Маргарет Этвуд - История долгов наших: Долги и темная сторона богатства
Деньги к нему шли сами, вскоре он стал очень богат и влиятелен и лишь приподнимал шляпу, когда с ним раскланивались. Как полагается, он, хвастовства ради, построил себе огромный дом, значительная часть которого оставалась незаконченной и необставленной из-за его скаредности. Из вящего тщеславия он обзавелся парадным выездом, но лошади вскоре сдохли от голода. И так же, как скрипит несмазанная тележная ось, скрипели души несчастных должников, которых он пускал по миру.
Так же жил Скрудж. Много денег, жесткие условия сделок, безжалостное отношение к тем, кто нуждается, много показного в сочетании со скупостью. Скрудж, как и Том, живет в большом доме, который очень скупо обставлен. Но в отличие от того Скруджа, к которому еще не являлись духи, Том знает, что его душа в опасности. Он часто посещает церковь и не расстается с Библией, чтобы защитить себя от дьявольского агентства по сбору долгов. Но однажды Том совершает промах — в случайной клятве он упоминает дьявола, его ловят, когда в руках у него нет Библии, наконец черный человек забирает Тома, после чего его никто никогда не видел.
Как только это случилось, его богатство исчезает без следа: от расписок и закладных остается только пепел, золото и серебро превращаются в стружки и опилки, лошади, которые некогда тащили его экипаж, превратились в скелеты, огромный дом сгорел дотла. Вашингтон Ирвинг хорошо знал фольклор: в сказках о посещении страны фей золото, которое они дарят странникам, после восхода превращается в куски угля. Это заставляет нас задуматься о том, сколько подобных сказок возникло на основе опыта людей, оказавшихся под действием галлюциногенов. Нам словно говорят, что неправедно нажитое богатство похоже на наркотическую иллюзию и исчезает либо после смерти, либо после утреннего пробуждения, сопровождаемого головной болью.
Вот и богатство Скруджа такого рода. Третий посещающий Скруджа дух — Дух будущих Святок, показывает ему, как будет выглядеть его смерть, если он не изменит своего поведения. Вот, например, логово воров, изображенное как блестящая пародия на контору Скруджа, где бывшие служащие распродают его земное имущество какому-то барыге, который, как заправский счетовод, мелом на доске подсчитывает свои барыши. Среди имущества были «два-три брелока, футляр для карандашей, пара запонок да дешевенькая булавка для галстука», а также сорочка, в которой, вероятно, был похоронен Скрудж, позднее снятая с его тела, его собственные простыни и балдахин — вот, в сущности, и всё. Кто-то должен был унаследовать и огромное богатство Скруджа, но об этом в повести не сказано ни слова. Только кошка скреблась за дверью, заслышав, как пищат крысы под очагом, пытаясь прогрызть себе лазейку. На кровати лежал труп Скруджа — «ограбленный, обездоленный, необмытый, неоплаканный, покинутый всеми». Перед нами картина абсолютной нищеты, как материальной, так и духовной.
Но, как нам известно, Скрудж в конце повести спасется, тогда как доктор Фауст, человек более щедрый и внимательный к людям, оказывается разорванным на кусочки, а душу его уносят в ад. Почему признаки спасения Скруджа — приобретение индейки и тому подобное — принимают те же формы, что и знаки, ведущие к проклятию Фауста? Возможно, это связано с тем, что в период, когда Марло писал свою пьесу, набор идеальных христианских добродетелей, сформировавшийся за несколько столетий — презрение к богатству, аскетизм, добровольная нищета, уход от мира, — еще был настолько близок по времени, что воспринимался как совокупность признаков святости. В те дни официальная религия не уставала твердить, что легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богачу попасть в рай, хотя, может быть, об этом вспоминали в проповедях только для того, чтобы богатые поделились с церковью.
Однако Марло отделен от Диккенса триумфом протестантской реформации в Англии. Это движение началось ранее и приобрело чисто английские черты после того, как Генрих VIII разорвал отношения с Папой Римским и впоследствии закрыл монастыри. В эпоху Марло Елизавета I уже была главой англиканской церкви. В течение последующих двухсот лет протестанты продолжали укреплять свои позиции, и к XIX веку, хотя владеющая землей английская аристократия еще имела большое влияние, крупнейшими плутократами становились купцы и промышленники. Как тогда следует рассматривать богатство? Является ли оно Божьим даром, как это было в дни Иова, или это все-таки «яд сокровищ», признак мирского разврата, как во времена аскетов и отшельников? Обсуждение этого вопроса долгое время велось в различных ветвях христианской веры. Поговаривали, что проскользнуть верблюду через игольное ушко на земле, конечно, нельзя, но на небесах возможно все. Почему же тогда нельзя иметь и солидный банковский счет на земле, и место на райском пиру? «По плодам их узнаете их», — сказал Иисус, который, бесспорно, имел в виду духовные плоды, но некоторые апологеты склонны считать, что здесь имеются в виду и материальные плоды, поэтому богатство они рассматривали как Божью милость и благодать. Нельзя сказать, что такая позиция не имеет сторонников в фундаменталистских кругах современной Америки.
Еще одним изменением, привнесенным протестантской реформацией, стало то, что ростовщичество, которое изначально понималось как предоставление денег в долг за проценты, более не считалось занятием, запретным для христиан. Христианские банкиры раньше обходили этот запрет, называя свое занятие другими именами, как это делают и сегодня исламские банкиры. Но после Генриха VIII взимание процентов было легализовано для христиан сначала в Англии, а затем и в других странах, и многие с готовностью принялись за это дело. Делались попытки ограничить величину взимаемого процента, однако они не увенчались успехом ни прежде, ни сейчас: отсюда у нас грабительские проценты по кредиту, а при пользовании кредитными карточками эмитенты берут с нас ежедневную мзду.
В XIX веке капитализм на Западе так рванул, что финансовая шрапнель от него разлетелась во все стороны. Лишь немногие понимают, как функционирует капиталистическая экономика. До сих пор еще остается загадкой, как некоторые люди становятся очень богатыми, не делая ничего, что хотя бы отдаленно напоминало занятия, которые мы называем «работой». Если верить предрассудкам, то это наверняка результат вмешательства какой-нибудь нечеловеческой, инфернальной руки, таскающей из огня каштаны для процветающего, но безнравственного капиталиста. При отсутствии хоть какого-нибудь регулирующего механизма развитие принимает циклический характер, когда подъемы чередуются со спадами, и поскольку страховочные социальные сетки отсутствуют, то во времена спадов масштаб страданий увеличивается. Те, у кого есть возможность пользоваться ситуацией, наживают в такие периоды целые состояния — прошли века с того момента, когда был снят запрет на взимание процентов, и за это время ростовщики настолько извратили это понятие, что теперь оно означает не просто взимание процентов, а взимание чудовищных процентов. И Том Уокер, и Эбенезер Скрудж были среди тех, кто получил от этого немалую выгоду.
Современные христианские фундаменталисты, особенно на американском Юге, считают грехами только прегрешения плоти, особенно сексуальные грехи, пьянство и употребление наркотиков. Католическая церковь тоже много говорит о греховности сексуальных связей. Какова бы ни была цель этих проповедей, на практике получается так, что рассуждения о плотских грехах отвлекают внимание от грехов, связанных с деньгами. Но ни Вашингтона Ирвинга, ни Чарльза Диккенса в этом уличить нельзя, поскольку и Том Уокер, и Эбенезер Скрудж отличаются сексуальным воздержанием: их грехи заключаются в том, что они поклоняются золотому тельцу, мамоне. Дух прежнего партнера Скруджа по бизнесу, Марли, демонстрируя принципы посмертного взвешивания сердца, достойные древних египтян и средневекового христианства, обязан после смерти Марли оплатить грехи, совершенные им при жизни. Ни один из этих грехов не связан с флиртом с Еленой Троянской, но все они — результат жестокой деловой практики, характерной как для Скруджа, так и необузданного капитализма XIX века. Марли тащил за собой длинную цепь, сделанную из «ключей, висячих, замков, копилок, документов, гроссбухов и тяжелых кошельков с железными застежками». Он говорит Скруджу, что скован цепью, которую выковал себе за всю свою жизнь, — еще один образ несвободы и рабства, которые так часто ассоциируются с долгами. Вся лишь разница в том, что сейчас цепь носил сам кредитор. Увлечение добыванием денег, ростовщичеством — это и духовный, и материальный грех, поскольку предполагает холодное безразличие к нуждам и страданиям других и делает человека узником своей алчности.
Скрудж освобождает себя от своей собственной цепи из копилок в самом конце повести, когда, вместо того чтобы восседать на куче денег, он начинает их тратить. Да, он тратит деньги на других, обретая самую замечательную для Диккенса черту — добросердие. Но важнее всего то, что он все-таки тратит деньги. В прежние времена ему следовало бы раздать свои сбережения, надеть рубище и ходить, прося подаяния. Однако Диккенс не имеет ничего против того, что Скрудж богат. В его творчестве есть несколько вполне привлекательных богачей, вспомним хотя бы мистера Пиквика. Дело не в том, есть ли у тебя богатство, и не в том, как ты его получил. Скрудж после общения с духами, например, не оставляет свой бизнес, хотя автор не сообщает нам, остался ли этот бизнес, пусть даже частично, ростовщическим. Главное все-таки в том, как ты распоряжаешься своим богатством.
