Светлана Букина - Неоднажды в Америке
И решили мы… да-да, взять частные уроки, и побольше. Танцевать нам понравилось. Точнее, мне понравилось, а муж, как было замечено выше, человек добрый и жену любит. После первого занятия он пытался, правда, уверять, что туда он больше не ездец и не ездун тоже, но узнав, что на частных уроках с нами будут заниматься те самые профессионального вида мужчины, а не Нэнси, и что никого, кроме меня, ему обнимать не придётся, смирился с участью своею.
Следующие полгода или около того мы осваивали фокстрот, танго, румбу, ча-ча-ча, свинг, вальс и ещё что-то. Мне больше всего латинские танцы нравились: я хорошо вихляю вот этим самым, которое вихляется, местом. А у мужа оно не вихляется совсем: даром преподаватели время с беднягой тратили, сдвинуть оное с места, не сдвигая при этом весь корпус, возможности не представлялось. Тем не менее нас постоянно подбивали на поездки на соревнования для любителей. Когда мы в ужасе выкатывали глаза и ошарашенно спрашивали: «А что мы-то там делать будем?» – нам показывали очередную пару бескомплексных колобков, коими студия Нэнси просто кишела. Колобки бездарно топтались в углу, держа друг друга на пионерском расстоянии и вышагивая под quick – quick – slow на несгибающихся коленях.
– Вот они едут на соревнование. И такие-то тоже. (Как? И они? Боже мой…)
Но мы сопротивлялись, в танцевальные круги не засасывались и новых уроков не покупали. Любовь моего мужа хоть и не знает границ, но так далеко не простирается. Зато мы ходили на танцевальные вечеринки. Где ещё попрактикуешь танго? Нэнси устраивала эти вечера раз в месяц и изо всех сил пыталась нас заставить танцевать со всеми по очереди. Мы нахально танцевали, в основном друг с другом, и прослыли задаваками. За это нам упорно не давали призы. Кому угодно, последнему чайнику, любой кобыле на трёх левых, только не нам. Призы эти были нам даром не нужны (плакат с вальсирующей парой в чём-то аляповато-розовом? Видео самого Мюррея?), но от несправедливости и обиды за державу мы кисли и на вечеринки ходили всё реже.
Однажды нам-таки дали приз. Вечера часто были тематические, и темой того вечера была объявлена Бондиада: надо было нарядиться, как Джэймс Бонд и его девушка. Лично я при словах «костюм девушки Бонда» сразу вижу купальник. Или вообще ничего. Но на вечеринку так прийти мне слабо, да и сезон был некупальный, поэтому я обрядилась в короткую юбку, высокие каблуки, блузку без рукавов и длинные чёрные перчатки, на которых красовались золотые часики. А Боря надел костюм в полосочку, только вместо пиджака жилет.
Понимаете, Джэймс Бонд мало похож на колобка. И девушка его тоже. Большинство завсегдатаев студии Нэнси решили, что не стоит даже пытаться, и явились в своих обычных мешковатых шортах, белых носках почти до колен и бесформенных футболках. Причём вне зависимости от пола. Попытки остальных нарядиться под знаменитого шпиона и сексапильную красотку успехом, мягко говоря, тоже не увенчались. Как то, что они танцуют, нельзя было определить без метронома quick – quick – slow, так и догадаться о том, кого они в жилетках и бабочках или юбках и блузках «а-ля старуха Шапокляк» пытались изобразить, было абсолютно невозможно. Приз за лучший танец нам всё равно не дали (шиш нам, мы для этого слишком хорошо танцуем, нас не надо подбадривать подачками), зато дали за лучший костюм. Призом оказалась пара кассет с какими-то старыми фильмами про Бонда из тех, что по телевизору бесплатно показывают пару раз в месяц. На тебе, боже, что никому негоже. Зато сохранилась фотография: мы в костюме, в образе, с призами, а учитель наш смотрит мне на ножки. Уверял, между прочим, что женщины его не интересуют. А туда же.
А потом… потом ничего не было. Я забеременела, мне сразу стало плохо, танцевать мы бросили и ничего уже не помним, кроме базового шага в вальсе и румбе, благо ходить квадратом много ума не надо. Бесславно закончилась наша танцевальная карьера, хотя основная цель была выполнена: времени и денег мы на это потратили кучу. И фотография осталась. Пусть потомки запомнят меня в образе Bond Girl.
Химия
Он высокий, стройный, симпатичный, умный, к тому же обладает великолепным чувством юмора. Я… тоже ничего. Он консультант, работает у нас временно; мы тут проект огромный осуществляем… впрочем, это не интересно. Мы кокетничаем и строим друг другу глазки. У нас, говорят, «химия», играем в молекулярный волейбол: пара феромонов туда, пара феромонов сюда, случайно задели друг друга руками, совсем уж случайно столкнулись под столом ногами, рискованно пошутили тут, послали друг другу двусмысленные э-мэйлы там… И не краснеем. Чего краснеть-то: невинный флирт на работе. Дальше дело не пойдёт: детные мы, семейные и высокоморальные.
Но весна, но феромоны. Он пишет мне записочки на собраниях, я давлюсь от смеха, а надо сдерживаться, всё начальство тут сидит, CIO да CFO всякие, а я хихикаю. Как ему не стыдно! Толкаю под столом ногой: прекрати. Наши смеющиеся глаза встречаются, и попытки сделать серьёзное лицо обречены на провал. Губы растягиваются от уха до уха. Я знаю, это химия, маленькие молекулы в воздухе тянут-тянут уголки моих губ, собирают мелкие морщинки смеха вокруг глаз.
Проект длинный, занудный, работы много, собраний ещё больше, заседаем-воду-льём, начальники переругались, китаец спит на ходу, ему на пенсию пора, совсем новые концепции уже не схватывает, турчанка новенькая, ещё не догоняет, и всю работу делаем мы с Дином. Зато нам весело, мы понимаем друг друга с полуслова, свили вокруг себя химический кокон; не подходи, тут наши феромоны летают, вам тут делать нечего. И снова столкнулись коленками под столом. Я не жалуюсь: мне нравится этот проект.
Тем временем начальники в консультационной конторе решили, что Дину будет лучше в другом месте, он там нужнее, он им больше подходит. А сюда пришлют Ховарда, который нашу систему знает не хуже Дина. Не хуже, а лучше. Ховард – эксперт, гуру, всезнайка, он бы сам всё это мог написать без нашей помощи, дай только волю. «Тебе повезло, – говорят мне. – Он теперь больше работы на себя возьмёт, отдыхай, расслабляйся».
Последняя неделя Дина. Реакция нейтрализации – то он щёлочь на мою кислоту подбросит, то я на его. Тушим друг друга, запаковываем молекулы, прибираем к рукам феромоны. Отодвигаемся подальше, а то заденешь ногу или руку ещё… Он уходит, пожимает всем руки, чуть дольше задерживает мою. Глаза не смеются. Я напоминаю сама себе сдутый шарик.
А с Ховардом хорошо, он действительно Профессионал с большой буквы. Но боже, какой же это скучный, длинный, зубодробительный проект, как я его ненавижу. Молекулы сидят на месте, в волейбол им играть не с кем, поникли, а им летать охота. Замечательный, добрый, трудолюбивый Ховард вызывает раздражение – он сидит на месте Дина. Ладно, проехали и поехали дальше. Работа. Семья. Следующая остановка —…(неразборчиво).
Quid pro quo vadis
Вот он и наступил, долгожданный Reunion. Встреча выпускников. У меня лично десятая, но пригласили всех, кто закончил наш маленький женский колледж n-е количество лет назад, где n заканчивается на пять или на ноль. Только плати.
Первыми идут «божьи одуванчики» – выпускники конца тридцатых – начала пятидесятых, ветераны Троянских и Крымских войн, дай им бог здоровья, выжившим без пенициллина. У «одуванчиков» самый большой комплимент – это если тебя узнали.
– О, это ты, Мэри? Я так и подумала, что на Мэри похожа!
У Мэри на лице экстаз: черты ещё различимы, жить можно. Вопросы если и задают, то только про здоровье и жив ли муж, остальное уже неважно.
Следом ступают «активистки» – выпускницы конца пятидесятых – начала семидесятых. Длинные седые патлы, мятые льняные штаны, не тронутые кремами морщины. Как только экономика идёт вниз и наш маленький женский колледж начинает испытывать материальные трудности, кто-то подаёт свеженькую идейку: а не начать ли принимать… этих, ну этих, даже упоминать не хочется, ну, которые с Y-хромосомой? Тут сбегаются «активистки» и скандируют, стуча по кастрюлям, что ежели какой-нибудь обладатель яиц переступит порог нашего маленького женского колледжа, то они денег больше не дадут никогда ни на что и другим закажут, а если это не подействует, сожгут себя заживо пред вратами главного здания кампуса. Нет зла худшего, чем мужчина в классе: он глотку нашу коллективную затыкает, привносит в наши чистые ряды мысли о грязном сексе и плохо действует на пищеварение феминисток. «Активистки» здороваются деловито и сразу начинают упоённо ругать Буша.
Что же такое было в воздухе в шестидесятые годы? А был ли воздух? Может, кто-то заменил его на розовый, синий или сиреневый туман? Может, бог раскурил косячок, и на мир «надуло»?
Кто там у нас дальше идёт? Выпускники семидесятых и восьмидесятых. Клыки и когти наружу. Оглядывают друг друга не спеша. Кто потолстел, кто постарел, у кого дети в какой колледж попали, а у кого продукты искусственного осеменения только в детский сад пошли. Но главное – кто какую карьеру сделал. Спрашивают друг друга ехидно так, с подковыркой: «Ну и как, сделали тебя вице-президентом? Неужели до сих пор нет? А что Джонни, в Гарвард попал? Что, тоже нет?» Какие-то стервы из плохого сериала, одна на другой. У них midlife crisis: пора итоги подводить. Либо ты к своим плюс-минус сорока-пятидесяти чего-то добился, либо нет. Хоть и женщины, а пиписьками меряются похлеще мужиков. Морщины это поколение тщательно замалёвывает.
