Майя Кучерская - Наплевать на дьявола: пощечина общественному вкусу
Правда, террористка эта родилась не в мусульманской, а в самой что ни на есть правоверной американской семье. Дочь ирландской католички и еврея, девочка Мерри (именно так – с двумя «р») растет в условиях абсолютного благополучия и родительского равнодушия ко всем верам, кроме одной: все должно быть правильно. На самом деле главный герой книги вовсе не она, а ее отец – блистательный Сеймор Лейвоу по прозвищу Швед, сын выбившегося в люди еврея-перчаточника, внешне совершенно не похожий на соплеменников – светловолосый, голубоглазый, стройный спортивный бог, лучше всех в округе игравший в бейсбол, футбол и баскетбол. Но от заманчивых предложений спортивных клубов Швед отказался и стал президентом отцовской фирмы, производящей дамские перчатки. Историю перчаточного дела Рот изучил с завидным тщанием, из романа вы узнаете, для чего используется кожа молодых телят и ягнят, как она обрабатывается, кроится, сшивается и что такое «вилочка».
Благородный, ответственный, обаятельный Швед возводит свой американский рай последовательно и легко. Служба в морской пехоте, женитьба на красавице, завоевавшей однажды титул «Мисс Нью-Джерси», покупка дома, бизнес, постепенно принесший миллионное состояние, рождение любимой дочки Мерри. Все очень по-американски. Однако в 16 лет крошка Мерри взрывает почту, протестуя против войны во Вьетнаме; от взрыва гибнет ни в чем не повинный человек. Девушка исчезает, а тщательно возводимое ее отцом здание благополучия разваливается на глазах с оглушительным грохотом. Но «Американская пастораль» – никоим образом не антитеррористический роман, терроризм здесь – частный случай куда более страшной войны.
Рот словно разыгрывает в лицах евангельскую притчу о доме, построенном на песке. Под пером писателя безликий хозяин, поленившийся строить фундамент, наполняется плотью и кровью. Только вот в варианте Рота недальновидный строитель – праведник. Чистый и честный Швед – человек долга, живущий ради счастья семьи, обожающий жену и дочь и всей душой преданный Америке.
Перед нами великолепно прописанная (и в общем хорошо переведенная) история духовного краха. Но краха не драйзеровского подлеца из «Американской трагедии», явно окликаемой в романе, а американского рыцаря без страха и упрека. Рот проведет своего героя по кругам тяжелейших душевных мучений, невыносимой внутренней ломки. В конце концов Швед даже встретится с пропавшей Мерри, по которой так тосковал, но при встрече не сможет сдержать рвоты, и на то будут свои причины. До ответа – почему он проиграл? в какой момент сделал неверный шаг? – герой так и не доберется.
Рот не станет договаривать это за него и додумывать за читателя. Только даст намек, еще в начале книги процитировав толстовскую «Смерть Ивана Ильича», повесть о председателе суда, жизнь которого с домом в Петербурге, тремя тысячами жалованья и достойными друзьями «была самая простая и обыкновенная и самая ужасная». По американским меркам, саркастически уточняет Рот, это значит «просто замечательная» жизнь. Он рассматривает эту жизнь безжалостным взглядом художника. В финале книги в очередной раз проливается кровь. История доброго американского малого оказывается кровавой давильней.
Филип Рот. Американская пастораль / Пер. с англ. В. Кобец, Н. Кулаковой. СПб.—М.: Лимбус-пресс, 2007.
Лондон разбомбят в час пик
«Суббота», роман одного из самых крупных британских писателей Иэна Макьюэна, – утонченная, стилистически совершенная, выверенная до вздоха проза о жизни и смерти. Суббота неминуемо сменится воскресеньем, существование – небытием. Ощущение хрупкости бытия поражает героя романа, успешного лондонского врача как болезнь, и впервые он не видит пути к исцелению.
Вместе с Генри Пероуном, опытным нейрохирургом, любящим мужем и отцом взрослых детей, мы проходим крошечный отрезок его жизни – один день. Субботу. Но это капля, сквозь которую различима вселенная.
Растягивать минуты и тормозить романное время в начале ХХI века умеют даже новички. Макьюэн – титулованный мэтр (в 1990 году он получил «Букера» за роман «Амстердам») и делает это играючи. Как и все остальное. Его мастерство бесспорно и почти невероятно. Ритмичный повествовательный шаг. Кульминации-развязки, отмеренные с аптекарской точностью, – только вы соберетесь заскучать, ровное течение сюжета оборвется круговертью. Продуманная до мелочей система персонажей. Великолепно сконструированный главный герой. В какой-то момент начинаешь подозревать, что нейрохирург Генри – герой автобиографический. Как Генри забирается в черепные коробки своих пациентов и деловито там копошится, так и Макьюэн бестрепетно, но осторожно погружается в души и головы своих героев. Генри любуется мозжечком – «бледным, хрупким, прекрасным», напоминающим танцовщицу под покрывалом, Макьюэн с похожим чувством разглядывает внутренний мир своего героя.
Как и в операционной, в романе наведен идеальный порядок. Во всем царит симметрия: вот мужчина – Генри, вот женщина – его жена Розалинд, юрист в газете. Мальчик – их сын, юный сочинитель блюзов Тео. Девочка – их дочь, талантливая поэтесса Дейзи. Имеется и старик – тесть Генри, поэт Джон Грамматикус, есть и старуха – мать Генри. Трое из шести занимаются творчеством, их стихия – поэзия и музыка. Но иррациональное уравновешено рациональным, потому что всем остальным ближе не столь возвышенные занятия: юриспруденция, хирургия, домашнее хозяйство.
Макьюэн сознательно выстраивает абсолютно благополучный, упорядоченный и гармоничный мир. Потомки будут вспоминать их, думает Генри, «как счастливых богов, знавших секрет долголетия, обитавших среди изобилия супермаркетов, в потоках легкодоступной информации, облаченных в теплые и легкие одежды, окруженных чудодейственными машинами».
Однако всякая идиллия обречена на разрушение. Недаром день начался с горящего самолета, который Генри случайно заметил из окна своей спальни. С самолетом все будет хорошо, но вскоре появятся новые джеки-потрошители этого аккуратно упакованного мира. Призрак убийства и насилия нависнет над семейством Пероун совсем низко и, перепугав всех до смерти, в конце концов отступит. Но необъяснимая тревога, мучающая героя с самого утра, так и останется с ним. Ночью Генри Пероуну покажется, что очень скоро Лондон будет разбомблен – скорее всего, бомбежка начнется в час пик. Он снова остро ощутит свою беззащитность, снова бросится к любимой жене. Переклички романа Макьюэна с «Американской пасторалью» Филиппа Рота кажутся очевидными, но, пожалуй, сходство объясняется не столько внутренней общностью авторов (она не так уж велика), сколько архетипичностью сюжета о разрушающемся доме.
Мы простимся с Генри, этим идеальным семьянином и прекрасным врачом, на рассвете воскресенья, но этот день для героя очищен от христианских ассоциаций. Воскрешения не предвидится, наступит просто очередной день недели, последний. Довольно печальная получилась история, полная предчувствия близкой угрозы, источник которой, похоже, и Макьюэну ясен не до конца, терроризм же (хотя герои постоянно спорят о войне в Ираке) кажется ему слишком простым ответом. Но в том, что однажды рванет, что «нападение неизбежно», он не сомневается. И рассказывает нам, что случится за сутки до конца света.
Иэн Макьюэн. Суббота / Пер. с англ. Н. Холмогоровой. М.: Росмэн, 2007.
Моль родного наречия
Вышел сборник эссе Саши Соколова, автора элегической «Школы для дураков» (1973), фольклорной эпопеи «Между собакой и волком» (1979) и сатирической «Палисандрии» (1985). Гражданин вселенной, после отъезда из СССР Саша Соколов перемещался по миру быстро и незаметно и сейчас как будто живет в Израиле. Ему 63 года, он по-прежнему пишет, но пишет в стол. Сборник «Тревожная куколка» – сладкая крошка с этого стола.
В сборник вошли речи, произнесенные писателем на калифорнийских конференциях, лекции, прочитанные перед заморскими же студентами, надгробное слово памяти главы издательства «Ардис» Карла Проффера и в честь прозаика Александра Гольдштейна. А также лирический портрет литературного движения СМОГ (Самое молодое общество гениев), появившегося в 1965 году и разгромленного полтора года спустя, «попытка сюжетной прозы» «Знак озаренья», наконец, давшая название сборнику «Тревожная куколка». Это этюд о «раскукливании» личности художника и превращении ее – нет, не в волшебную набоковскую бабочку, а в серого ночного мотылька, в «вольную моль родного наречия».
Главное, ради чего стоит читать все эти лекции и речи, – немыслимость языка, которым они написаны. Язык Саши Соколова плавно течет меж берегов русской классики, задевает краеугольные камни русской фразеологии, фонетики, синтаксиса, слизывает и растворяет в себе их мощь, соль и в итоге оказывается живым, современным, русским и образцово правильным.
