Софья Федорченко - Народ на войне
Днем хоть полк немецкий увидишь — не страшно, за тобой свой брат. А ночью просто право-лево путаешь, все незнакомое, отовсюду беды ждешь. Ночью геройствовать не приходится, ни враг на тебя с почетом не посмотрит, ни друг не полюбуется. С ночью ты один на один, вот и страшно.
Нет, я себе теперь запрет наложил на многие думы, только тем и спасаюсь. Кругом не гляжу и в душу не допускаю. Велят, приказывают — делаю, исполняю. А ответа не беру ни перед людьми, ни перед богом...
Не терял я время, все для миру старался, работал, собирал, копил, бога молил... Думал я, не навеки та война. А вот как перевидел мертвяков тысячи и потерял я надежду... Не вернуть нам прежнего, и не для ча стараться и собирать... хоть скрозь землю всё провались... Опомнятся человеки, да поздно будет, ни пня не останется...
Сказывали, что были времена особенные, когда народ правды и хорошей жизни искал. Встали все, как один, и с мест своих на многие тысячи верст ушли и там селиться старались. И будто с тех времен ходит война по свету кругом. Один другого с насиженного места сселит, а сселенный дале идет и другого гонит. И так по всему свету война много веков гуляет. И будет ей тогда конец, когда все на свои места сядут.
Я не только человека — курицу не мог зарезать. А теперь насмотрелся. По ночам спать нельзя — бомбы. Думаешь до того — голова гудит. Грех аль нет?.. Почем я знаю, может, сотню али больше душ загубил... А как грех? На том свете начальство вперед не пустишь.
Что мне делать с собой, не знаю... Сперва я спокойно воевал. Плохо жилось, я не сетовал, все за жизнь считал... А жизнь горем — что полем... А теперь понятие утерял, не верю, что на свете живу... Словно сон по блинам, словно порча напущена... И найти себя не могу.
Я бы не военным хотел страны чужие посетить. До смерти надоело страх вокруг себя, ровно жито, сеять. Мирно бы все, по-людски... А то войдешь, чего-то стыдно, аж до жалости. В глаза смотреть боязно... Вот говорят: всё пошло, как быть должно... А чего это в глаза людям не взглянешь?.. Лихо дело война...
Я бы сам каку войну выдумал, для справедливости. Чтобы на год муку принять и другим грозы наделать. Да чтоб потом на белом свете всем хорошо жилось. Коль и загубила б нас та война, так детям да внукам, может, вольготнее зажилось бы. Хоть и не след присяжному признаваться, а сказать — скажу: знаю, супротив кого война надобна...
Думаю, скоро дело сменится. Мы с покорностью идем, покуда греха боимся. А грехи разрешим — и другие нам пути найдутся.
По земле ходить — не о грехе судить. И цыган путем ходит, да у пахаря скотинку сводит, а с им не на том свете расплата, то наше дело, не небесное...
Расти большой, да не будь лапшой; расти верстой, да не будь простой.
Через всю землю война пораскинулась... Одна от нее дорога — на тот свет... Кабы знатье, какое там житье,— давно бы ушел...
Присказка военная не такая, как прежде... Прежде тяготу несешь — жизнью идешь, а теперь труд да забота — все на смерть работа...
Кто смерти не боится, не велика птица. А вот кто жизнь полюбил, тот страх загубил...
Не сгинет мужик русский со свету, крепко в землю вращен мужик. Земля ему — мать-отец, война ему — зол конец.
Схорони ту войну-горе,
Работушка, широкое поле,
Приберите ту войну всесветну,
Мужички, работнички несметны...
КНИГА ВТОРАЯ. РЕВОЛЮЦИЯ
I. О ЦАРЕ, О РАСПУТИНЕ
Был Петр царь жестокий,
Ростом высок, нравом яростен,
По всему свету кружил,
Водку глушил,
Скоморохом жил,
Ни ему никто, ни он никому.
Удержу не знал,
Крестьян нагноил-нагнал,
Что со всех сторон,
И от густых лесов,
И от великих снегов,
И от черных полей,
Еще и от вольных степей.
Крестьян сбил,
Крестьян загубил,—
На вот тебе, люд, топор да сети,
Будешь ты, люд, в болоте по плечи сидети.
Пни корчевать,
Горе горевать,
Стомленные твои плечи
Лютый как станет сечи,
От тебя ни дыху, ни оху не стану слушать,
Пока под город болото не просушишь.
Как первые работнички дно костьми умостили,
Петрово болото умельчили,
Другие работнички рядом слегли,
Да так долгие дни.
Умостил Петр костями болото.
Повелел на тех костях помосты работать,
Сверх помостов велел город ставить,
Да тот город своим именем славить.
Вот и восстал Петров город
На великое народное горе.
И стали в том городе не жить, а мучиться,
От всяких болячек пучиться,
На каждый на дых
Кашель да чих,
Глаз слезит,
Душа скорбит,
На солнце туманы,
На радости опаска.
А конец тому делу в новые года,
В молодые дела,
Как в эти года,
Пришел народ туда,
Да не царским приказом,
А своею охотой,
Пришел царю отмстить,
Не болота мостить.
Заплатят царю,
Увидит тот город новую зарю.
Так тем концом и кончится.
Говорят, плакал будто царь-то, как сымали. «Что я,— говорит,— теперь делать стану? Ничему-то, окромя царствовать, я не обучен».
За границу нам царя пускать нельзя, у него там сватья-зятья. Выплачет подмогу — опять воевать. А нам некогда.
Царица-то уж как нежна, а всякими бабьими словами заругалась. Только на нее депутат как цыкнет — она и собралась.
Дети у них балованные, носа сами не утрут, теперь туго будет.
Видно, не по времени теперь цари. Все разом: ах, ненадобен, и не стало царя.
За стенами в красных палатах жили, народу царя словно икону показывали. Так на нем ни пятнышка не приметить было. А теперь война-то его под самый нос подсунула: на, мол, крестьяне, смотри, что это за чучелок воробьиный ото всякого ветру рукавом машет. А куда нам такой?
Год который воевал,
Царю славы добывал,
Да от той от славы
Крестьянство ослабло.
Царя сняли, ха, уж коли господь попустил, так нам не противиться, мы покорные...
Царя сняли, теперь бы попа снять. Одним корнем соки тянули. Я-то не грозен и даже прежде думать так не умел. А теперь велели думать, сам себе голова, вот и такая дума не страшна.
Заплакали бабушки,
Сняли царя батюшку,
Возрадовались девицы —
Станут каждая царицей.
Господа благодаря
Сняли батюшку царя,
Погоди, господь, немного,
И тебе туда дорога.
Месиво замесили,
Царя старого сместили,
Эх, люли-люли-люли,
Затрусились короли.
Как на царском на троне
Замест сокола ворона,
Мы вороны невзлюбили,
Совсем царя отменили.
И где ж это, братцы, царски сберегатели подевались? Бывало, через всю Россию с медалями пеньков понаставлено, как царю куда дорога лежала. Да без корня-то и пень не опора.
Забежала к нам собака
Шелудивая,
Говорила нам словечки
Неправдивые.
Говорила она зря
Словечками бойкими.
Будто быть нам без царя
Сиротами горькими.
Мутят нас, работает враг, царя вон жалеют. Он, мол, хотел, да другие будто не позволяли. Ишь ты, какой младенчик. Ему не позволишь... Он у народа-то, почитай, лет сорок на шее сидел, вот и отвык на свои-то ноги становиться. Ничего, коли времени дадут — выучится.
Царь, говорит, это дуб большой, ветвистый. Ветки те — министры да князья разные управляющие. Дуб-то свернете — обломятся и ветки, люди нужные да большие. А тот ему: с корнем дуб тот выкорчевать, ни желудя не оставить. Оплел корнями землю, последние соки тянул. А ветками солнца лишал. Ненадобен нам дуб такой и ветки его гибельные. Свое взрастим.
Как царевые хоромы
Развалилися,
По всему по свету громы
Раскатилися.
Как не жалко нам царя,
Никакого писаря,
Жалко времечко прожить,
На позициях тужить.
Вот бы знать, как у нас на деревне царя провожают. Занятная это штука — деревня. Где стена — там на царе ордена. А думаю: и туда толк дошел.
По сказкам хорошо было, а по правде-то, бывало, перетолкуем, и видать — не по деньгам нам царь.
Уж такой-то герой
Николай Второй,
А Керенский-депутат
Не велел в Питер пускать.
Богу маливалися,
На царя надеялись,
От них отвалилися,
По домам нацелились.
На верхах душеньки раззорливые. Эдаких без денежек для себя не позаведешь. Вот и проворовались.
Говорили, танцы царь любил. Да не сам плясал, а Распутина со знаменитой плясуньей польки танцевать заставлял и на них, на двоих, всю казну растратил.
