Захар Прилепин - Именины сердца: разговоры с русской литературой
— Ага, значит, вы обеспеченные люди были! Да?.. Лишенные чувства юмора либералы могут сказать после твоего рассказа: вот смотрите, ребенок вырос на «микояновских» сосисках — значит, именно поэтому Емелин так печалится в своих стихах о могиле Брежнева, где, как он сам говорит, не тело генсека, а юность его похоронена!
— Ну, не знаю, что сказать… Я печалюсь не о сосисках, а потому, что — юность, юность ушла.
— Это никак не связано?
— Боюсь, что нет. Может, на подсознательном уровне, но, насколько я осознаю, — нет ничего такого. Тем более что сейчас эти сосиски — пожалуйста…
— Нет, сейчас — это другое дело. Они же говорят, что в советское время все были голодные…
— Нет, я не был. Никогда.
— А не было таких историй у тебя, когда кто-то, скажем, из одноклассников твоих вдруг узнавал, как живет твоя семья?
— Было, конечно. Переехали мы на новую квартиру, в отличном, по тем временам, кирпичном брежневском доме… Это был год 71-й, что ли. Переехали мы из двухкомнатной в трехкомнатную. Как я понимаю, Совмин имел возможность улучшать жилищные возможности своим сотрудникам. Чешский гарнитур у нас был.
А там же, рядом со школой, была академия имени Фрунзе, и в классе многие были дети офицеров. Привел я как-то домой нескольких ребят, в том числе и одного офицерского сына. И я помню, какие у него были квадратные глаза… Сервант чешский, с набором хрусталя он увидел. . .
И класса где-то с 7-го или с 8-го я все понял и стеснялся уже. Это был очень серьезный комплекс.
— А отец где работал?
— Было такое учреждение, боюсь, что сегодня его нет, — НИИ автоматики. Тоже место известное, в районе ВДНХ, воспетое Солженицыным в романе «В круге первом». Шарашка Марфина до сих пор стоит, отец мне ее показывал. Недалеко от гостиницы «Останкино» тянется забор — там старый корпус, Солженицыным описанный.
— Родители были «советскими людьми», как я понимаю.
— Абсолютно.
— Они долго прожили при новых временах?
— Отец их фактически не увидел — он в 88-м году умер. А мать умерла совсем недавно.
— Ругалась на новую власть?
— Она была железный человек, волю эмоциям не давала, когда начались все эти разоблачения. А когда наступили новые экономические отношения, и это совпало с ее выходом на пенсию, у нее уже почти не было сил ругаться.
— А она после 91-го года где работала?
— Она уже была на пенсии… После ее смерти я бродил по квартире — она ни одной пустой банки не выбросила, все сохранилось. Я помню, что она, будучи уже шестидесяти с лишним лет, готова была ехать на край Москвы, где картошка на десять копеек дешевле стоила, чем в соседнем магазине. Когда я покупал, мне что-то приходилось врать, что я съездил на рынок к черту на кулички… Она все равно, конечно, понимала, что я вру, расстраивалась, что деньги трачу. У них была такая мафия старушек: как только где что подешевле выкинут — сразу все друг другу сообщали.
В этом смысле никакой «кремлевской штучкой» она не была — выжила бы в любой ситуации.
— Ну, понятно. Давай к твоему детству вернемся на минутку. Чем занимался ты, увлечения были какие-то?
— Да книжки в основном, книжки. Тихий, домашний мальчик. При управлении Совмина СССР была очень хорошая библиотека, там можно было фантастику найти…
— А стихи когда начал читать?
— Где-то класса с восьмого. Наверное, как у всех: Блок, Блок, Блок… Вот эти всякие стихи о Прекрасной даме.
— Школу как закончил? Тройки, двойки?
— Плохо учился, да.
— И вот школа закончена. В аттестате тройки. И куда ты пошел?
— Все было в моей семье на самом хорошем уровне: и жилье, и питание, и возможность отдохнуть; но вот чего не было, так это хоть какого-то блата при поступлении в вуз. Мать, конечно бы, воспользовалась, но ничего не было. Поэтому поступал сам. На геодезический. И поступил. Человек я был вполне девственный. Хоть отчество было и дворовое — многого не знал. И когда пришел в институт, долго не мог понять, что за люди меня окружают. С одной стороны, люди как люди, а с другой — как-то не очень похожи. Потом, наконец, выяснилось, что, кроме меня, москвичей в группе всего два человека. Другие ребята и девчата были из иных краев.
— Это честь Советскому Союзу делает.
— Да, да. Учиться поначалу было настолько легко, что я, по сути, и не делал ничего, а оказался круглым отличником. Курса до четвертого так дотянул, пока все вконец не устали от моего абсолютного безделия. После московской-то школы знал гораздо больше, чем мои однокурсники, — и разница была очевидной, но в результате ничегонеделания к четвертому-пятому курсу я на тройки спустился.
Потом опять же портвейн, то-се. Но что поразительно: к тем шестнадцати годам я уже вполне себе пьющий был человек-то, а провинциальные ребята, по-своему многое повидавшие в жизни, пробовать пить начинали, только прибыв в Москву…
— Ну а девушки?
— Девушки были разные. Не скажу, что развратнее московских. А вот насчет ребят — меня это удивило. И по нашей группе, и по другим это было заметно. Москвичи-то как-то раньше — во всяком случае, портвейн — осваивали спиртное.
— Друзья сохранились с тех пор?
— И друг один есть с тех пор, но, во-первых, я там женился, скажем так, на одной девушке.
— «Скажем так» женился или «скажем так» на девушке?
— Скажем так, женился. И жили с 81 года… а развелись примерно в 91-м. А совместное хозяйство перестали вести примерно году к 87-му.
— А жили где?
— Разменяли трехкомнатную квартиру на Плющихе на две двухкомнатные. Жили в Тушино, любимом поэтом Евгением Лесиным, он через дом жил… Но тогда я его еще не знал.
— Закончил институт и пошел работать геодезистом.
— Да.
— А где работал?
— Наш институт — Проектный институт № 2 назывался — специализировался на Тюменской области, на районах, добывающих нефть и газ. В основном там болтались — Нефтеюганск, Нижневартовск… Командировки были туда от трех до шести месяцев.
— А ты ездил один, без жены?
— Один… А она фактически сразу залетела и вообще распределилась в другую контору.
Да и вообще — чужую женщину там еще можно потерпеть, а свою — в ватных штанах, портяночки, валеночки, мат-перемат…
— Ребенок тогда же родился. В каком году?
— Та-ак… В 81-м!
— Сын видел отца редко первые лет пять?
— Редко.
— Зато у отца были необыкновенные успехи трудовые?
— Там были деньги. По тем временам я зарабатывал очень много. По пятьсот в месяц чистыми выходило — в начале восьмидесятых! Это были безумные деньги.
— Как их тратил?
— Честно говоря, жене сдавал.
— А как же тратила их жена?
— Мебель какую-то покупала…
— «Мерседеса» у тебя не было первого в Москве? Нет, второго, после Высоцкого.
— Можно было на машину скопить, но я этого в принципе не умел. Потому что нормальный советский человек того времени знал, что мало деньги заработать — надо как-то суметь их потратить. Куда-то бежать, с кем-то договариваться. Не мое.
— И до сих пор не умеешь? Ты непрактический человек?
— Да. О машине и мыслей не было никогда. В общем, отдавал жене, куда-то это все уходило.
— А работа была серьезная?
— Да-а…
— То есть пользу Родине приносил?
— Приносил.
— А возникало у тебя чувство человека государственного, который приносит пользу своей земле?
— Нет, ну бывали минуты подъема… Едешь на лыжах, с топором, по белому снегу, как-то бодренько все… Но, честно говоря, я уже в юности пристрастился голоса слушать…
— То есть был потайной такой антисоветчик?
— Ну. . . вполне.
— И вот ты отработал последний год. И почему бросил? Надоело кататься? Или алкоголь?
— Алкоголь, да. Много пили там. Я понял, что еще несколько лет — и ножки-то я протяну.
— Уволился оттуда, вернулся в Москву и куда направился?
— Разные были конторы. Около года работал… как же это называлось… Учебный комбинат главного управления торговли города Москвы. Ну, грубо говоря, что такое учебный комбинат? ПТУ, только для взрослых. Как было в советское время — человеку надо получить профессию, а в обычное ПТУ его уже никто не возьмет. И вот предприятие посылает его, ну не знаю, — на сварщика там, на шофера, на электрика. Я там толкался, сначала какие-то бумажки заполнял…
— Должность как называлась?
— Мастер производственного обучения. Много чем занимался… Электрику помогал проводки сворачивать.
— В те годы началась поэзия Емелина или раньше?
— Раньше, класса с восьмого, наверное. Что-то там под Блока, лазури, пурпуры, ту-ту, ту-ту, ту-ту-ту. В институте писал стихи антисоветские…
— Не помнишь ничего из той поры?
— А неинтересно это. Обычная юношеская лирика. «Идут большевики, а мы примкнем штыки. За святую Русь я на кресте распнусь…»
— А как ты воспринял всю эту перестройку?
