Дмитрий Павлов - На пути к Цусиме
Впрочем, главной проблемой англичан был не поиск новых свидетелей, а подготовка к процессу уже имевшихся — для этого в их распоряжении была вся геймкокская рыбачья флотилия. В Гулле была образована особая внутренняя следственная комиссия (Inquiry of the Board of Trade), на которой, как впоследствии выразился один русский дипломат, свидетелям «заранее втолковывались произвольные объяснения того, что было ими действительно видено»[182]. Непосредственными результатами работы этой Inquiry стало, во–первых, появление 276–страничного альбома с отображением положения рыбачьих судов во время инцидента и, во–вторых, — отказ рыбаков от заявлений, которые они сделали 10(23) октября сразу по возвращении в док Св. Андрея. В этом сказалось как давление судохозяев, так и, вероятно, другие обстоятельства, на которые намекнула «Universe»: «Смело можно утверждать, — писала газета, — что если бы команда «Moulmein» не поспешила со своим правдивым заявлением о виденных ею в ночь на 9(22) октября миноносцах, то ей бы, наверное, хорошо заплатили за молчание. Пожалуй, и теперь еще попытаются прибегнуть к этому могучему средству»[183]. «Очень важно, что гулльская следственная комиссия беспристрастно доказала отсутствие реальных или импровизированных миноносцев между рыболовными судами ночью 21 октября, и это — важнейший пункт против доводов русских, — читаем в подготовительных документах английской делегации в Париже. — […] в ходе, так сказать, воссоздания условий и обстоятельств [инцидента], в их последовательности в показаниях каждого следующего свидетеля их сведениям было придано известное направление, к которому они подсознательно склонялись»[184].
В итоге попытки русских представителей найти в Гулле подходящих свидетелей (т. е. Тех, кто был бы готов под присягой подтвердить свои собственные заявления от 10(23) октября) оказались блокированы. Одного–единственного, которого по горячим следам удалось тайно уговорить дать такие показания, гулльская печать тут же обнаружила и объявила подкупленным русскими пьяницей. Вслед за ней и вся английская пресса заговорила о «попытках русских тайных агентов подкупить гулльских рыбаков с тем, чтобы те поклялись, что миноносцы среди их траулеров появлялись»[185]. Негласно посланный в Гулль из Брюсселя капитан Арфетен также вернулся ни с чем, объяснив, что «большинство лиц, могущих представить доказательства, благоприятные для России, воздержатся в настоящее время от подачи такого рода показаний во избежание ссор и нападок в местных трактирах и харчевнях, где собираются рыбаки и всякий праздный люд»[186]. Впоследствии нужных людей удалось‑таки разыскать, но ни одного из них российская сторона выставить лично в качестве официального свидетеля в Париже не решилась — как справедливо заметил в приватном разговоре с бароном М. А. Таубе Рачковский, «все «свидетели», выловленные моим бывшим подчиненным Мануйловым из разных английских, голландских и скандинавских трущоб, не стоят, как говорится, ни гроша»[187].
Готовясь к международному расследованию, и в ходе его самого английская сторона потратила много усилий на изучение текущей отчетной документации и конфиденциальный опрос своих таможенных служб, а также десятков портовых чиновников и смотрителей маяков восточного побережья страны. На вопрос, не наблюдали ли они в середине — второй половине октября 1904 г. какие‑либо подозрительные миноносцы или подобные им суда в море или в британских портах, те неизменно отвечали отрицательно, и эти материалы английская сторона сочла необходимым включить в документальное приложение в своему докладу[188]. Так же тщательно был изучен вопрос о присутствии в районе Доггер–банки в дни инцидента своих или зарубежных военных кораблей, и с тем же отрицательным результатом. В итоге ключевой вопрос относительно возможности тайной покупки японцами миноносцев или их постройки на частных английских верфях, прямо либо через подставных лиц, так и остался неразрешенным. Точку на нем принц Луи Баттенбергский поставил спустя всего неделю после инцидента: «Нам уже известно [?], что ничего подобного не происходило и не могло произойти без нашего ведома, коль скоро речь идет об этой стране»[189]. Реакция на свидетельские показания на заседаниях парижской комиссии (в случае, если сообщаемые сведения ставили под сомнение только что цитированный тезис принца Луи) всегда была одной и той же — англичане опровергали не сами показания, а компрометировали свидетеля, благо при умелом подходе это не составляло большого труда.
В Петербурге проблемой свидетелей также озаботились еще в октябре. 17(30) октября Ламздорф телеграфом потребовал от посла Бенкедорфа «тотчас же поручить подведомственным консулам и агентам немедленно собрать точные сведения о числе японцев, находящихся в восточных портах Англии, особенно в Гулле и Ньюкастле»[190]. В конце этого же месяца Вирениус запросил Лопухина о возможности предъявить международной комиссии показания капитанов судов «флотилии» Гартинга, а Лопухин, в свою очередь, обратился с этим же вопросом к нему самому. Гартинг категорически рекомендовал отказаться от этой затеи. Во–первых, потому, что «невозможно быть уверенным», что эти свидетели «сумеют умолчать о своей службе в нашей сторожевой организации», а, во–вторых, в связи с тем, что и без того несколько десятков датчан (экипажи кораблей его агентуры и датских военных судов, чиновники датского Морского министерства, рядовые обитатели приморских поселков) могли догадываться или даже определенно знать, чем в действительности занимался Гартинг на территории этой нейтральной страны[191]. Все это, по его мнению, могло иметь крайне неблагоприятные последствия как для России, так и для самой Дании. Департамент полиции, а затем и Главный морской штаб с доводами Гартинга согласились.
Исключение было сделано только для рыболовного судна «Эллен» из «флотилии» Гартинга — ранее капитану этой шхуны приходилось по постороннему поводу объясняться с полицией, это попало в печать, и его работа на русскую контрразведку уже не являлась секретом (к большому неудовольствию контрразведчиков). С капитана «Эллен» и членов ее экипажа были сняты и нотариально заверены показания о неизвестных миноносцах, встреченных ими в море во время крейсирования. 6(19) ноября Извольский переправил эти показания Ламздорфу, а тот передал своему чиновнику, намеченному в состав российской делегации в Париже[192]. Позднее тудаже попали показания капитана норвежского парохода «Adela» и его штурмана Эндре–Кристиана Христиансена, которые 6(19) и 7(20) октября в море у берегов Норвегии одно за другим видели два неизвестных судна, причем были уверены, что встретили миноносцы, и подробно описали их внешний вид. Свои услуги России предложил и У. Лукас (W. Lucas), штурман английского коммерческого парохода «Titania», который рано утром 2(15) октября в море, на пути из Антверпена в Великобританию, в 25–ти милях от плавучего маяка Newarp встретил два миноносца без флагов и огней. Лукас выразил готовность дать показания об этой встрече на следствии и даже изобразил один из замеченных кораблей на бумаге (впрочем, на этом сохранившемся в АВПРИ рисунке, выполненном корявой рукой моряка, оказалось изображено нечто, на миноносец вовсе не похожее).
В поисках новых и притом «легальных» (т. е. Не связанных с секретной агентурой) свидетелей Петербург решил прибегнуть к не совсем обычному способу. 26–27 октября российские послы в Париже и Лондоне получили указание своего министра поместить в газетах сообщение, что русское правительство «щедро вознаградит» всех, кто способен доказать, что в ночь на 9(22) октября на Доггер- банке находились японские миноносцы, те, в свою очередь, проинформировали об этом своих консулов[193]. Однако с подачи Мануйлова Нелидов пришел к заключению, что подобная публикация опасна, так как в этом случае русское правительство рисковало стать объектом шантажа или нежелательных спекуляций в западноевропейской печати[194]. Взамен нужные сведения Нелидов предложил собрать агентурным путем — с помощью все того же Мануйлова, но Лопухин категорически запретил последнему приниматься за подобные поручения[195]. Вместо него в Париж был направлен Рачковский, который приехал в Париж в первых числах декабря 1904 г. и пробыл там вплоть до 20 января 1905 г. Кстати, с негласного участия в разборе «гулльского инцидента» началось его «второе пришествие» в Департамент полиции — по возвращении в Петербург Рачковский был сначала назначен чиновником особых поручений товарища министра внутренних дел, а с лета 1905 г. фактически возглавил весь политический розыск в империи. В Париже Рачковский и Мануйлов выполняли функции «разведки» русской делегации, хотя по–прежнему не особо доверяли друг другу.
