Джон Кампфнер - Свобода на продажу: как мы разбогатели - и лишились независимости
Мы обсуждаем извилистую тропинку, на которую вступил Запад. Беклен считает, что политики — не единственные, кто заслуживает порицания. Политики в своих решениях ориентируются на крупные корпорации. По мнению Беклена, международные юридические фирмы все меньше хотят критиковать Китай из опасения потерять бизнес. То же самое происходит с медиаконгломератами, да и почти со всеми коммерческими предприятиями. Беклен считает, что основная проблема — не принципы (Китай подписал 14 международных соглашений о защите прав человека и настаивает на «прогрессе» в этой сфере), а необходимость сохранить лицо. Причина подавления инакомыслия заключается в стремлении диссидентов критиковать Китай перед иностранцами. Задача состоит в том, чтобы найти новый язык и новые механизмы для решения этих проблем. Повестка времен холодной войны с ее удобными постулатами об одной системе, озаряющей человечеству путь, и другой, морально деградирующей, давно изжила себя. Такие темы, как многопартийные выборы или свобода выражения, а также отношение к ним населения, в условиях современного и приобретающего вес Китая выглядят все более сложными и многозначными. «Правозащита должна развиваться, — полагает Беклен. — Нам необходимо найти новый язык для общения с людьми, которые выросли с привычкой к консюмеризму и к однопартийной системе».
Складывается впечатление, что в оборот вернулись многие сомнительные приемы. Коррупционные скандалы не затихают. Наиболее громким оказался случай, когда несколько детей умерло, а тысячи заболели, отравившись молоком, к которому был подмешан меламин — вещество, используемое в пищевой промышленности для фальсификации анализов. Официальные СМИ в очередной раз начали с попытки замять дело, но им не удалось утаить его подлинные масштабы. Эта история привела к дальнейшему падению репутации китайской продукции в мире. Власти пригрозили производителям пищевых продуктов и лекарств наказанием — вплоть до смертной казни, если они используют кризис в качестве предлога для того, чтобы обойти существующие требования.
Глобальный экономический спад — главная тема моей беседы с Майклом Петтисом, профессором школы управления Гуанхуа при Пекинском университете, и его студентами. Несмотря на субботний вечер, он проводит семинар по макроэкономике с и молодыми людьми в холле экономического корпуса. Петтис предлагает одному из учащихся модерировать дискуссию. Студенты с различных точек зрения анализируют прогнозы глубины рецессии, налоговую реформу, ликвидность банковского сектора, опасности инфляции и дефляции. Они обсуждают, в какой степени кризис уже затронул Китай и насколько могут снизиться темпы роста. Петтис дает студентам возможность высказываться, только изредка вмешиваясь в разговор. Он спрашивает своих подопечных, видели ли они недавно телеинтервью с премьер–министром об экономической ситуации: «Вэнь выглядел по–настоящему напуганным. Похоже, они действительно чего‑то боятся». Студенты кивают. «Чего же?» Ответа нет.
Мы спускаемся вниз по дороге и через узкий дверной проем попадаем в помещение без окон — клуб «Ди-22». Петтис — не только специалист по финансовым рынкам, но и руководитель одной из самых живых и интересных музыкальных площадок в столице. Смешивая мне джин с тоником, он замечает, что студенты текущего набора — первые за долгое время, которым придется стараться изо всех сил. Примерно 8о% выпускников 2008 года не нашли работу, и их так расстроили неудачные попытки трудоустроиться в частном секторе, что не менее 1 миллиона человек приняли участие в сдаче экзамена на государственную службу. Это на 25% больше, чем в прошлом году. Учитывая, что на каждое место претендуют в среднем 8о выпускников с высшим образованием, неудовлетворенность положением дел очень высока. По данным газеты «Цзефанцзюнь бао», печатного органа Народно–освободительной армии Китая, количество заявлений о поступлении на военную службу — рекордное для этого поколения.
Многие молодые люди под влиянием душераздирающих рассказов родителей о жизни во времена «культурной революции» предпочитают не вмешиваться в политику. Они хотят хорошо учиться и наслаждаться тем минимумом свободного времени, который можно выкроить в очень плотном расписании. Все остальное считается отвлекающим и даже опасным. Поскольку перспективы устроиться на работу уменьшаются, люди, что естественно, стали осторожнее в отношении всего, из‑за чего у них могут «возникнуть проблемы». Популярная пословица гласит: «Никто не станет ронять камень себе на ногу». Петтис говорит о несоответствии между «впечатляющей культурной либерализацией, аналогичной той, что произошла в США в 6о–е годы», и «худшей системой образования для самых умных детей», укорененной в устаревшей практике зубрежки и непосильной нагрузки: «Они лучше всех в мире сдают экзамены, но от финансистов я слышу, что многие китайские выпускники, которых они нанимают, не могут решать задачи, требующие нестандартного подхода».
Но не только осторожностью объясняется нежелание людей критически относиться к действительности. На следующий день я сижу в отдельном кабинете в столетнем чайном магазине «Шэн си фу» и пью замечательный юньнаньский чай. Со мной двое молодых предпринимателей, Ху Чэнгэнь и Кевин Ао. Оба они — возвращенцы из Кремниевой долины, люди, которые усовершенствовали свою деловую квалификацию в США и теперь стремятся использовать ее в родной стране, инвестируя в компании–производители полупроводников. Хотя они сами и не стали бы характеризовать себя подобным образом, их можно считать пополнением китайского движения «новых левых», которые и до экономического кризиса были обеспокоены безоговорочным преклонением перед теориями свободного рынка. Чэнгэнь рассуждает:
В последние 10–15 лет мы просто копировали Запад. До недавнего времени я думал, что Китай станет чисто капиталистическим обществом. Но кризис показывает, что США не лучший пример для подражания… Прежде, если вы выступали в защиту интервенционистской экономической политики, вас осуждали в академических кругах. Я полагаю, Китаю повезло, что правительство не было безоговорочным сторонником рыночной экономики. Сейчас даже те профессора, которые учились в США, ставят под сомнение американскую модель.
А что насчет общественной системы? «Китайский средний класс всегда был приверженцем американского образа жизни — дом, машина, дети, собаки, все в таком духе. Но далеко не все могут себе это позволить», — объясняет Чэнгэнь.
Несмотря на поразительный демографический сдвиг последних двух десятилетий (из сельской местности в города), население Китая, насчитывающее 1,3 миллиарда человек, согласно большинству оценок, включает в себя около 8оо миллионов крестьян — в массе своей людей малообразованных. Хотя самопровозглашенный средний класс растет довольно быстро и в абсолютных значениях численность его достигает 200 миллионов, однако это все еще лишь малая часть целого. По мнению Кевина, «свободные выборы хороши в теории и не сейчас. Если доверить голосование неправильным рукам, то на выборах побеждают неправильные люди, которые в дальнейшем манипулируют электоратом». Я возражаю, что это последний аргумент элиты, которая не хочет делиться властью, и что именно так говорили на Западе, пока голосование не стало всеобщим. Кевин считает, что это вопрос образования и чувства ответственности. В разговоре упоминается также национальный вопрос. В Китае около 55 национальных меньшинств. «Очень легко представить, как именно распадется Китай, если станет демократией, — утверждает Чэнгэнь. — Есть слишком много примеров того, как политические перемены ведут к раздорам. Китайский народ хочет стабильной жизни».
Я спрашиваю их о специфической репутации Китая в отношении прав человека. Я начинаю с площади Тяньаньмэнь — темы, которой до сих пор из осторожности не касался. Кевин рассказал, что его зять был на Тяньаньмэнь, однако покинул площадь за день до подавления выступлений. У него есть хороший друг. Он остался на площади — и провел год в тюрьме. Сейчас он успешный бизнесмен и живет за границей, хотя, конечно, имеет право вернуться. По мнению Кевина, «студенты действовали от чистого сердца, но были введены в заблуждение». Он вспоминает о тогдашних спорах в семье: «Отец был против студентов. Все остальные их поддерживали. Время показало, что он был прав». Кевин упоминает о том, что его брат — заметная фигура в партии — отвечал за восстановление после землетрясения Чэнду, столицы провинции Сычуань. Многие местные жители жаловались тогда на отсутствие компенсации. По мнению Кевина, даже если их недовольство и оправданно, они не должны были протестовать во время Олимпиады, нанося тем самым ущерб своей стране.
Кевин, опережая меня, упоминает Сингапур: «Сингапурская модель — лучшая для нас. Во многих отношениях сингапурцы даже больше китайцы, чем мы сами. В сравнении с нами они хотят еще большего уровня контроля». Я называю три альтернативные модели для Китая. Первая: непродолжительный либеральный эксперимент в России времен позднего Горбачева и раннего Ельцина. Вторая модель: бурная демократия Тайваня. Третья: Индия, самая густонаселенная демократическая страна мира. Каждый из этих вариантов вызывает болезненную реакцию. Мои собеседники предлагают просто взглянуть на экономические достижения этих стран и сравнить их с достижениями Китая. По мнению Чэнгэня, «люди с Запада не могут непредубежденно судить о политических системах. Им не под силу смириться с тем, что другие системы тоже могут быть хороши».
