Евгений Додолев - Неистовый Лимонов. Большой поход на Кремль
— Значит, вы не считаете Тарковского своим учителем?
— Нет, конечно. Им был скорее Евгений Крапивницкий, с ним я очень-очень дружил.
— Сегодня вы поэзию оставили?
— Да, совсем. Кстати говоря, то увлечение России поэзией было архаично, в ту пору молодежь всего мира жила уже другим рок-н-роллом.
Я — Савенко
— Оказавшись в 74-м году на Западе, вы поставили перед собой цель зарабатывать на жизнь писательским трудом. Вслед за «Эдичкой», рассказывающим о ваших мытарствах в Нью-Йорке, вы издали, если не ошибаюсь, еще 12 книг, героем большинства которых являетесь вы сами. Чем вызван такой повышенный интерес к собственной персоне?
— Надо определиться, что считать автобиографическим произведением.
Главное действующее лицо моих книг — Лимонов. Но ведь такого человека не существует в природе. По паспорту я Савенко Эдуард. Точка. А Лимонов, значит, это и герой, и автор. Автобиографические приемы были важны для меня при показе эпохи, среды. Например, в романе «У нас была великая эпоха» маленький сын лейтенанта Эдик только предлог, чтобы показать время конца 40-х. А «Молодой негодяй» — это Эдичка в Харькове 60-х. Понимаете, страна через героя, это эпопея.
— Кстати, почему Лимонов?
— Это родилось из литературной игры, дело происходило в Харькове, мне был 21 год.
Мы с приятелями называли себя… как это называется по-русски?.. искусственными фамилиями. Кто-то стал Буханкиным, кто-то Одеяловым, я стал Лимоновым. Так ко мне и прилипло, превратилось в кличку, второе «я» быстро вытеснило первое. Привыкли все, я в том числе. Так и осталось, сегодня поздно уже избавляться. Но если бы мне не нравилась фамилия отца, я мог бы взять материнскую — Зыбина. Так что дело не в этом.
— Читатели меня не поймут, если я не спрошу вас о роли нецензурных выражений в вашем творчестве.
— Мат — нормальное средство характеристики героев. Во всех языковых стихиях подобные революции произошли в 30-е годы. Вспомните хотя бы «Тропик Рака» Миллера. Нечто похожее ожидало бы и Россию, но советская власть со своим пуританизмом затормозила процесс. Мат — это колоссальное оживление языка.
— Значит ли это, что вы таким же образом оживляете и собственную разговорную речь?
— Нет, я вежливый человек, ко всем обращаюсь на «вы». Но если меня обматерят, я отвечаю тем же.
— Тем более удивительно, что вы решили нарушить табу и напечатать непечатное слово.
— Знаете, мне неоднократно предлагали издать «Эдичку» с многоточиями на месте матерных выражений. Я отказывался и рад, что сегодня удалось сломать барьер. Для меня мат — не самоцель. В большинстве моих книг вы не встретите ненормативной лексики. В «Эдичке» же показан человек в стесненных обстоятельствах, в глубоком кризисе, на дне жизни. Естественно, что он прибегает к крепким выражениям. И чтобы упредить возможные вопросы, повторю еще раз: не следует отождествлять меня с Эдичкой. Я не ругаюсь в обществе женщин, я не наркоман и не гомосексуалист. Я семейный человек. Последние 10 лет живу во Франции с женой Наталией Георгиевной Медведевой.
Свой среди чужих…
— Как вы устроились в Париже?
— Мы обосновались на крыше дома в старой части города, почти в центре. В мансарде, в очень небольшой квартирке общей площадью меньше 50 квадратов. Зато, знаете, наклонные потолки, как в кино. Обычно советские люди, попадая ко мне, разочаровываются. Они считают, что я должен иметь личный самолет, как Шолохов, или хотя бы дачу вроде переделкинских.
— Пишете вы ежедневно?
— Практически да. Обычно работаю по 5–6 часов. Писательство — единственный источник моих доходов.
— К Парижу привыкли?
— Да. И давно не замечаю его туристских красот и достопримечательностей, зато вижу те проблемы, которые недоступны взору простого советского человека. Я же сталкиваюсь со всем этим ежедневно. Поэтому мне странно наблюдать, как в России пренебрегают советами тех, кто постоянно обретается на Западе.
— А я как раз этому не удивлен. Логика проста: хитрец, живет в Париже, а нас уговаривает не ехать.
— Я никого не уговариваю, боже упаси. Я зло и насмешливо говорю: попробуйте выехать туда, кому вы там нужны?
— У вас двойное гражданство: вы ситуаен франсэ, но вот уже больше года, как вам вернули советский паспорт. Сегодня Союза нет. Присягнете России?
— Безусловно. Кому же еще?
— Но ведь вы наполовину украинец…
— Я человек русской культуры и патриот Великой России, коей Украина — неотъемлемая часть.
— Ваши родители живут в Харькове. Вы их навещаете?
— В прошлый приезд был. На этот раз пока нет.
— А они к вам в Париж ездили?
— Родители уже старые люди, отказываются. Живется моим старикам несладко, у отца капитанская пенсия, представляете? Раньше я переводил им гонорары за статьи, публиковавшиеся в Союзе, однако теперь на суверенную Украину и переводы не принимают.
Чужой среди своих
— Ваша последняя книга, написанная по впечатлениям от поездки в Союз в 89-м году, называется «Иностранец в родном городе». Вы действительно чувствуете себя здесь чужим?
— Я здесь не чужой. Мне предложили место политического обозревателя в «Советской России». Я хочу большего — участвовать в политическом процессе, заниматься политикой.
— Но для этого придется покинуть Францию.
— Я не вижу тут проблемы, мне не впервой менять место жительства.
— К слову, почему вас так долго не пускали в Союз? Кажется, вам помог приехать Юлиан Семенов и он же первым опубликовал вас здесь?
— Почему не пускали, спрашивать надо не у меня. Что касается Юлиана Семенова, то мы познакомились на приеме у парижского американца — общего знакомого и разговорились. Семенов предложил: «Давай я тебя напечатаю». Он же меня пригласил в Союз. Он это пообещал и сделал. Впоследствии наши отношения испортились, он за что-то обиделся на меня. Юлиан Семенов — первый советский капиталист в книжном бизнесе, сумел организовать доходные предприятия. Разумеется, он из бывших. Я — исключение, у меня нет бывшей биографии, я не был ни членом КПСС, ни даже ВЛКСМ. У меня в анкетах прочерки — не был, не состоял, не участвовал. А Семенов был, состоял, участвовал. Но что это, собственно, меняет? Ельцин ведь тоже был и состоял, однако это никого не смущает. Мне часто на Западе говорили: что же ты общаешься с Семеновым, это же генерал КГБ? А я отвечал, что всю жизнь мечтал познакомиться с генералом КГБ и жалею лишь, что этот генерал перестроившийся. Я бы предпочитал закоренелого.
Нобелевская премия — в перспективе
— Вы знакомы с Франсуазой Саган? Это ведь она вместе с другими хлопотала о предоставлении вам французского гражданства.
— С Саган я едва ли перекинулся двумя десятками фраз… такая жеманная комнатная собачонка. В свое время она написала книгу, которая якобы произвела определенную мини-революцию во французских нравах. Это было все очень хорошо организовано, ее отец был большим человеком в книжном бизнесе. Это не была какая-то 17-летняя безвестная девушка, пришедшая со стороны. Все ее книги буржуазны и достаточно поверхностны, хотя сама Саган сегодня легенда.
— В 1986 году в одном из интервью на Западе вы сказали, что через пять лет хотите стать писателем-легендой, популярным и узнаваемым. Срок прошел. По-вашему, вы своего добились?
— Думаю, что да.
— И Нобелевская премия станет венцом стремлений?
— Нобелевскую мне не дадут, я другого типа писатель, писатель антиистеблишмента. Я отношу себя к взрывателям общественных устоев, а у них обычно трагические судьбы.
Вот Бродский — да, это другое дело, он академичен, всегда высказывается за существующий порядок. Даже тот его ленинградский бунт как таковым бунтом не был. Это недоразумение, нонсенс.
Правда, Нобелевскую премию дали Альберу Камю, этот тоже был достаточно взрывчатый писатель. Черт его знает, может, и я когда-нибудь дождусь.
— Для вас это важно?
— Нет. Сартр вот, к примеру, ведь отказался от премии.
— Тогда что главное?
— Быть автором вот этих книг, лежащих на столе. Вы называете мои произведения скандальными, но скандальность возникает от несоответствия моих идей и моей эстетики с восприятием читателей.
— Надо полагать, свой стиль вы менять не собираетесь?
— Нет, конечно.
— Значит, можно ждать новых сенсаций?
— Ждите!
Послесловие
Через несколько дней я опять звонил в дверь с приклеенным липкой лентой номером. Я принес Лимонову готовое интервью на подпись. В этот день, 22 февраля 1992 года, Эдуарду исполнилось 49 лет. Как водится, я поздравил именинника. Поблагодарив из вежливости, Лимонов заметил: «Я никогда не праздную собственный день рождения. Не вижу в этом событии ничего, кроме повода напиться».
