Джон Кампфнер - Свобода на продажу: как мы разбогатели - и лишились независимости
Независимые блогеры называют их «50–центовой партией», поскольку им якобы платят 50 центов за каждый оставленный комментарий[17].
Иногда центральное правительство помогает блогерам выпустить пар. Дух «народовластия» разрешается проявлять, чтобы вести непримиримую борьбу с нарушениями местных руководителей. Это повышает доверие к федеральным властям, которые быстро наказывают злоумышленников. В одном случае в сеть попала вроде бы безобидная фотография нанкинского чиновника из жилищного управления. Зоркие блогеры смогли заметить на его руке швейцарские часы стоимостью 15 тысяч долларов. Две недели спустя, после расследования, показавшего, что для государственного служащего со средней зарплатой жизнь он ведет невероятно расточительную, его уволили.
Граница между частной и общественной сферами важна для определения степени свободы в Китае. Эта граница постоянно сдвигается и не поддается четкой демаркации. Многие из студентов, с которыми я беседовал, были недовольны усилиями властей в области цензуры, которые они рассматривают как агрессивные и одновременно безнадежные. Тем не менее студенты часто отмечают, что поток информации, доступный благодаря Сети, дал многим молодым китайцам, живущим в городах, такое ощущение свободы, о котором их родители могли только мечтать. Они отвергают предположения о том, что им промывают мозги или что их доступ к информации неполон сравнительно с пользователями на Западе.
Политолог Анн–Мари Брэди полагает, что главные китайские пропагандисты изучили теории «производства согласия» (manufacturing consent) Эдварда Бернейса, создателя современного пиара, и Уолтера Липмана[18]. В своей эпохальной работе «Общественное мнение» (1922 г.) Липман отмечал, что демократия и СМИ функционируют в обстановке недостаточного внимания и неспособности «сбитого с толку стада» прийти к осмысленным заключениям без подсказки. Этим «стадом» должен управлять «специальный класс», который формируется из экспертов, в ином случае называемых элитами. Их роль заключается в исправлении основного дефекта демократии — недостижимости идеала «всемогущего и всезнающего гражданина». Брэди обращает внимание на то, каким именно образом правительство указывает: эти темы открыты для обсуждения, а эти — нет. Государство вмешивается на всех уровнях иерархии медиа посредством подачи новостей, обратной связи после публикаций, а также поощрений и наказаний. Наиболее эффективным инструментом, впрочем, оказывается китайское, а не импортированное с Запада изобретение. Речь идет о регулировании в стиле «вы знаете, что мы имеем в виду», которое позволяет экспериментировать, сохранять неопределенность, а затем наказывать по собственному произволу. Это масштабированная сингапурская модель с акцентом не на судебные процессы по обвинению в диффамации (у обвиняемых в Китае редко есть деньги на уплату штрафов), а на другие формы наказания, от давления со стороны коллег до тюремного заключения.
Есть и культурные отдушины. Во многих отношениях Пекин — более передовой, чем Сингапур и другие азиатские города. Прогулявшись в окрестностях улицы Саньлитунь, вы найдете и выставки современного искусства, и музыкальные площадки, и заполненные покупателями книжные магазины, и «уличную» дизайнерскую одежду, и многое другое. Что касается науки, то некоторые ученые, с которыми я общался и которые работали в разных азиатских странах, рассказывали, что в китайской столице не меньшая свобода научных исследований, чем в любом другом месте. Эта открытость имеет ясную цель, о которой Эндрю Нэтан, давно занимающийся Китаем, пишет:
Слабо контролируемая свободная зона не противопоставляется, а существует параллельно закручиванию гаек в области политики, где меньшинство, настаивающее на подконтрольности режима, вытесняется на культурную обочину и в целом игнорируется.
Кран был демонстративно перекрыт в ходе подготовки к Олимпийским играм и во время их проведения. В 1993 году Китай был унижен перед всем миром, когда его заявка на проведение игр в 2000 году была отклонена в атмосфере недовольства общественности ситуацией с соблюдением прав человека. Позднее, подавая заявку на 2008 год, китайское правительство обещало «всестороннюю открытость» и улучшение ситуации с гражданскими свободами. Это позволило сохранить лицо всем заинтересованным сторонам. Международное сообщество смогло заявить, что озабочено соблюдением прав человека, хотя все знали, что реальной причиной смены гнева на милость было возвышение Китая.
Во многих отношениях китайская система оказалась идеально приспособленной для такой грандиозной затеи. В отсутствие бюджетных ограничений и прозрачных тендеров, располагая громадным резервом безропотных рабочих–мигрантов, власти вовремя завершили строительство не только 31 олимпийского объекта, но и трех новых линий метро и крупнейшего в мире аэропорта.
Учитывая объем задач, правительство рассматривало проявления несогласия в это время не только как особую угрозу эффективности, но и вообще угрозу. Чтобы упрочить «порядок», были усилены репрессии. Правозащитники сообщали об арестах активистов, участвовавших в кампаниях по разным поводам — от защиты прав собственности на землю до борьбы со СПИД. Несколько диссидентов были наказаны «трудовым перевоспитанием», то есть без суда отправлены в исправительно–трудовые лагеря. Ряд обычных граждан, воспользовавшихся традиционной и разрешенной практикой подачи жалоб на действия местных властей, были арестованы. Число арестов по обвинению в «угрозе государственной безопасности» поднялось до самого высокого уровня за последние восемь лет. Адвокаты, защищавшие активистов в суде, подвергались задержанию, избиению и угрозам. Организация «Эмнести интернэйшенал» отметила: «Была надежда, что Игры послужат катализатором реформ, но нынешние репрессии против активистов и журналистов во многом идут… не вопреки Олимпиаде, а из‑за нее».
Китайцы предполагали, что, учитывая политические и корпоративные глобальные инвестиции, уже сделанные в пекинские Игры, правительства западных стран не будут протестовать. Они в основном оказались правы, хотя в чем‑то и ошиблись. Имел место ряд весьма неприятных инцидентов, но в конце концов Запад поступил как обычно. То есть — предпочел деньги.
В начале 2008 года кинорежиссер Стивен Спилберг отказался от должности художественного консультанта Игр в знак протеста против позиции Китая в отношении гуманитарного кризиса в Дарфуре. Китай долго игнорировал международную обеспокоенность по поводу поддержки им деспотического правительства Судана, обвиняемого в разжигании конфликта, в ходе которого не менее 200 тысяч человек были убиты, а еще г миллиона — изгнаны из своих домов. Спилберг заявил, что ни он, ни другие голливудские звезды не будут участвовать в «Олимпиаде геноцида». В целом, однако, правозащитники почувствовали себя уязвленными, потому что реакция Запада на этот затянувшийся конфликт оказалась недостаточно выраженной.
Тибет — еще одно место, где действия Китая подвергаются обоснованной критике. В марте 2008 года, за пять месяцев до Игр, китайские военные подавили протест примерно 300 буддийских монахов в Лхасе. Выступления были приурочены к годовщине потерпевшего поражение восстания 1959 года. Более 1 тысячи жителей Тибета было арестовано. По заявлению китайского правительства, мятежники убили по меньшей мере 19 человек. Тибетские беженцы, в свою очередь, сообщили, что солдаты убили десятки мирных жителей. Многие китайцы яростно реагировали на освещение событий в западных СМИ или на то, что им рассказывали об освещении событий западными СМИ. На форуме Эм–эс–эн слова «Я люблю Китай» были так же популярны, как «Я ненавижу Си–эн–эн».
То, что происходило на улицах европейских столиц, еще больше подогрело эти настроения. Шестого апреля 2008 года в Лондоне протестующие разбили олимпийский факел, когда его проносили по городу. На следующий день в Париже царил еще больший хаос. Китайское правительство поддерживало чувство задетой патриотической гордости. Многим китайцам внушалось, что западное телевидение фальсифицировало события. Один студент в разговоре со мной так отозвался об освещении Би–би–си событий в Тибете: «Такое мог написать и Далай–лама». Другая студентка, которая училась в Лондоне и была в городе, когда там протестовали против олимпийской процессии, сказала мне, что принимала участие в контр–манифестации лояльных китайских студентов: «Нас были тысячи, мы защищали свою страну, но мы просто исчезли с ваших экранов». Мои возражения, что ее могли и дезинформировать, были проигнорированы.
Тот период стал для западных правительств решающим. Следовало ли им выступить в защиту гражданских свобод? Или они должны были попытаться держать свой порох сухим и не рисковать стратегическими и деловыми отношениями с третьей по величине экономикой мира? В конце концов они сделали и то, и другое, ухитрившись вызвать недовольство и правозащитных групп, и китайского правительства.
