Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №5 (2002)
О, мне не сказали больше,
сказать бы могли едва,
все три раздела Польши,
восстания польских два,
чем в радужных волнах мазута
тридцаток рваных клочки…
Добавлю от себя — клочки с профилем Ленина, по декрету которого Польша в 1917 году обрела и политическую свободу и государственность.
Что же касается “трех разделов”, то о них Вадим Валерианович Кожинов, высоко ценивший Слуцкого, писал так:
“Как мощна все же русофобская пропаганда! Любой “либерал” преподносит как аксиому обвинение России в “разделах Польши”. Между тем в результате этих “разделов” Россия не получила ни одного клочка собственно польских земель, а только возвратила себе отторгнутые ранее Польшей земли, принадлежавшие Руси со времен Владимира святого и Ярослава Мудрого! Земли, которые отошли в конце XVIII века к России, и сегодня, с е й ч а с входят в состав Украины и Белоруссии, и те, кто возмущаются этими самыми “разделами”, должны уж тогда требовать “возврата” Польше около т р е т и нынешней украинской и белорусской территорий! Короче говоря, участие России в “разделах Польши” конца XVIII века — либеральный миф”.
В XVIII веке польский шляхетский сейм издал постановление, вынуждавшее белорусов пользоваться во всех государственных учреждениях только польским языком. Православные в ту эпоху не имели права занимать государственные должности. Все церковные требы — крещения, браки, похороны совершались только с разрешения католического ксендза. А жили белорусы, по описанию польского литератора тех времен Сташица, так: “Я вижу миллионы творений, из которых одни ходят полунагими, другие покрываются шкурой или сермягой; все они высохшие, обнищавшие, обросшие волосами… Наружность их с первого взгляда выказывает больше сходства со зверем, чем с человеком… пища их — хлеб из непросеянной муки… А в течение четверти года — одна мякина…” Это — покруче, нежели радищевские картины “Путешествия из Петербурга в Москву”. Не потому ли в конце 1789 года почти все восточные воеводства Речи Посполитой были охвачены крестьянскими восстаниями против шляхты и жидов-арендаторов. В январе 1793 года состоится второй раздел развалившейся Польши. К России отошли земли, окружавшие Минск. “Отторгнутые возвратих!” — таковыми были слова императрицы Екатерины о судьбе Белоруссии.
…Театральное разрывание “тридцаток” андерсовскими офицерами естественно вписывалось во всю атмосферу, в которой жила шляхта, находясь в Советском Союзе. Генерал первым подавал своему окружению пример шляхетского поведения. Писатель и журналист Александр Кривицкий, друг Константина Симонова, бравший у Андерса интервью в декабре 1941 года в гостинице “Москва”, вспоминает:
“Генерал Андерс стоял передо мной во весь рост уже во френче, застегивая поясной ремень и поправляя наплечный. Он пристегнул у левого бедра саблю с замысловато украшенным эфесом — наверное, собирался на какой-то прием. Его распирало самодовольство.
— Пока русский провозится с кобурой и вытащит пистолет, поляк вырвет из ножен клинок и… дж-и-ик! — Андерс картинно показал в воздухе, как легко и быстро он управится с саблей и противником.
— Но, господин генерал, — по возможности спокойно сказал я, — несмотря на такое ваше преимущество, мы давно воюем, а вы еще держите саблю в ножнах, — он метнул на меня взгляд, из серии тех, какие должны убивать”.
В декабре 1941 года произошла встреча Сталина с премьером Сикорским и генералом Андерсом. Немцы стояли под Москвой, а генерал Андерс доказывал Сталину, что нужно отправить польские части в Иран, чтобы там они прошли военное обучение и лишь после этого вернулись в Россию на Восточный фронт. Что было дальше, об этом пишет адъютант Андерса Климковский в книге, которая в 60-е годы вышла в Советском Союзе в издательстве “Прогресс”:
“На это Сталин с явным неудовольствием, в котором сквозило даже раздражение, ответил:
— Я человек достаточно опытный и старый. Я знаю, что если вы уйдете в Иран, то сюда уже не вернетесь.
Андерс продолжал настаивать на своем. На это Сталин ответил, что если поляки не хотят драться, пусть уходят… Дискуссия носила резкий характер. Сталин сказал, что если мы уйдем, то будем воевать там, где нам предложат англичане”.
Пророчество вождя оправдалось. Поляки отправились обучаться военному делу в Узбекистан (куда уехали сотни тысяч эвакуированных советских людей), потом переправились в Иран, о чем Слуцкий написал стихотворенье, потом в Палестину и в конце концов добрались только до Италии, где, выполняя приказ британского командования, дивизия Андерса в мае 1944 года вошла в горы возле местечка Монте Кассино и была поголовно уничтожена огнем немецких пулеметов с обоих склонов ущелья. Надрывающую душу песню об этой драме я слышал не раз во львовских и варшавских ресторанах: “Червоны маки под Монте Касино”. Да и сам Андерс, как и его соратники, в Польшу не вернулся. В 1970 году гроб с его телом горстка друзей зарыла в итальянскую землю возле того же ущелья, усеянного дикими красными маками.
Насколько живуче, несмотря на все уроки истории, пошлое либеральное полонофильство в среде нашей интеллигенции, я понял в последний раз недавно, когда прочитал книжку Л. Аннинского “Русские плюс”: “Разделов было не три, а четыре, но о четвертом мы не смели знать, мы и заикнуться бы не могли, — так назвать драму 1939 года”... “Когда Сталин и Гитлер разорвали Польшу…” “Польская трагедия знаком вошла в сознание молодых русских шестидесятников фильмами Вайды, Мунка, Кавалеровича. Это от них мы узнали, как бесстрашно — сабля в ладонь! — бросалась польская кавалерия на танковые колонны вермахта”… Но чем тут восхищаться? “Сабля в ладонь”, “Вжик-вжик”, жесты генерала Андерса…
Пора бы “шестидесятникам” понять, что они остались живы в годы той страшной войны благодаря “оловянному терпению” русского народа, который, затянув пояс, строил по воле Сталина Магнитку и Кузбасс, выплавлял танковую броню и создавал танки в то время, как бесстрашные поляки сеяли овес для кавалерии и точили сабли, чтобы бросаться на бронированные колонны вермахта. Как тут не быть шести миллионам убитых?
Трагикомическая сцена борьбы польской кавалерии с танками вермахта, восхитившая Аннинского, похожа на сцену из романа “Война и мир”, в которой обожающие Наполеона польские уланы в ответ на его распоряжение отыскать брод и перейти на конях Неман в припадке верноподданнических чувств просят разрешить им переплыть реку, не отыскивая брода. Адъютант императора милостиво разрешает им показать свою удаль:
“Как только адъютант сказал это, старый усатый офицер с счастливым лицом и блестящими глазами, подняв кверху саблю, прокричал: “Виват!” — и, скомандовав уланам следовать за собой, дал шпоры лошади и поскакал к реке. Он злобно толкнул замявшуюся под собой лошадь и бухнулся в воду, направляясь в глубь к быстрине течения. Кони уланов поскакали за ним. Было холодно и жутко на середине и на быстрине течения. Уланы, цепляясь друг за друга, сваливались с лошадей, лошади некоторые тонули, тонули и люди, остальные старались плыть, кто на седле, кто держась за гриву. Они старались плыть вперед на ту сторону и, несмотря на то, что за полверсты была переправа, гордились тем, что они плывут и тонут в этой реке под взглядами человека, сидевшего на бревне и даже не смотревшего на то, что они делали. Когда вернувшийся адъютант, выбрав удобную минуту, позволил себе обратить внимание императора на преданность поляков к его особе, маленький человек в сером сюртуке встал и, подозвав к себе Бертье, стал ходить с ним взад и вперед по берегу, отдавая ему приказания, и изредка недовольно взглядывал на тонущих улан, развлекавших его внимание...
Человек сорок улан потонуло в реке, несмотря на высланные на помощь лодки. Большинство прибилось назад к этому берегу. Полковник и несколько человек переплыли реку и с трудом влезли на тот берег. Но как только они влезли в обшлепнувшемся на них, стекающем ручьями мокром платье, они закричали: “Виват!”, восторженно глядя на то место, где стоял Наполеон, но где его уже не было, и в ту минуту считали себя счастливыми”.
Читая эту сцену, поневоле вспоминаешь слова Черчилля о поляках: “они, должно быть, очень глупы”, а заодно приходишь к грустной мысли о том, что Лев Николаевич Толстой, столь беспощадно высмеявший шляхетское фанфаронство, никоим образом не может претендовать на звание “русского интеллигента”, впрочем, как и все другие гении нашей литературы.
Но поляки не были бы поляками, если бы не переплавляли (как, впрочем, и русские) свои поражения (даже бесславные) в бессмертные легенды. Вот они и сложили о кровавой и нелепой бойне при Монте Кассино щемящую душу песню, которая для них стала той же самой вечной опорой, что для нас “Слово о полку Игореве” или вальс “На сопках Манчжурии”…
