это сделало, как напечатано в «Условиях», посредниками г. Перозио, и между прочими – г. Полетикою. Посредники же г. Смирнова сами предлагали – рассуждать и о технических вопросах. Хотя они вопросов этих и не понимали, как неоднократно признавались в заседании, – но что до этого! На их стороне было всесокрушающее красноречие г. Серно-Соловьевича. Если он о 30 и 20 ораторствовал более получаса, то чего бы не наговорил он, если бы дело коснулось вопросов технических!.. Но как бы то ни было – второй пункт остался в стороне. Тут чей-то невежливый голос раздался сверху: «Так уж лучше бы и все оставить в стороне». Но публика встретила этот голос шиканьем, и тишина немедленно восстановилась.
