Происхождение Второй мировой войны - Тышецкий Игорь Тимофеевич
Вслед за французами тревогу забили и англичане. Их больше всего не устраивал 2-й пункт программы Вильсона, в котором говорилось о свободе морского судоходства. Англичане не без оснований полагали, что коренной перелом в мировой войне был во многом достигнут благодаря политике морской блокады Германии, и отказываться в дальнейшем от столь грозного оружия они не собирались. В свою очередь, Соединенные Штаты рассматривали себя в качестве потерпевшей стороны, интересы которой до вступления в войну грубо нарушались политикой Британии, препятствовавшей американо-германской торговле в годы войны. Пока США оставались нейтральными, их отношения с Британией из-за этих разногласий достигали порой высшей точки кипения. После вступления Америки в войну эти противоречия оказались сами собой сняты ввиду прекращения торговых связей с противником. Однако принципиальные разногласия с Британией по вопросу о свободе морей у Америки сохранились. Англичане не собирались следовать пункту 2 программы Вильсона. В январе, чтобы не вызывать ненужные тогда трения, англичане не стали особо оспаривать это пункт. Теперь, как и в случае с Францией, ситуация менялась. «Если Германия примет точку зрения 2-го пункта, — объяснял свою позицию Ллойд Джордж, — американцы смогут говорить, что было принято предложение президента Вильсона. Если бы мы промолчали, они утверждали бы, что никто не протестовал и это можно рассматривать как общее условие Союзников для перемирия» 108. К тому же англичанам, как и французам, очень не понравилось, что о начавшейся переписке Вильсона с Германией они формально узнали из газет, а не от президента (французы, естественно, молчали о том, что узнали текст германского обращения раньше Вильсона).
Назревал конфликт между Союзниками. Бравурные реляции о «триумфе “Четырнадцати пунктов”», которые полковник Хауз, специальный представитель Вильсона, прибывший в Европу 25 октября, посылал своему шефу, никого не должны вводить в заблуждение. Хауз часто не понимал, что в действительности происходит на переговорах, и Союзники давно научились использовать его тщеславие и неуемное желание польстить президенту в своих интересах. Один раз, правда, когда Ллойд Джордж категорично заявил, что Англия не примет пункт «свободы морей», полковник Хауз «взбунтовался» и пригрозил Союзникам сепаратным миром с Германией и Австро-Венгрией. Английский премьер неприятно удивился, но на попятную не пошел. Пришлось Хаузу менять трактовку принципа «свободы морей». Она больше не означала отмену принципа блокады, а лишь декларировала неприкосновенность «частной собственности на море во время войны» 109. Однако это не помешало Хаузу в очередной раз сообщить в Вашингтон о своем дипломатическом успехе. «Мое заявление произвело на присутствующих разительное впечатление», — сообщил он Вильсону 110. Ллойд Джордж, много общавшийся с Хаузом еще до мирной конференции, дал ему впоследствии развернутую и не самую лестную характеристику, написав, между прочим, что «он был далеко не так хитер, как это казалось ему самому» 111. Надо, правда, сказать, что, несмотря на здоровую долю скепсиса, Союзники высоко ценили порядочность Хауза и его личную преданность президенту. «Уже за один выбор такого человека своим помощником, — написал позже Клемансо, — господин Вильсон заслужил бы благодарность человечества» 112.
Тем временем в Германии готовили ответ на уточняющие вопросы Вильсона, полагая, что перемирие будет основываться на «Четырнадцати пунктах». Для нового кабинета Макса Баденского задача состояла из двух частей. Ему надо было, во-первых, убедить депутатов рейхстага, да и немцев в целом, в том, что само обращение к Вильсону не является позором для нации. А во-вторых, принять «Четырнадцать пунктов» так, чтобы американцы были удовлетворены и пошли на переговоры о перемирии. «Только нация, которая была разбита до основания, — объяснял стоявшие перед ним трудности князь Макс, — вынуждена полностью принять требования врага, без оговорок и комментариев» 113. Макс видел выход в своих комментариях к «Четырнадцати пунктам», которые он готовился сделать во вступительной речи в рейхстаге 5 октября. Что касается Эльзаса и Лотарингии, то князь Макс собирался сказать следующее: «Мы согласны обсудить с нашими врагами даже вопрос Эльзаса-Лотарингии. Если Вильсон видит несправедливость в договоре 1871 года, отдавшего Эльзас-Лотарингию Германии, он обязан, если он честен в своих принципах, видеть несправедливость и в тех насильственных актах, по которым Франция однажды оторвала территории Эльзаса и Лотарингии от Германии. Если Эльзас и Лотарингия должны перестать постоянно быть яблоком раздора в Европе, их судьба должна быть решена не утверждениями о допущенных в прошлом несправедливостях, а обращением к правам, которые имеются у их нынешнего населения. Это население в будущем не может быть передано Германии исключительно грубой военной силой, но и не должно быть объектом безжалостной реакции Франции. Оно само должно определить свое будущее» 114. То есть фактически канцлер предлагал провести в спорных землях референдум. Князь Макс давал свои толкования и вопросам о будущем занятых германскими войсками территорий бывшей Российской империи, уточняя, что новые государства Балтии, Кавказа, Финляндия и Украина не относятся к собственно России. Макс уверял, что немцы уже предоставили независимость бывшей царской Польше и готовы гарантировать ей выход к Балтийскому морю. Какие-то уточнения и собственные толкования имелись у канцлера и по ряду других пунктов, например по германским колониям.
Что касается внутренней аудитории, то Максу Баденскому удалось добиться своего — его речь была хорошо воспринята в рейхстаге и в обществе. Канцлер смог сгладить негативное восприятие немцами просьбы о мире как «позорного» шага. А вот для внешнего мира выступление князя Макса оказалось абсолютно бесполезным. Полученный 9 октября через Швейцарию ответ президента Вильсона не допускал каких-нибудь компромиссов и иных толкований «Четырнадцати пунктов». Их полное принятие выдвигалось условием начала разговоров о перемирии. Толковать свои принципы собирался только сам президент. Это, однако, было еще не все. Вильсон ставил под сомнение право нового германского правительства говорить от лица немецкого народа. Прямо об этом не говорилось, но президент интересовался, «не говорит ли Имперский канцлер исключительно от лица той власти, которая до сих пор вела войну»? Поскольку слухи о том, что ответ Вильсона будет носить жесткий характер, стали поступать Максу Баденскому уже 8 октября, он в этот же день отправил в Ставку адресованные Людендорфу очень интересные вопросы. В конечном счете все они были направлены на то, чтобы понять, в каком состоянии находится армия. Канцлер интересовался, «как долго армия сможет удерживать неприятеля до германских границ — на нынешних позициях или при постепенном отступлении? Должны ли мы по-прежнему учитывать возможность военного коллапса до весны, и если да, то может ли он произойти в течение ближайших трех или четырех недель? Как долго может продлиться нынешняя критическая ситуация?» и т. д. 115 Князь Макс так и не осознал до конца глубину кризиса в армии, потому что чуть дальше интересовался у обер-квартир-мейстера, можно ли, с точки зрения Ставки, настаивать, чтобы англичане и французы тоже вывели свои войска из Верхнего Эльзаса и германских колоний, а также, чтобы после ухода германских войск, в Бельгии оставались только бельгийские войска, а освобождаемые французские территории заняли одни американцы? 116
Людендорф появился в Берлине 9 октября и устно дал ответы канцлеру (письменных следов своей позиции он по-прежнему предпочитал не оставлять). Ответы генерала носили путаный характер. Он одновременно говорил, что фронт находится далеко от границ Германии и армия еще долгое время может обороняться, но тут же добавлял, что англичане всегда могут прорваться, используя танки 117. В любом случае объяснения Людендорфа оптимизма не вселяли. Генерал уходил от четких ответов. Когда его спрашивали, сможет ли армия выстоять, если не получит передышку, он отвечал — да, сможет, если получит передышку. Канцлер понял все так, будто «генерал Людендорф считал, что он смог бы удержать границы, если удалось бы отвести армию в боевом порядке, а не постоянно отступая под ударами врага» 118. Армии необходима передышка, убеждал канцлера генерал.
