Станислав Лем - Раса хищников
Когда человек долго пребывает в загрязненной среде, он привыкает к ней, и только когда поднимется на какой-нибудь Каспровы Верх{51}, начинает понимать, что значит чистый воздух. Именно так было раньше с чтением парижской «Культуры», а сейчас — «Исторического альманаха». Меня поражает царящая там свобода, с которой высказываются весьма спорные, а иногда и дерзкие идеи.
Бомба свободы высказываний взорвалась над нашей частью мира, что не сказалось, к сожалению, на качестве этих высказываний. О некоторых вещах не говорят совсем, а о некоторых, чаще всего глупых, говорят очень охотно. Российское телевидение, например, пригласило меня выступить в программе о бессмертии человека. Предполагалось, что полтора десятка профессоров побеседуют о том, что будет, когда люди станут жить вечно, ну или по крайней мере лет пятьсот. Я отказался, потому что никогда никакое бессмертие нам не грозит. Ничто не приводит меня в такое отчаяние, как разговоры о ерунде.
Немцы, несмотря на то что потерпели в сорок пятом ужасное поражение, закончили войну все же с не самым плохим интеллектуальным капиталом. У нас с этим дело обстоит хуже. Видно это, например, когда читаешь о политических карьерах. В течение пятнадцати лет одни и те же люди продолжают оставаться на вершине власти, а тем временем во Франции, Германии или Испании менялись уже целые политические команды. Как будто некем заменить политиков, которые — грубо говоря — уже вышли из употребления. Это внушает мне тревогу. Есть же различные правые силы: английские тори, немецкие христианские демократы — а у нас Вжодак[205] и Гертых[206]. У Гертыха, как я слышал, высшее образование есть, но высшее образование не является противоядием. Разум вообще нельзя внедрить в голову насильно.
Немного у нас умных, образованных и свободно мыслящих людей, которые способны избавиться от социалистически-марксистского наследия ПНР. Михал Зелинский[207], единственный человек, которому я доверяю, если речь идет об экономике, в прошлом номере «Тыгодника» старается деликатно объяснить никчемность антиприватизационных концепций «Лиги польских семей». Попытки политиков Лиги повлиять на законодательную деятельность так наивны и неестественны, что серьезная дискуссия, с одной стороны, необходимая, с другой — кажется бессмысленной. Неверно, что с помощью разумных аргументов можно переубедить тех, кто придерживается неразумных убеждений. Ведь они судорожно цепляются за свои убеждения, так как ничего другого у них нет.
Февраль 2005
Мамонты и политика{52}
Начну свои рассуждения издалека, обратившись к седому прошлому. На классический вопрос «unde malum» — «откуда берется зло» — у меня есть такой ответ: псе началось сто — сто двадцать тысяч лет назад, в верхнем четвертичном периоде, когда наши далекие предки перебили всех мамонтов вместе с уймой других гигантских млекопитающих. Это отнюдь не означает, что я чувствую себя ответственным за вымирание мамонтов, но от памяти, сидящей в наших генах, никуда не денешься.
И в благоприятных для проявления зла обстоятельствах инстинкты вырываются наружу.
Однако вернемся к нашим временам: странные вещи приходится иногда слышать о разных личностях. И в первую очередь о господине Кобылянском, миллионере из Уругвая, разоблаченном уже несколько лет назад Владиславом Бартошевским[208] и отлученном от контактов с нашим МИДом. Оказывается, расследование по его делу ныло начато давным-давно еще в ПНР, а прервали его, по слухам, после того, как выяснилось, что Кобылянский не просто бывший спекулянт валютой, а, вполне возможно, как-то связан с КГБ. Сейчас снова принялись разыскивать компрометирующие документы на Кобылянского; правда, бедолаге уже стукнуло восемьдесят два года, и он может в любую минуту покинуть этот свет, прежде чем такие документы будут найдены.
В Кракове вдруг всплыло дело Стшелевича, бывшего регионального председателя Союза писателей, образовавшегося во время военного положения[209]. Потоки инвектив, какие он обрушил на ныне покойного Милоша[210], были такого рода, что теперь и речи не может идти об отповеди по существу, ибо тогда нам бы пришлось натянуть скафандры и полезть на дно выгребной ямы. С другой стороны, полностью обходить молчанием подобные вещи просто неприлично.
Вообще я весьма озабочен тем, что происходит в высших эшелонах власти. Кому только не захотелось в президенты! Кандидатура Леха Качинского[211] вызывает у меня стойкое неприятие: не люблю, когда кто-то на каждом шагу уверяет в своей порядочности; не бывало еще такого, чтобы кандидат говорил, мол, буду президентом непорядочным. Президентские притязания есть и у Леппера[212], по этому случаю он даже собрался издать книжку, которая, конечно же, очередной бред, но его поклонники трубят в трубы, уверяя, что это будет великое произведение. У меня есть подозрение, что деятели из партии «Лига польских семей»[213] не возражали бы против того, чтобы Леппер как истый кавалергард первым бросился в бой; возможно, в этом бою он падет смертью храбрых, и тогда всем будет заправлять Гертых[214]. Но больше всего меня ужаснуло то, что в гонке снова намерен участвовать Стан Тыминский[215], тот самый, что когда-то уже обвивал себя змеей[216]. Ну что тут поделать: если не Стан Тыминский на нашу голову, так Гертых, если не Гертых, так Леппер, вот и ходим по заколдованному кругу.
А в качестве фона для всего этого — «Радио Мария» и ксендз Рыдзык[217]. Лично мне кажется, что религиозная сторона деятельности этой радиостанции всего лишь дымовая завеса — главное, что она источает ядовитые миазмы. Епископат разделился, и большинство епископов склоняется к молчаливой толерантности по отношению к «Радио Мария» и терпеливо сносит все его выходки. Не думаю, что это благоразумно с точки зрения интересов Польши.
Публикация так называемого списка Вильдштайна[218], по-моему, решение слишком поспешное и необдуманное. Говорю я это sine ira et studio{53}, находясь в положении довольно комфортном, ибо моей фамилии вы не найдете ни в одном списке, поскольку никто никогда не обращался ко мне ни с какими просьбами и ничего мне не предлагал.
Сейчас набралось столько различного рода неприятных и вредных тенденций, каких не было, кажется, никогда от начала существования III Речи Посполитой[219]. Уровень политических дискуссий, дебатов и скандалов, и без того достаточно низкий, перед приближающимися выборами опускается еще ниже, уж совсем скатываясь на дно, а любителей половить рыбку в мутной воде становится все больше. Ну как же, вот, например, Ярослав Качинский[220] без всяких на то доказательств заявил, что в Москве вроде бы есть то ли документы, то ли какие-то квитанции, компрометирующие Квасьневского. Что это значит — «вроде бы»? Ну нельзя же так вести себя в политике! Политические приемы и предвыборное поведение, до сих пор в меру чистые, становятся все более нечистоплотными. Я вижу разительное отличие в этом плане, к примеру, в сравнении с Германией; там все же подобные вещи не допускаются.
Сколько же у нас скопилось грязи, которую следовало бы убрать самым радикальным образом — только вот понятия не имею как. И в то же время — воистину парадокс! — положение в нашей экономике улучшается, злотый силен, как никогда прежде, и несколько поутихли крики «Бальцерович[221] должен уйти!»; собственно, причин-то таких нет, по которым ему бы следовало уйти в отставку: как мы видим, сделано им немало, и к тому же дел по преимуществу добрых.
Вдобавок тенью на все ложится болезнь Папы Римского, который решил героически оставаться на своем посту до последнего вздоха. Мнения по поводу правильности такого решения сточки зрения интересов Церкви в мировой прессе сильно поляризованы. Как сторонний наблюдатель я чувствую себя совершенно некомпетентным; могу только одно сказать: известия, приходящие из Ватикана, окрашивают нынешний праздник Пасхи в трагично-печальные тона.
Март 2005
Волна{54}
Роджер Коэн в «Интернешнл геральд трибьюн» рассказывает историю, связанную с его собственной семьей. В 1942 году две скрывавшиеся еврейки из Кракова были арестованы немцами, а потом перевезены в Белжец[222] и в октябре того же года удушены газами дизельного двигателя. Их звали Фримета Гельбанд и Саломея Цирер, они были сестрами. У Саломеи были две дочери, одна из которых пережила войну.
В январе 1945 года тринадцатилетняя Эдита Цирер, едва живая, была освобождена из гитлеровского трудового лагеря в Ченстохове. Она надеялась отыскать кого-нибудь из родных. С трудом девочка добрела до вокзала и села в поезд, который потихоньку тронулся с места. Ей становилось все холоднее, она испугалась, что умрет, и в какой-то момент сошла с поезда. Съежилась в уголке на станции, никто не обращал на нее внимания, и она чувствовала приближение смерти.
