Светлана Букина - Неоднажды в Америке
Кто там у нас дальше идёт? Выпускники семидесятых и восьмидесятых. Клыки и когти наружу. Оглядывают друг друга не спеша. Кто потолстел, кто постарел, у кого дети в какой колледж попали, а у кого продукты искусственного осеменения только в детский сад пошли. Но главное – кто какую карьеру сделал. Спрашивают друг друга ехидно так, с подковыркой: «Ну и как, сделали тебя вице-президентом? Неужели до сих пор нет? А что Джонни, в Гарвард попал? Что, тоже нет?» Какие-то стервы из плохого сериала, одна на другой. У них midlife crisis: пора итоги подводить. Либо ты к своим плюс-минус сорока-пятидесяти чего-то добился, либо нет. Хоть и женщины, а пиписьками меряются похлеще мужиков. Морщины это поколение тщательно замалёвывает.
Становится очень страшно стареть. Я, пожалуй, следующие встречи выпускников пропущу и приду сразу на пятидесятую годовщину. «Божьи одуванчики» мне глубоко симпатичны: клёвые такие бабки, весёлые. Дожить бы!
А вот и молодняк. Мы. Половина остепенилась и вдохновенно обсуждает, когда лучше начать сажать детей на горшок и в какой компании быстрее продвигают. Другая половина остепениваться не желает и предаётся воспоминаниям.
– Ой, как же мы тогда надрались… И пошли писать во двор, а там нас ребята из MIT застукали…
– Ой, не напоминай!
– А там такой рыжий был, помнишь, ты с ним по пьянке трахалась.
– И не напоминай!
– Он нам ещё всю ванную потом облевал. Слушай, а ты ведь после этого с ним ещё трахалась!
– Сказали же: не напоминай!
Оскал. Беседа окончена.
Идём в колонне, несём букетики какие-то ритуальные. Солнышко светит. Тогда, пятнадцать лет назад, наш маленький женский колледж был единственным, который согласился оплатить мне обучение. Остальные приняли, но денег не дали. А эти и взяли, и дали, и я за это им очень благодарна. Правда. И настроение, в общем, хорошее. Главное – вперёд колонны не заглядывать, не смотреть, что с нами будет ещё через 10, 30, 50 лет… А так ничего.
Инфляция дружбы
Как нам в шестнадцать от любимых нужен
только взгляд!
Он, как монетка чистая, блестит,
А вместо той монетки три засаленных рубля
Нас не устроят к двадцати пяти.
ИВАСИ. «Инфляция любви»Редкая дружба долетит до середины жизни.
Трудно на середине жизни найти настоящих, близких друзей.
Поэтому кризис дружбы у нас сейчас. Или кризис общения. Часто и того, и другого. Не у всех, и слава богу, но у многих.
Ах, как легко было дружить в юности! Само «дружилось» по большей части. В институте у всех были свои компании. Учились вместе, виделись каждый день. Часто шли к кому-нибудь домой и там гурьбой ели и пили, пели и плясали, болтали и зубрили, травили анекдоты и любили… Некоторые вообще в общаге жили и маячили друг у друга перед глазами практически круглосуточно. Нам тогда так немного надо было: некая общность интересов, отсутствие откровенной подлости или предательства со стороны другого и возможная, хоть и необязательная, близость социальных кругов.
Некоторые из нас в силу взаимодополняемости характеров сходились ещё ближе. В каждой большой «рыхлой» студенческой компании были ячейки своих в доску, от двух до четырёх человек. С ребятами из своей ячейки мы делились почти всем и готовы были идти с ними на край света. «Дружба» и «общение» были синонимами – мы дружили с теми, с кем общались. И наоборот. Вот так просто.
Потом мы выросли. И друг из друга выросли, как из старого детского пальто. Один направо пошёл – много денег нашёл, другой налево пошёл – коня потерял, а третий вообще до сих пор на развилке сидит, башку чешет. Разные образы жизни, разного возраста дети, неблизкие друг другу супруги, несхожие взгляды на политику, да мало ли что ещё…
Даже когда, вопреки всему, через годы, через расстояния мы сохраняем юношескую дружбу, общения всё равно не хватает. Мы ведь часто в разных странах живём, не говоря уж о разных городах. Недавно я ездила в Чикаго повидаться с несколькими институтскими друзьями. К счастью, мне с ними до сих пор хорошо и уютно, но мы чертовски далеко друг от друга обитаем и редко видимся. С теми, кто в других странах оказались, вообще раз в сто лет встречаемся. Так хочется частого, качественного общения с людьми, близкими по духу. Но не получается. Друзья уходят из нашей жизни: то путём духовного отчуждения, то физического удаления, а то и того и другого… Как в песне: «Друзья уходят, что же остаётся?»
Мы много говорили об этом там, в Чикаго. В какой-то момент общение начинает вращаться вокруг детей или их отсутствия. Я не могу ходить на поздние вечеринки, мне вообще трудно вечером куда-то выбраться. Лучше уж бранч какой-нибудь. Те, у кого маленьких детей нет и везде вазочки-безделушечки расставлены, моё семейство приглашать не рвутся, и я их не виню. А няньку нанимать каждый раз, когда хочется сесть и по душам поговорить, – так никаких денег не хватит.
Многие начинают дружить с родителями детишек, которые ходят вместе с их чадом в садик, лагерь, школу или кружки. Мои друзья из Чикаго так поступают, да и мы порывались. Только вежливый разговор за чаем – разговор ни о чём – с возрастом всё больше напрягает. Жалко жизнь на эту ерунду под названием «small talk» тратить. Хочется дружить с теми, с кем общаешься, и наоборот. В какой-то момент осознаёшь, что воплотить эту мечту в реальность с годами и с детьми всё сложнее и сложнее.
Возьмём, например, политику. А вместе с ней возьмём моего мужа. Мы оба консервативны, но я мирно консервативна, меня либералы не напрягают, а его – напрягают. Мы даже с парой человек во время выборов двухтысячного года рассорились. Они пытались моему мужу объяснить, почему надо за Гора голосовать, а он им высказал всё, что думает по поводу Гора и голосующих за него. Впрочем, я по поводу этих людей не очень переживала. У нас вообще мало общего было. Только дети одного возраста и родной русский язык. А этого, как оказалось, мало.
Насколько важны общий язык, общие культурные ценности и схожие политические взгляды для качественного общения? Можно ли быть друзьями, не имея ничего общего из вышеперечисленного? Если да, то как, о чём говорить? А если общее только что-нибудь одно из списка? Почему то, что пятнадцать – двадцать лет назад получалось само собой, теперь требует таких усилий?
Мне чертовски не хватает качественного общения в реальной жизни, поэтому искать единомышленников лезу в виртуальную. В Интернете людям не важно, что мой младший сын сносит все вазочки на своём пути, а старший не даёт никому рта раскрыть. Там можно отвлечься от диаметральной противоположности политических взглядов и сосредоточиться на общей любви к поэзии или классической музыке. Там можно с упоением и огромным удовольствием общаться с человеком, которого никогда не видела, понятия не имея, есть ли у него что-то общее с его виртуалом. Но это в Интернете. А в жизни дружба становится всё дороже и дороже…
И девочек наших ведут в кабинет
Когда Боря сказал, что Джим хочет жену из России или Украины по каталогу выписать, я чуть со стула не упала. Джим преподавал экономику у мужа в университете, и они сдружились. Доктор экономических наук, умница, денег зарабатывает кучу, на быстрых барышень не падок. Интеллигентный, мягкий Джим. Не очень вышел внешностью, зато вышел всем остальным. Я даже комментировала как-то: вот, мол, бабы дуры, за красавцами гонятся, счастья своего не знают. Ну не везло ему с женщинами, ну лет уже хорошо за тридцать, но по каталогу?! Он что, не знает, зачем эти дамы сюда приезжают и чем дело обычно заканчивается?
Первый раз я столкнулась с русской женой «по вызову» в колледже. Колледж был маленький, русскоязычных меньше десяти, и все друг друга знают; все иммигранты – беженцы, вроде меня. И вдруг в один прекрасный день появляется она. Высокая, рыжая, красивая бестия с потрясающей фигурой. Модель. Я как-то сразу себя маленькой и толстенькой почувствовала. Вот это да! Русская девушка, родители в Москве, как сюда попала-то? А просто. Американца в Москве сняла. Некий фотограф приехал в Москву на пару дней снимать репортаж для журнала, увидел её – и всё. Вызов прислал, привёз, женился. Год на улице не то девяносто первый, не то девяносто второй, из Москвы в Америку уехать – мечта. Она поначалу счастливая бегала, всему радовалась, учиться к нам пошла, а потом как-то…
Мужа мы увидели на какой-то вечеринке. Нет, совсем не урод, отнюдь не старик, но совершенно никакой. Невысокий серый дядя, лет тридцати с гаком (ей двадцать плюс-минус), работает тут и там фотографом, причём не на полную ставку, зарабатывает (как она нам рассказала) тысяч тридцать с небольшим и ничем не блещет, включая ум. Жена молодая на тот момент уже в Америке пообтёрлась, поняла, что кусочек полакомей может урвать, да и тридцать тысяч, в Москве тогдашней сумасшедшими деньгами казавшиеся, на местном фоне слегка поблекли. А дальше по книжке – получила грин-карту и тю-тю. Я ещё своему мужу тогда сказала: с ней-то всё понятно, но о чём мужики-то эти думают? Неужели не видят, что баба не по зубам? На что надеются? Ведь разница, искусственно создаваемая наличием разных паспортов в кармане, быстро стирается, а Крот Дюймовочке не пара.
