Песах Амнуэль - Полдень XXI век, 2010, № 09
Я молча прошел мимо. Старик присел на корточки, обхватив голову руками.
— Позялуйстя… — сказал он.
Это было какое-то по-детски исковерканное, жалкое, отчаянное слово. Позялуйстя. Когда уже не на что надеяться — позялуйстя.
Именно оно и втянуло меня в жуткую игру в числа. Оно. Потому что я остановился.
— Один, — сказал я. — Один человек умрет. Устраивает?
— Один?
Повернув голову, я увидел, как сумасшедший мучительно теребит коросту на лбу. Шелуха омертвевшей кожи сыпалась вниз.
— Сколько умрет? — все так же сидя на корточках, спокойно спросил он себя. И тихо себе ответил: — Один. Сколько умрет? Сколько? Один.
Я вдруг поймал его взгляд. В нем ворочалось что-то тягучее, тяжелое, страшное.
Меня против воли моей качнуло ему навстречу. Обмяло, обожгло, ободрало. Глухо, словно прощаясь, стукнуло сердце. Зачем же, подумал я. Что же это…
Но тут сумасшедший тряхнул головой, и в глаза его вернулась прежняя светлая пустота.
— Дурак! Дурак! — Захохотал он, вскочив, забегал вокруг меня кругами. — Дурак!
Топорщился венчик. Брызгала сквозь зубы слюна.
На пиджаке, на правой лопатке, плясало меловое пятно.
— Дурак! Мало одного, мало!
Что мне было до его кружев?
Я спрятал голову в плечи и пошел к центру. Старик скоро отстал, увязавшись за кем-то еще.
— Сколько? Сколько людей-человек? — слышал я, удаляясь. — Сколько?
Свирепо зыркнул на меня светофор. Я застыл на тротуаре, пропуская невидимые машины. Билась и билась во мне жуткая мысль, как легко я пожертвовал человеком. Молодец, сказал себе, начал с малого, с одного. А дальше? Сколько еще убьешь? Сколько?
Я подумал, что Ирке надо будет сказать про сумасшедшего. Чтоб побереглась.
— Изыди, проклятый!
Женский голос за спиной едва не сорвался на визг. Похоже, докудахтался старик.
Зеленый. Я шагнул на «зебру».
Отметившись у старшего, я поднялся на третий этаж «Маркет-Хауза».
Здесь сегодня были мои подконтрольные тысячи квадратных метров. Если точнее, две тысячи пятьсот. Широкий проход с колоннами под сводчатой крышей и по обеим его сторонам — магазинчики. Десять с одной стороны, девять — с другой. Обувь, парфюмерия и одежда. Плюс чайная лавочка и кофейня. А в дальнем конце тысяча метров круглосуточного «Цифрового фронтира».
Туда я первым делом и заглянул.
Жора уже стоял на выходе у магнитных сканеров, вертел в пальцах бумажный стаканчик.
Через мутноватый прозрачный пластик стены совой смотрел на нас сонный молодой продавец. Или мне казалось, что сонный.
Приветствуя, я махнул ему рукой. Он качнулся и исчез за стеллажами.
— Здорово, — сказал я Жорику.
— Что смурной такой? — отправив стаканчик в урну, Жорик пожал протянутую ладонь.
— Психи одолели.
— Знакомо, — хмыкнул Жорик.
Мать у Жорика была подвинута на конце света. То, что он вот-вот грядет, в их квартире не подвергалось ни малейшему сомнению. Как и скорое отделение агнцев от козлищ. Насколько я знал с его слов, Жорика чуть ли не каждый день просили покаяться. С крестом. Со свечкой. С книжицами какими-то.
Мне подумалось, попади сумасшедший старик к его матери, на свой вопрос: «Сколько людей умрет?» он получил бы быстрый и радостный ответ: «Все».
Я сунулся в торговый зал, кивнул девушке за кассой, мгновение изучал одинокого покупателя, зависшего перед витриной с ноутбуками.
Потом вернулся к Жорику.
— Старичок тут, знаешь, завелся, — сказал я, морщась, — все посчитать предлагает…
— Сколько людей умрет? — оживился Жорик. — В пиджачке? С носом? С разбитым лбом?
Я кивнул.
— Что, встречался уже?
— Да гоняли мы его тут день назад… — на круглом лице Жорика отразилась досада. — Шустрый старичок. Вроде псих психом…
— То есть не догнали?
— Ага, догонишь его! — заволновался Жорик. — Он же стайер, блин, наскипидаренный! Хорошо еще, сегодня его не видно.
— А вообще откуда он, не знаешь?
— Не-а. Приблудный какой-то хрен.
Жорик галантно пропустил в зал тяжелых форм даму. Мысленно раздел, мысленно облапал. Вздохнул. Покосился на меня.
— Лёнь, да не забивай ты себе голову!
Легко сказать — не забивай. А позялуйстя?
— Нет, — сказал я, — не отпускает что-то.
— Фигня! — отмахнулся Жорик. — Это всего лишь вопрос. Ну! Вопрос! Предположение. То ли дело мамка моя, как начнет пугать… — Жорик напрягся, закатил глаза и родил: — «И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя „смерть“; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли — умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными».
— Это что? — спросил я, вздрогнув.
— Проняло? Это она мне читает! — гордо сказал Жорик. — Апокалипсис!
— Сочувствую…
— Да я привык.
Оставив Жорика на посту, я прогулялся по проходу до эскалаторов. Заглядывал в магазинчики, здоровался, спрашивал, все ли в порядке. Угостился леденцом.
Посетителей было немного. Утро рабочего дня, оно такое.
Зашел кстати в туалет (для персонала центра — бесплатно). Вышел. Постоял у окна, наблюдая, как в доме напротив хрупкая девушка с помощью лыжной палки поднимает жалюзи «Прачечной».
Да уж, автоматика.
— Леонид Михайлович, кофе?
В глубине кофейни маячил белый фартучек.
— У вас что, света нет? — я поплыл навстречу, окунулся в сумрак, кое-как вырулил к стойке.
— У нас интим.
— А-а…
Ручка от микроскопической чашечки сама накрутилась на палец.
— Спасибо. Я занесу потом.
Подозрительный парнишка, примеривающийся к джинсам в соседнем магазинчике, в моей компании как-то стремительно погрустнел, от шумного пития кофе нервно задергал плечами, а от вполне вежливого кивка: «Нравится?» заторопился по каким-то своим вдруг возникшим неотложным делам.
И правильно.
Смакуя тающую горечь на языке, я бодро дошагал до «Фронтира». Жорик у сканеров медитировал, приоткрыв рот. Взгляд сошелся в точку, резко очертились скулы.
Я встал рядом.
— Что передают?
— Слышишь? — спросил он почему-то шепотом.
— Что?
— Хруст. Треск.
— Где? — покрутил головой я.
— Вокруг, — Жорик посмотрел на меня с испугом. — Неужели не слышишь?
Во «Фронтире» негромко бухали ударные. Справа по проходу бубнил телевизор. Из кофейни летели обрывки чего-то танцевально-электронного. И на грани слышимости снизу, со второго этажа доносился писк и звон игровых автоматов.
Ни хруста, ни треска.
— Когда меня в армии оприходовали доской по затылку, — сказал я, — где-то с неделю мне слышались шум далекого моря и щелчки за ушами. Вроде вот нету никого за спиной…
— Это не то, — Жорик снова ушел в себя. — Это хруст такой…
Он отступил на шаг в сторону. Затем, помедлив, переместился ближе ко мне.
— Слушай, — сказал он неуверенно, — а теперь и не хрустит ничего.
Мы помолчали. Сосредоточенно-серьезный Жорик выглядел комично.
— Иди кофе выпей, — я вручил ему свою чашку. — Занесешь заодно.
— Да, наверное, — Жорик замер на секунду. Грустно подвигал челюстью. — Нет, не хрустит.
— Иди, Жор, — я со смешком хлопнул его по плечу. И тут же придержал за рукав. — Только это… старику ты сколько про «умрет» ответил?
Жорик покраснел.
— Восемьсот. Я сказал: «Восемьсот».
— Ого, — удивился я. — Много. А я сказал: «Один».
Я еще не знал, что, возвращаясь со смены, снова наткнусь на старика и отвечу ему: «Два». И не угадаю.
Дурак! Дурак!
— А это кто?
— Фия!
Вовка сидел у меня на колене и держал меня за ухо. Мы смотрели «Спокойной ночи, малыши!» и оба получали от процесса ни с чем не сравнимое удовольствие.
Не знаю даже, кто больше его получал.
— А это?
— Фия!
— Ну какой же это Филя? — я развернул Вовку к себе. — Ну-ка, кто у нас с длинными ушами бегает, морковку грызет?
— Ковку? — спросил Вовка и задумался.
На кухне взвыла мясорубка. Как сирена какая-то. Противовоздушной обороны.
— Ма? — вопросительно дернул пальчиком Вовка.
— А как же! — кивнул я. — Мама. Мама нам котлеты мастерит.
Я поправил Вовке воротничок, подтянул сползающие колготы. Потяжелел, бутуз. Посмотрел, не клюет ли носом. Кажется, клюет.
— Ф-ф-ф, — подул я на макушку сына. — Ах какие завтра будут котлеты. Вку-усные.
Макушка склонилась к моей груди.
— Гав-гав! — сказал вдруг с экрана Филя. — До свиданья, р-ребята!
Вот ведь зловредный пес. Громко как гавкает. Нет чтоб шепотом…
— Фия! — снова зажегся Вовка.
Ухо мое на мгновение освободилось, но только для того, чтобы быть ухвачено пальчиками другой руки.
— Фия ав-ав!
— Ну да, только он уже спать пошел. Смотри…
