Евгений Добренко - Сталинская культура: скромное обаяние антисемитизма
Поскольку антисемитизм в СССР не декларировался, не был легитимирован, властям приходилось использовать риторику кадровой «коренизации» и «титульной нации». Особо интересна антикосмополитическая кампания, начиная с которой создавались предпосылки для легитимации антисемитизма и введения его в публичный дискурс. Собственно, самое интересное в публикуемых документах не столько их содержание, сколько их лингвистическая сторона: попытки вывести политический курс из немоты, найти такие формы его артикуляции, которые обосновывали бы антисемитскую политику, одновременно сохраняя интернационалистский камуфляж.
Стоит заметить, что, хотя сущностно антисемитизм обычно связан с верноподданническим государственничеством (дореволюционное черносотенство), ксенофобией, антимодернизмом и антилиберализмом, именно техника идеологического камуфляжа, двойственность советского антисемитского дискурса — одновременно разрешенного и «как бы» запрещенного, — позволяла позже позиционировать его в качестве некоего «диссидентства». Хотя многие «диссиденты–националисты» впоследствии немало говорили о гонениях в советское время, их антисемитизм был продуктом советского политико–идеологического проекта и разделялся огромным большинством советской властной элиты — от Москвы (Кремля, Старой площади и Лубянки) до самых до окраин (республиканских ЦК и обкомов). Можно сказать, что антисемитское «диссидентство» Кожинова было таким же лукавым, как и «интернационализм» Сталина.
Самое интересное здесь — это поразительная схожесть советского и постсоветского антисемитского публичного дискурса с дискурсом Старой площади позднесталинской эпохи. Особенно занятны в этом смысле разного рода Записки НКВД и Агитпропа с результатами проверок состояния «воспитания и расстановки кадров» в различных учреждениях, где неизменно обнаруживается непропорциональное число «лиц еврейской национальности» (с непременными калькуляциями процентов и расшифровкой инициалов), страшно напоминающими публицистику Русской партии: те же подсчеты на страницах «Молодой гвардии» и «Нашего современника», не говоря уже о современной массовой черносотенной печати. Антисемитский дискурс вообще всегда основан на некоей стыдливости, поскольку, в сущности, за ним не стоит ничего, кроме зависти: «много евреев» просто означает «мало наших» (о чем бы ни шла речь — об институтах физики или консерваториях). Не подлежащее легитимации (в рамках традиционных ценностей — не считая выхода за их пределы в нацизме), чувство это требует рационализции. Процедура рационализации и является самой интересной. В приводящихся документах — те же рассуждения о «засоренности», о засилье «нерусских кадров» и «лиц еврейского происхождения».
Но были здесь, несомненно, проблемы не только, так сказать, филологического, но и сугубо «содержательного» свойства. Политически акции должны были выглядеть обоснованно. О том, какие трудности представлял собой поиск таких объяснений, может свидетельствовать Записка Агитпропа на имя Сталина о закрытии альманахов на еврейском языке. Помимо обычного объяснения (произведения на еврейском языке «не находят широкого читателя»), здесь поднимается куда более широкий вопрос о том, что не нужны и объединения еврейских писателей: «Московское объединение еврейских писателей состоит из 45 писателей, Киевское — из 26 писателей, Минское — из 6 писателей. Основной организационный принцип, положенный в основу этих объединений, — принцип национальной однородности — представляется ошибочным. Других литературных объединений, созданных на основе данного принципа, в Союзе советских писателей не существует». Уровень демагогии здесь зашкаливает: одновременно с закрытием изданий на еврейском языке в республиках с иной «титульной нацией» (будь то Украина или Белорусия) идут аресты в руководстве Еврейской автономии, обвиненном в… «еврейском буржуазном национализме».
Итак, с одной стороны, развитие национальной культуры в «титульной» автономной области — национализм. С другой, объединения еврейских писателей в центрах проживания евреев — также «нецелесообразны». Тот факт, что в отличие от других национальных групп, компактно проживавших на своих исторических территориях, евреи фактически проживали в европейской части страны в крупнейших городах (в тех же Москве, Киеве или Минске), игнорируется. С одной стороны, закрытие еврейских театров, журналов, издательств и т. д. должно вести к ускорению ассимиляции, с другой, эти акции обосновывались столь далеко зашедшей ассимиляцией, что все эти культурные институты отмирают сами собой (по–еврейски просто не читают и не смотрят спектакли). Здесь не требуется даже апелляции к реальности: отсутствует элементарная логика обоснования политических решений.
Если все же вспомнить о реальности, то мне, одесситу, не забыть, как все годы учебы в школе и университете нас буквально заставляли покупать билеты в Украинский театр «в нагрузку». В отличие от всех других театров города (и это уже в 1970–е годы!) Одесский украинский театр стоял практически пустым. Так что, кроме школьников и студентов, в полупустом зале обычно не было никого. Естественно, что театр существовал за счет дотаций, что являлось абсолютно нормальной практикой для поддержания «украинской культуры» в абсолютно неукраинском городе, тогда как еврейская культура в том же городе (где накануне революции евреи составляли более трети населения, а украинцы — лишь 5%) «не находила широкого интереса».
Насколько абсурдным было обоснование политических акций на уровне ЦК, настолько же абсурдным было обоснование полицейских акций на уровне МГБ. Показателен такой документ, как секретное сообщение об аресте группы еврейских писателей в Одессе. Оказывается, они «вначале принимали активное участие в организации националистических сборищ под видом литературных вечеров и собраний в Херсоне, Одессе, на которых выступали со своими произведениями и речами в националистическом духе, a в дальнейшем, будучи писателями, стали ориентироваться на западноевропейскую и американскую «культуру», всячески популяризируя американскую буржуазную литературу и печать». Один из арестованных, некто Вайнерман, «в виде художественных очерков систематически направлял в ЕАК информацию о колхозном строительстве и промышленности г. Одессы и Одесской области» (с. 247). Итак, еврейские писатели арестованы за то, что устраивали «литературные вечера», квалифицируемые как «сборища», а также писали «в националистическом духе» (т. е. попросту на своем языке). Уголовно наказуемой оказывается даже литературная «ориентация». Задним числом криминализуется сотрудничество с такой вполне официальной организацией, как ЕАК, причем очеркисту инкриминируется то, что в его очерках содержится «информация о колхозном строительстве и промышленности», как будто можно писать очерки, не содержащие информации.
Как замечает Костырченко, «борьба сталинского режима с так называемыми еврейскими буржуазными националистами и безродными космополитами была замешана на лицемерии и коварстве. Если одних он преследовал за приверженность национально–религиозной традиции, родной культуре и языку, то других — как раз за обратное: за стремление отказаться от своего национального лица и раствориться «в мировом всечеловеческом единстве народов». Пропагандистское развенчание «безродного космополитизма» не просто совпало с проводившимися параллельно арестами еврейских писателей и общественных деятелей. То были две стороны одной и той же медали. Аверс — шумная кампания, бичующая оторвавшихся от родной почвы «антипатриотов», — находился в центре всеобщего внимания и как бы прикрывал, прежде всего от мировой общественности, реверс — негласную репрессивную акцию пo уничтожению носителей еврейской культуры»[4].
По утверждению Костырченко, протесты уволенных «по пятому пункту», общественное противодействие и политические соображения во время войны не позволили Сталину пойти на «широкие антиеврейские действия», что привело бы к наихудшему развитию событий — «легализации скрытого аппаратного антисемитизма и слиянию его в едином мутном потоке со стихийной юдофобией масс» (с. 7). Иное дело — послевоенная эпоха с наступившей холодной войной, противостоянием вчерашним союзникам, идеологическими кампаниями, требовавшими непременного внутреннего врага, усилившейся паранойей вождя, везде усматривавшего международный заговор и готовившего новую масштабную чистку высших эшелонов власти по примеру второй половины 1930–х гг.
Послевоенная эпоха была периодом, когда цементировалась та самая советская нация, институции которой рухнули в 1991 г., но ментальность которой сохранилась по сей день. Эта нация основывалась на идее великой Победы, на политике экспансии и откровенного империализма по отношению к тогдашнему «ближнему зарубежью», на сознательном потакании самым низменным социальным инстинктам: русский «великодержавный шовинизм» стал практически официальным, и вождь без стеснения говорил о русских как о «самом великом народе», антисемитизм, риторика «старшего брата», антизападничество, самоизоляция, презрение к другим народам и странам принимали самые гротескные формы (достаточно вспомнить кампанию по переписыванию истории науки, в ходе которой утверждалось, что все открытия мировой науки были совершены русскими и украдены иностранцами). Документы показывают механизмы работы политико–идеологической системы: как она приводилась в действие, как включались «приводные ремни», как шла массовая идеологическая интоксикация (паранойя превращалась в идеологию, идеология — в политику, политика инструментализировалась), как, по сути, шел процесс социального разложения. Читая эти документы, понимаешь, что читаешь и историю современного российского общества — как его низов, так и элит, находя в них исток многих поразивших его болезней, сегодняшних комплексов и неадекватности.
