Майя Кучерская - Наплевать на дьявола: пощечина общественному вкусу
Александр Иличевский. Матисс. М.: Время, 2007.
Никто так и не вылупился
Историки отечественной критики еще напишут: «Лев Данилкин въехал в российскую литературу на мотоцикле». Этот сумрачный молодой человек рассекает литературное поле небрежно, снисходительно, отвинтив глушитель. Так, как и требуется большинству его читателей, которые ждут не только совета, что почитать, но и, быть может даже в большей степени, оглушительного дразнящего слова, которое бы вставило и закрутило.
Однако даже самые восторженные поклонники таланта (в котором не сомневаются и его ненавистники) молодого критика знают: пристрастия их любимца прихотливы. Лев Данилкин жаждет не обыденной литературной смази, а «звездных миров, голосов, крыльев», галлюциногенной яркости бытия. В этом смысле биография главного редактора газеты «Завтра» – сущий клад. Это тебе не Ирина Денежкина, которую Данилкин сравнивал даже с Джокондой.
То ли дело – уже без всяких натяжек – «кампучий-ский сатир отечественной словесности»… «Лицо в возрастной гречке, сарматский шлем седых волос, крупный, в старческих свищах, нос, покрытый багровыми капиллярными рисунками, надменные тонкие губы, золотая коронка, обильные, баварского производства, пальцы».
Путь Александра Проханова прослеживается от начала (на фотографии в книге неузнаваемо-прекрасный юноша Проханов) до 2006 года. Внезапный разрыв начинающего инженера с благополучной карьерой, работа лесником в Подмосковье и Карелии… Затем наступит слом. Проханов станет бойцом идеологического фронта – прошагает путь от «Журнала для слепых» до военного репортера «Литературки» и «Правды», заработает репутацию «соловья Генштаба». Но Данилкин слома предпочтет не заметить и повлечет нас дальше. Покажет пестрое пасхальное яйцо, с которым Проханов пришел на встречу с Юрием Трифоновым. Проведет по БАМу, целине, горячим точкам, завезет в Африку, Афганистан, Чечню. Заведет в кабинеты Березовского, Гусинского, Суркова. Детально перескажет и сюжеты десятков книг Проханова, не используя иных определений, кроме как «гениальный» и «графоманский». Так все-таки то или это? Мимо! Вопрос совершенно не по адресу.
Данилкин любуется Прохановым как артефактом, «русским изводом Духа-в-действии», намеренно стараясь скользить по ту сторону добра, зла и его унылых производных – продажности, подлости, цинизма. Довольно, что этот «старик с большим-большим приветом» «необычайно аттрактивен». Собиратель бабочек, футуролог, «огромный мозг и память». А взгляды, а политические игры, а КГБ, ГКЧП и качество письма – это все наносное.
Неудивительно, что ехать на таком мотоцикле становится несколько утомительно. От страницы к странице (а их больше 600) растет уверенность в бессмысленности предпринятого путешествия. Главный вопрос, который вызывает «Человек с яйцом»: зачем? Зачем и для кого это написано? «Понять эпоху» можно и с источниками понадежнее. А понять Проханова, который (ну почему бы и нет), как и всякий человек, заслуживает… тоже не выйдет – данилкинский старик глядит на нас пустыми глазницами. Рассказывать о человеке, хоть с яйцом, хоть без, выводя себя по ту сторону координат, то есть отменяя измерение «человеческое», невозможно. В результате получилось на диво негуманистическое произведение, не «человек», а матрешка, азартно выточенная, цветисто раскрашенная, но все равно довольно противная.
Лев Данилкин. Человек с яйцом. Жизнь и мнения Александра Проханова. М.: Ad Marginem, 2007.
Вопли частного человека
Критерии, отделяющие искусство от неискусства, крайне зыбки. Из неожиданных, но вполне надежных – драйв. У хорватки Ведраны Рудан его выше головы, и он такой бешеный, что, соприкасаясь с ее текстом, испытываешь сумасшедшее же веселье. И чистый восторг. Сродни тому, что бывает, когда глядишь, например, на Ниагару… Хотя роман «Ухо, горло, нож», первый из пяти уже написанных Рудан и только что переведенный (заметим, восхитительно) на русский, не такая уж веселая книга.
Это довольно нервный монолог 50-летней Тонки, которая мучается бессонницей и развлечения ради рассказывает историю своей жизни воображаемым слушателям, «им», попутно кроя их на чем свет стоит. Кто эти «они», эти «онанисты», «придурки с промытыми мозгами» и «дрочилы проклятые», – неизвестно. Не исключено, что мы с вами. Но обидеться вы не успеете, безумный темп повествования закружит и не даст опомниться.
Всю ночь у героини включен телевизор, но выключен звук. «Вот эта гадина на экране. Какого хрена она там плачет? Из-за дрожащих стариков, которые все потеряли во время войны? Да она эту войну в гробу видала. Если бы не война, ее тупая физиономия никогда не попала бы на экраны. Когда идет война, когда все вокруг одно дерьмо, шефам срочно требуются глупые физиономии с огромными глазами, полными неиссякаемых слез». И все в таком духе. Хотя и не совсем – выцарапать из романа даже такой крошечный кусочек, в котором ни одно слово не заменено многоточием, сложно. Но если в устах любого другого столь бурные потоки обсценной лексики отдавали бы кокетством, дворовым молодечеством или обычной пошлостью, то у Рудан отчаянная брань выглядит как единственно возможная форма выражения эмоций, захлестывающих героиню. Между прочим, пережившую войну.
Ее скороговорка – это ор здравого смысла, это вопль частного человека, протестующего против цинизма политиков и бомбежек, против фальши и лжи, льющейся на головы граждан с телеэкранов и рекламных щитов. Патриотизм, говорите? «Мы с Кики (муж героини) не сомневались, что Родину будет защищать кто-нибудь другой. И этот другой отдаст за нее свою жизнь и положит ее на алтарь. Пусть она там сияет во все времена». Любовь к матери, детям, друзьям? «Нет, нет и нет! – кричит героиня. – Ничего этого нет!» И читатель вправе заподозрить, что у нее просто слегка поехала крыша, что, возможно, весь этот монолог – результат посттравматического синдрома. Но не так плоска Рудан.
Что такое ПТС ее героиня отлично знает, но убеждена, что это нонсенс, потому что не одна война, но и целый «мир – травма». И ставит между войной и мирной жизнью знак равенства. Именно поэтому самые обыденные вещи (городской карнавал, поход в «Ашан», встреча с матерью) описаны здесь с таким напряжением и ужасом, будто речь идет о жизни и смерти, о зачистках, изнасилованиях и убийстве детей. Впрочем, и об этом она идет тоже.
Но Рудан удается избежать истерики, хотя ее текст эту истерику очень точно передает. Он вообще не только умен и культурен, он еще и чрезвычайно умел. По сюжетным линиям пущен ток, за происходящим интересно следить, тележизнь сшита с реальностью, и ниток не видно, герои убедительно живут и разговаривают. А еще этот роман полон шарма. Шарма, за который и прощаешь Рудан все – даже очевидное пристрастие к слову «член» и некоторое однообразие.
Ведрана Рудан. Ухо, горло, нож / Пер. с хорватского Ларисы Савельевой. СПб.: Амфора, 2008.
Ты жива еще, моя старушка
[3]
О биографии нашей главной няниАрину Родионовну знает каждый школьник. Это она смягчила скуку своего великого питомца в михайловской ссылке, она дремала в бурю под жужжанье своего веретена, а когда Пушкина внезапно вызвали в Москву к воцарившемуся государю, ждала его, глядя в «забытые ворота».
Образ Арины Родионовны давно обратился в миф, не случайно молодой экскурсовод Сергей Довлатов так легко спутал ее с другой старушкой, начав декламировать в Михайловском есенинское «Письмо матери». Тем не менее литературоведческая работа, посвященная образу няни в творчестве Пушкина, – исследование никак не бессмысленное. Но вот написать биографию реальной крепостной крестьянки Ирины Родионовны Матвеевой (это потом господа переименовали ее в Арину) – эксперимент отчаянный.
Крупицы, рассыпанные в метрических книгах и исповедных ведомостях, фиксирующих, кто родился и как часто подходил потом к исповеди, – материал для полноценного жизнеописания все же недостаточный. Ведь биография предполагает и рассказ о судьбе, о развитии героя. В случае с Ариной Родионовной это невозможно.
Современники вспоминали о ней лишь в связи с Пушкиным и крайне мало. Грамоты она не знала, писем не писала – за исключением тех, что диктовала. Сюжеты ее знаменитых сказок Пушкиным были законспектированы и переработаны. Собственного же ее голоса мы никогда и нигде не слышим.
И Михаил Филин вполне ожидаемо подменяет рассказ об Арине Родионовне изложением хорошо известных фактов биографии поэта, а также стилизациями, которые легче всего принять за странную а la russe шутку, если бы автор не был так серьезен: «Тут-то окаянный француз в гости и пожаловал, насилу выпроводили восвояси короля ихнего. Родионовна была рада-радешенька, что ангел ее из Села Царского по малолетству своему в ратники не угодил…» Подобными причудливыми фрагментами завершается каждая глава.
