Николай Кузьмин - Возмездие
Да, он станет все подписывать, брать на душу все грехи.
Берия просиял и, щегольски задрав бутылку вверх дном, нахлестал ещё один стакан водки…
* * *Суда он дождался, но ничего из задуманного не осуществил. Председательствующий В. Ульрих показал себя великим докой и пресекал любое многословие подсудимого.
За окнами скудного судебного зала стоял серенький денёк начала февраля.
Николай Иванович отказался от всех признаний во время следствия. Его заявление внесли в протокол, но… что это могло изменить? Он решил воспользоваться последним словом.
Хотелось сказать много, очень много, однако он вовремя сообразил, что надо выбрать самое главное в расчёте на то, что Сталин вдруг потребует протокол судебного заседания.
Трудно говорить, сознавая, что выступаешь последний раз в жизни.
— Придя в органы НКВД, я первое время был совсем один. Помощников у меня не было, не дали… Вначале я присматривался, а затем начал. Начал я с разгрома шпионов, которые пролезли во все отделы ЧК. В их руках была вся советская разведка. Всё было в их руках! Потом я взялся за чистку контингента перебежчиков…
(«Не то совсем… ах, совсем же не о том!»)
— Есть такие преступления, за которые меня надо расстрелять. Я почистил 14 тысяч предателей в ЧК. Много? Нет, не много. Моя огромная вина заключается в том, что я их не дочистил. Мало сделал…
(Неожиданно голос бывшего наркома окреп и возвысился.)
— Прошу передать товарищу Сталину, что я никогда не обманывал партию. Не исключена возможность, что ко всему враги приложили свои руки… Передайте Сталину, что умирать я буду с его именем на устах!
Спохватившись, он убитым тоном попросил позаботиться о его малолетней дочери, не мстить ребёнку.
Отговорив, он сел, повесил голову и принялся сжимать и разжимать маленькие кулачки…
В этот же день расстрельные приговоры получили Заковский, Фриновский и Реденс (свояк Сталина).
ЭПИЛОГ
Своим выдвижением на самый верх кремлёвской власти Берия был полностью обязан Сталину. Ради своего молоденького земляка (разница в возрасте составляла 20 лет) Иосиф Виссарионович пренебрёг мнением жены и вскоре её лишился. Он собирался заменить Ежова знаменитым Чкаловым, но великий лётчик погиб в испытательном полёте, и на Лубянке воцарился Берия.
Новая метла решительно вымела «ежовский мусор», но это, казалось бы, благотворное очищение никак не сказалось на подготовке страны к гитлеровскому вторжению — начало войны получилось катастрофическим.
Остаётся неизвестным, когда Сталин впервые выстроил длинную цепочку подозрительных «проколов», сопровождавших бешеную деятельность земляка во главе лубянского ведомства. Но один слишком уж приметный случай насторожил не только Сталина, но и запал в память всем, кто тогда присутствовал в кабинете Генерального.
Осенью 1941 года гитлеровские полчища прорвались к самой Москве. Положение сложилось угрожающее. В разгар московской паники, 19 октября, в Кремле собрался Государственный Комитет Обороны (ГКО). Сталин, осунувшийся, не выпускавший трубки из зубов, поставил на обсуждение один вопрос: какие имеются возможности для защиты Москвы? И здесь Берия, всегда выступавший последним, вдруг выскочил и задал тон. Он призвал столицы не оборонять, а подготовиться и встретить немцев на Волге. Предложение прозвучало страшно. Сталин ждал, что скажут остальные. Но члены ГКО молчали. Перед самым совещанием Берия переговорил со всеми, а спорить с ним, молвить слово поперёк остерегались. Этот страшный человек никогда и ничего не забывал!
Над головой Сталина висело облако дыма. Его взгляд казался больным.
Медленно подняв телефонную трубку, Иосиф Виссарионович приказал соединить его с Жуковым. Тот находился где-то в районе Перхушкова.
— Отвечайте мне, — потребовал Сталин, — отвечайте, как коммунист коммунисту: отстоим Москву или нет?
Жуков уверенно ответил, что о сдаче Москвы не может быть и речи.
Сталин сделал глубокий вздох и положил трубку. В эту минуту он принял решение: из Москвы не уезжать и не отпускать членов ГКО.
При этом на Берию он старался не смотреть.
Не тогда ли в голове Сталина зародились первые подозрения насчёт странностей поведения своего выдвиженца?
Москву той осенью отстояли, а с наступлением зимы погнали немцев вспять.
* * *Словно на дрожжах стал расти авторитет Жукова.
Берия попытался завязать с ним дружеские отношения, однако начальник Генштаба, вообще не выносивший никакого панибратства, отвечал ему устойчивым ледяным презрением. В душе кавказца, хозяина Лубянки, Лефортова и Сухановки, окаменела лютая ненависть. Он тешил себя надеждой, что настанет час, и он всласть насладится муками этого большого сильного тела, исторгнет из командирского, властного рта крик боли, превратит повелителя армий в измызганную тряпку, в подвальную пыточную слизь, в лагерную пыль.
* * *Второе военное лето снова сложилось неудачно. Немцы вышли к Волге и к Кавказу. Берия улетел в Тбилиси. Он тронул Сталина тем, что намеревался вывезти гроб с телом его матери, «тётушки Кеке», в Сибирь (туда же, где сохранялась мумия Ленина из Мавзолея).
В следующем году Красная Армия вдруг надела старорежимные русские погоны, а 5 августа в московское небо взлетели огни первого салюта в честь освобождения Курска, Белгорода и Орла.
К тому времени обнаружилось резкое охлаждение Сталина к наркому внутренних дел.
Берия выбрал себе в жёны замечательно красивую грузинку Н. Т. Гегечкори, племянницу министра иностранных дел в меньшевистском правительстве Н. Жордания. Париж на многие годы стал последним прибежищем грузинских эмигрантов.
Племянник Нины Гегечкори, некий Теймураз Шавдия, вёл до войны развесёлую жизнь обеспеченного всеми благами балбеса и, подобно старшему сыну Хрущёва, не раз попадал в уголовные истории. Спасало его грозное имя родственника, хозяина Лубянки. В начале войны он окончил Подольское пулемётное училище, отправился на фронт и в первых же боях угодил в плен. Советские военнослужащие вели себя в плену по-разному (пример — Яков, старший сын Сталина). Теймураз Шавдия пошёл другим путём. Он завербовался в Грузинский национальный легион, воевал с бойцами французского Сопротивления, затем появился под Туапсе. Он получил чин унтершарфюрера СС, был награждён медалью «Зелёная лента». В 1945 году заслуженный грузин-эсэсовец угодил в советский плен.
И снова сработали мощные родственные связи.
Теймураз жил в Тбилиси, беспрерывно веселился и однажды в пьяном виде застрелил девушку. В ситуацию вломился сам министр госбезопасности Грузии Рапава и спас негодяя от заслуженного наказания.
Абакумову ничего не стоило употребить свою власть и сместить Рапаву (предварительно он заручился поддержкой Сталина, который постоянно помнил, что именно Рапава старательно истребил всю родню несчастного Серго Орджоникидзе). На пост министра госбезопасности республики был назначен Рухадзе, смертельный враг Рапавы, а следовательно, и самого Берии.
Так была завоёвана первая позиция для задуманного броска.
Кадровые перемены в Грузии сильно облегчались традиционной ненавистью местных жителей к мингрелам. Их называли лазы — что-то родственное чеченским татам, горским евреям. Мингрелы, как правило, работали в торговле и в снабжении, насаждая взяточничество, воровство. Среди мингрелов постоянно жило стремление отделиться и от Грузии, создав собственное независимое государство.
Рухадзе, приняв бразды правления, не стал мешкать и арестовал своего недруга Рапаву, а также видных партийных работников Шония и Шария. Топор повис и над головой второго секретаря ЦК Барамия. В этот момент Берия попытался разрядить создавшуюся ситуацию — он вдруг «сдал» Чарквиани, первого секретаря парторганизации республики, заменив его Мгеладзе (соперника и Чарквиани, и Барамия).
Московская машина власти совершала тяжкие неторопливые обороты: в Лефортовской тюрьме уже сидели 37 грузин. Секретариат ЦК ВКП(б) принял два закрытых постановления о неудовлетворительной работе руководства Грузии.
Тяжёлый каток неминуемого разоблачения надвигался. Какими мерами его остановить? Оставалась одна мера — убрать Сталина. Ничто другое уже не спасёт.
Однако предварительно требовалось обезглавить Лубянку. Недавний смершевец Абакумов был всецело преданным Вождю и способным разрушить любую комбинацию.
Только в свете лихорадочных приготовлений Большого Мингрела следует воспринимать появление на политической (а, следовательно, и кадровой) сцене борьбы совершенно невзрачной фигуры подполковника Рюмина, следователя с Лубянки.
Казалось бы, несравнимые величины: министр, генерал-полковник и какой-то следователь, один из многих тысяч. Но… таков закон шахматной игры: нередки комбинации, когда простенькая пешка бьёт самого ферзя!
