Александр Сидоров - Песнь о моей Мурке
К сожалению, замечательная энциклопедия умалчивает о том главном, что делало разбойничьи песни не замкнутым фольклором преступников, а истинно народным достоянием. А причина состоит в том, что герой разбойничьих песен свободен от тяжкого труда и унижения крепостного крестьянина и солдата, а позже — фабричного рабочего, зависимого от хозяина. Разбойник — это прежде всего свободный, «вольный» человек. Причем свободен он практически от всего — от дома, семьи, морали и законов общества. Закон для него — это его собственная воля. Не случайно лишь в русском языке «воля» и «свобода» оказываются синонимами. В крови, в генетическом коде русского, а шире сказать — российского человека заложена тяга к бесшабашной, безграничной «вольнице».
Разбойник русских народных песен — это бесшабашный, удалой молодец, который является в некотором смысле и народным мстителем, поскольку грабит и убивает богатых. Нередко он — жертва несправедливой случайности и поэтому частично оправдан во мнении народа, выступает не злодеем, но страдальцем.
Да и как же простолюдину, крестьянину, солдату с его рекрутчиной было не любить разбойничью песню! Хотя бы вот такую:
Как за барами житье было привольное,
Сладко попито, поедено, похожено,
Вволю корушки без хлебушка погложено,
Босиком снегу потоптано,
Спинушку кнутом попобито;
Нагишом за плугом спотыкалися,
Допьяна слезами напивалися.
Во солдатушках послужено,
Во острогах ведь посижено,
Что в Сибири перебывано,
Кандалами ноги потерты,
До мозолей душа ссажена.
А теперь за бар мы Богу молимся:
Божья церковь — небо ясное,
Образа ведь — звезды частые,
А попами — волки серые,
Что поют про наши душеньки.
Темный лес — то наши вотчины,
Тракт проезжий — наша пашенка.
Пашню пашем мы в глухую ночь,
Собираем хлеб не сеямши,
Не цепом молотим — слегою
По дворянским по головушкам
Да по спинушкам купеческим:
Свистнет слегушка — кафтан сошьет,
А вдругоряд — сапоги возьмет,
Свистнет втретьи — шапка с поясом,
А еще раз — золота казна!
С золотой казной мы вольные.
Куда глянешь — наша вотчина,
От Козлова до Саратова,
До родимой Волги-матушки,
До широкого раздольица…
Или песня, которая приводится Матвеем Комаровым в приложении к его знаменитому жизнеописанию вора и разбойника Ваньки Каина — «Некоторые из песен, петых Каином»:
Как ведут казнить тут добра молодца,
Добра молодца большого барина,
Что большого барина атамана стрелецкого,
За измену против царского величества;
Он идет ли молодец не оступается,
Что быстро на всех людей озирается.
Что и тут царю не покоряется
Ну казалось бы, что тому разбойнику до стрельца, который царю изменил? Это их, царя со стрельцом, внутреннее дело; не измени «барин-атаман» государю, так небось гонял бы он самого Каина, как Сидорову козу. Но нет! Все отступает на задний план перед «шикарной» картиной, перед красивой позой, перед гордыней человека, презрением к власть имущим, к самой смерти. Вот уж и родные уговаривают:
Ты дитя ли наше милое,
Покорися ты самому царю.
Принеси свою повинную,
Авось тебя государь-царь пожалует.
Оставит буйну голову на могучих плечах.
Но:
Он противится царю, упрямствует,
Отца, матери не слушает,
Над молодой женой не сжалится,
О детях своих не болезнует.
Вот она, «капля жульнической крови»! Вот откуда потом пойдет блатная «духовитость»!
К слову сказать, раз уж мы коснулись выше творчества Пушкина, и сам Александр Сергеевич, занимаясь историей Пугачевского бунта, подпал под влияние разбойничьего фольклора. Помните в главе восьмой «Незваный гость» «Капитанской дочки»:
«Поход был объявлен к завтрешнему дню. «Ну, братцы, — сказал Пугачев, — затянем-ка на сон грядущий мою любимую песенку. Чумаков! начинай!» — Сосед мой затянул тонким голоском заунывную бурлацкую песню, и все подхватили хором:
Не шуми, мати зеленая дубровушка,
Не мешай мне доброму молодцу думу думати.
Что заутра мне доброму молодцу в допрос идти
Перед грозного судью, самого царя.
Еще станет государь-царь меня спрашивать:
«Ты скажи, скажи, детинушка крестьянский сын,
Уж как с кем ты воровал, с кем разбой держал,
Еще много ли с тобой было товарищей?»
«Я скажу тебе, надежа православный царь,
Всее правду скажу тебе, всю истину,
Что товарищей у меня было четверо:
Еще первый мой товарищ темная ночь,
А второй мой товарищ булатный нож,
А как третий-то товарищ, то мой добрый конь,
А четвертый мой товарищ, то тугой лук,
Что рассыльщики мои, то калены стрелы».
Что возговорит надежа православный царь:
«Исполать тебе, детинушка крестьянский сын,
Что умел ты воровать, умел ответ держать!
Я за то тебя, детинушка, пожалую
Середи поля хоромами высокими,
Что двумя ли столбами с перекладиной».
Невозможно рассказать, какое действие произвела на меня эта простонародная песня про виселицу, распеваемая людьми, обреченными виселице. Их грозные лица, стройные голоса, унылое выражение, которое придавали они словам и без того выразительным, — все потрясало меня каким-то пиитическим ужасом».
Песня эта — тоже народная, записанная и отредактированная великим поэтом. Великим еще и потому, что он пытался понять свой народ даже в его страшном, грозном, зачастую неприглядном обличии. Пушкин понимает и движущие пружины дикого разбойничества. «Чем триста лет питаться падалью, лучше один раз напиться живой крови — а там как Бог даст», — приводит он слова Пугачева. Бунт против ублюдочного рабства, против жизни, где тебя кормят падалью и за падаль же считают — вот что рождает зверскую протестную волну в народе.
Да, воспевание разбойничьей вольницы — глубинная традиция русской культуры. И как могло быть иначе в стране, большая часть завоеваний которой связана непосредственно с разбойниками? Ермак Тимофеевич — это ведь самый что ни на есть натуральный разбойник, уголовник чистой воды! Но именно он положил Сибирь к ногам Ивана Грозного. Собственно, точно такими же бандитами и разбойниками было все казачество, которое стояло на южных рубежах России, отвоевало для нее Крым, Малороссию, Новороссию, сыграло огромную роль в завоевании и усмирении Кавказа… Кстати, казачья песенная культура оказала влияние и на субкультуру уголовную.
Но вернемся к откровениям Марка Захарова:
«Западло подозревать своих сограждан в криминальных намерениях, когда ты сам так веселишься в ублюдочных песнопениях, отражающих становление в СССР организованной преступности. Если ты пускаешь от удовольствия слюну при словах: «Речь держала баба, звали ее Мурка» — перестань переживать, что живешь в притемненном переулке, и не дрожи, когда твоя жена или дочь добираются без автомобиля до пропахшего мочой подъезда!..
Если я вызвал у вас уже очень большое раздражение в связи с отсутствием юмора — загляните в полузасекреченные и весьма приблизительные данные о стремительном росте воровства и бандитизма в нашей стране! Народ, прошедший через сталинско-ежово-брежневскую мясорубку, с годами меняет не только свою генетику, но и поведенческие нормы. Он не может себя вести иначе. Он не может веселиться иначе. Мурка не только зашухарила всю нашу малину — она еще, шалава, заложила в нас мощную программу рождения даунов, олигофренов, генетических уродов, мощным потоком ползущих ныне из ее пьяного материнского чрева. Не понимают талантливые певуны-недоумки, что их жизнь в государстве, не умеющем бороться с преступностью, становится все опаснее, и заточка в руках отморозка все ближе от ихнего брюха!».
И опять полнейшая чушь, ерунда, подмена понятий. Ну не мальчик же уже седовласый Марк Анатольевич, чтобы не разуметь: профессиональная преступность родилась не в СССР! Она была получена в наследство от царской России. И не надо делать невинность на лице, как говорил известный персонаж сериала «Ликвидация». Для пополнения пробела в образовании можно посоветовать Захарову почитать такие известные книги, как «Петербургские трущобы» Крестовского, «Ростовские трущобы» Свирского, очерки Гиляровского, не говоря уже о множестве специальных исследований.
И никакой ГУЛАГ с его несколькими миллионами сидельцев, никакие ужасы коллективизации, никакие репрессии не перечеркнут того факта, что именно в СССР культура, литература, искусство достигли высочайшего расцвета, несмотря на все идеологическое давление. Плеяда блестящих поэтов, писателей, переводчиков, композиторов, музыкантов, балетмейстеров, кинорежиссеров — тому подтверждение. Более того — именно в СССР целенаправленно воспитывался удивительно тонкий массовый читатель, слушатель, зритель, способный воспринимать лучшие образцы отечественного и зарубежного искусства.
