Николай Дубов - Родные и близкие. Почему нужно знать античную мифологию
— Чтобы этого не случилось, выпейте чаю, — сказала Варя.
— С наслаждением! Он у вас всегда хорош, а теперь я его ещё более оценю, так как за ним не нужно карабкаться через свои коленки… Так вот, явление, которое у нас окрестили блатом, известно издавна: непотизм, кумовство, протекционизм… Разница состоит в том, что в отдаленные времена это явление считалось зазорным. У некоторых, во всяком случае. Люди порядочные презирали и его, и тех, кто это практиковал. И они, практиканты, как-то стеснялись этого. Теперь не стесняются, а даже гордятся и хвастают. Ты мне, я тебе — универсальная отмычка к благам мира и собственному благополучию. И тут не брезгуют ничем. Всё можно, всё позволено, всё прилично. И окружающие относятся к этому с пониманием. Существовало такое понятие — порядочный человек. Он сам не делал подлостей и порывал с теми, кто их делал. Хапуге, взяточнику, вору, хаму не подавали руки, с ними прекращали знакомство. И даже иногда вызывали на дуэль. Теперь знают, что такой-то вор, негодяй, подлец, но это никого не смущает, не возмущает, и всё — иногда потихоньку осуждая, а иногда завидуя — поддерживают с ним отношения как ни в чём не бывало. Изменилось само содержание понятия. Сейчас порядочный человек — это человек, который неохотно делает подлости. Только и всего.
— Вы обо всех людях так думаете? — спросила Варя.
— Что вы, Варенька! Нет, конечно!
— Стало быть, порядочные люди всё-таки есть и на свете ещё можно жить? Тогда позлословьте тут без меня, я пойду немного полежу…
— Может, мне уйти?
— Нет, нет. Вы же ора не устроите?.. А я выпью капли и полежу.
С минуту они сидели молча.
— Хорошо, что ты напустил своего словесного тумана, — сказал Шевелев, — увел Варю от раздумий по этому поводу…
— М-м… Не уверен. Боюсь, что мне это не слишком удалось. Она ведь сама всё видит и понимает. Если уж ей стало тяжко на свадьбе собственного сына… Одна молодая жена чего стоит!
— Да, не понимаю, как Борис мог такую выбрать.
— Что ты! На неё редкий мужик не оглянется. Такая жена вроде ходячей витрины житейских успехов… Вот если бы она ещё молчала! Ты же сам слышал: в Лувре — Джоконда, Венера Милосская, а ей запомнилось только, что у неё ноги заболели. И в Греции одни камни, от которых ноги болели. В общем, она Европу восприняла, как конь, ногами…
— Ну, в конце концов ему с ней жить. Но каков сам — технократ…
— Я склонен думать, что он себе сильно польстил. И своим дружкам тоже. Технократы, если они у нас есть, должны быть на порядок выше. По умственному развитию и прочему… А эти, они не технократы, они — плутократы. Только не от греческого слова «плутос», что означает богатство, а от российского слова «плут», которое объяснения не требует…
— Да что он, жулик, что ли? Он же работает!
— Нет, конечно, не жулик. И работает, надо думать, хорошо, если его ценят… Как бы это объяснить? Ага, вот! Как известно, формула коммунизма гласит: «От каждого по способностям, каждому по потребностям». И конечно, Борис и ему подобные — за коммунизм и уверены, что они его строят. Только в этой формуле они подменяют всего одно слово — от каждого по способностям, нам по потребностям. Не каждому, а нам! И в этом всё дело. С какой стати нам ждать, пока будет каждому, если мы уже сейчас можем иметь по потребностям? Разумеется, вслух они этого не скажут. Они строят коммунизм вообще, который будет когда-то, и в нужных случаях произносят на этот счет все необходимые слова, но на практике для себя они его уже построили, ну, и, конечно, при удобном случае продолжают совершенствовать, ибо аппетит приходит во время еды, потребности растут, стало быть, надо их удовлетворять…
— Не могу понять, почему он стал таким и как я мог это проглядеть?
— А когда тебе было на это глядеть, если ты света божьего не видел, работал не разгибаясь… А почему? Наверно, это начинается с мелочей… Несколько лет назад у нас на студии сделали документальную одночастевку о детях. Дошкольного возраста. Снимали в детском садике скрытой камерой, телевиком, так что пацаны ни о чем не подозревали. Фильмик так себе, но там был один примечательный эпизод. Детей в детсаду, конечно, кормят, но каждая мамаша, боясь, что ее детеныш охлянет на казенных харчах, обязательно сует своему сокровищу завтрак. Материальный уровень семей разный, ну и завтраки соответственно — у одного котлетка из мяса, а у другого из картошки… Чтобы не возникала зависть у одних, хвастовство у других и прочая пакость, воспитатели нашли мудрое решение. Ребята приходят в садик и отдают свои завтраки воспитательнице, а когда наступает время еды, все делится между всеми — чтобы не было худших и лучших. Как уж там они делили, я не знаю, да это и неважно. Во всяком случае, это правильно и даже мудро с воспитательной точки зрения. Так вот, отдавали не все! И камера показала, как один щекастый такой, упитанный поганец, как только мама ушла, а от детсадика его ещё отделяли какие-то кустики, деревца, достал свой завтрак и начал его лопать. Он сыт, дома его покормили, но он торопливо и жадно жрет свой пирожок, запихивая в рот руками… Чтобы пирожок не достался другим и чтобы ему досталось больше. Ведь когда будут делить принесенные завтраки, он обязательно получит равную долю, хотя сам ничего не принес… Мерзкое было зрелище. А ведь лиха беда начало… Может, из таких и вырастают нынешние плутократы?..
— Может быть, — помолчав, сказал Шевелев. — В детский сад Борис не ходил. Какие там садики сразу после войны?.. Но я, пожалуй, не был бы удивлен, если б он тоже так делал. С детства он был жаден на еду. Это понятно: голодуха сказывалась. И военная, и послевоенная. Голодуха ушла, а жадность осталась. Он и товарищей себе выбирал — у кого кусок больше.
— Теперь он имеет свой. И научился делать его жирнее…
К сыну Шевелев больше не ездил. Варя была у Бориса несколько раз и каждый раз возвращалась огорченная и подавленная. Ей было там не по себе. Казалось, что Алина молчит умышленно, чтобы свекровь поскорее ушла, неприятно было напускное оживление Бориса, который старался говорить за троих. Но особенно тягостно было, когда там случались гости. Она чувствовала себя неловко среди этих развязных, горластых людей, которые никогда к ней не обращались, даже не замечали её, и она видела, что Борис как бы стесняется её, совсем не шикарно одетой и не умеющей вести веселый застольный трёп, к какому там привыкли. И Варя тоже перестала ездить к сыну. Но Борис остался внимательным и заботливым. Особенно когда у него появилась «Лада». Хотя бы раз в неделю он заезжал на полчасика — надолго не позволяли дела, — расспрашивал, как они живут, не нужно ли чего-нибудь. Если в аптеке не оказывалось нужных лекарств, он доставал их какими-то своими способами. Когда врачи настоятельно рекомендовали Варе поехать в Кисловодск, а Шевелев добиться путевки не смог, Борис добыл её в два счета. Позже, когда Варе уже запретили дальние поездки и вообще менять климат, он дважды доставал для неё путевки в кардиологический санаторий в Пуще-Водице. Он предлагал и отцу достать путевку в крымский санаторий, чтобы не мыкаться там дикарем, но Шевелев от путевки отказался. Приезжал Борис всегда один, без Алины.
Сергей с головой погрузился в науку и уехал. Борис ушел в свой особый мир, куда явно не стремился вовлекать родителей, в который Варю и самое не тянуло. Единственной отрадой и объектом неусыпных забот остался Димка. Может быть, сложилось так потому, что родился он хилым и слабеньким, в детстве часто хворал, и все были в постоянной тревоге за него, даже за его жизнь. Сказались лишения военного времени, а год его рождения — сорок седьмой — был просто голодным после жестокой засухи и неурожая сорок шестого. Постепенно детские хвори его оставили, парнишка выровнялся, и его погнало в рост — он был одним из первых акселератов, как после войны стали называть непомерно долговязых ребят. Димка был общительным, веселым и добрым, таким и остался навсегда. Учился он ни хорошо, ни плохо, хотя мог бы учиться и хорошо — мальчик он был способный. Ему мешали увлечения, без конца сменявшие друг друга. Он увлекался то собиранием марок, то фотографией, то радиолюбительством, то драмкружком. Прочным оказалось только одно увлечение — рисование. Он рисовал дома и в школе, поступил в художественную студию при Дворце пионеров. Варя и тетя Зина всячески поощряли это его увлечение, лелея надежды, о которых говорить вслух остерегались. Шевелев не препятствовал: профессия художника не казалась ему основательной, но в конце концов профессия как профессия. Окончив школу, Димка подал документы в Художественный институт, но на экзаменах провалился. Он был огорчен и обескуражен, мать и тетка — в отчаянии. >
— Может, подашь в какой-нибудь технический? Время ещё есть, — сказал Шевелев.
— Очень нужно! — сказал Димка. — Стать инженером и вкалывать за сто рэ в месяц? А через десять лет получить прибавку в десять рэ?
