Валерий Аграновский - Вторая древнейшая. Беседы о журналистике
Приготовьтесь, читатель, это «ружье» еще выстрелит, не зря я веду разговор не просто о деле Хрусталева, а о «взятке». Кстати, мне еще следует объяснить, почему слово «взятка» я беру в кавычки: потому, что в этой истории деньги были, но взяткой их считать нельзя, так как адвокаты не могут получать взятку, это удовольствие принадлежит только должностным лицам, адвокаты же таковыми не являются: они не могут ничего дать или не дать, выписать или не выписать, разрешить или запретить. Бывали, правда, случаи, когда адвокаты несли уголовную ответственность как посредники при передаче взятки (например, судье), их судили (довольно редко, но судили). А в обычных вариантах подобные деньги были «благодарностью», как чаевые таксисту или официанту. Адвокаты называли «благодарности» между собой почему-то «микстами», а почему, я не знаю, зато знаю, что микстом зовут теннисистов, когда в паре играют мужчина и женщина, есть еще «миксер» (смешиватель, если не ошибаюсь), вероятно, по аналогии, и эти деньги приходят к адвокатам, как бы смешиваясь с официальными, внесенными клиентами в кассу консультации, отсюда и «микст».
Прошел год. Я был признан адвокатами «своим», рисовал стенгазету, активно дежурил и принимал клиентов, количеством судебных дел, правда, похвастать не мог. Но вот как-то заехал к вечеру в консультацию специально для того, чтобы «в лицах» рассказать коллегам забавную историю, только что со мной происшедшую: о визите домой к одному клиенту. Лавры Гершуни казались мне по плечу, тем более что в данном случае я был его прямым наследником; ведь и дело о разводе передал мне Яков Исидорович, и как бы предоставил свою благодарную аудиторию. Суть истории такова: перед бракоразводным заседанием суда мне следовало составить список вещей, которые мой клиент добровольно отдавал бывшей супруге (которую он называл не иначе как «щучкой»), и список вещей, оставленных у себя. Вообще-то адвокаты по домам клиентов обычно не разъезжали, но тут я сделал исключение из уважения к клиенту, не говоря уже о моем «писательском» интересе (и был за это вознагражден): моим клиентом был замечательный баритон, солист Большого театра, народный артист СССР. В середине дня я сидел у него за журнальным столиком и записывал то, что он диктовал, прохаживаясь по нескольким комнатам огромной квартиры в махровом халате и в шлепочках (вполне домашний вариант), одновременно распеваясь к вечернему спектаклю в Большом. Получалось примерно так: «Пишите, серва-а-а-а-ант, — с модуляцией голоса от „до“ через „фа“ к „си“ и обратно, причем на мотив арии Мефистофеля „люди гибнут за металл“, — я этой бля-я-я-а-о-у-ю-диии не дам ни за как-и-и-е коврижки-и-е-о-у-и-и, а вот телле-е-ви-зо-а-о-о-ор пусть бере-е-е-у-е-ет!» — с добавлением уже речитативом соленого русского слова. Все это я и «показывал» адвокатам и клиентам, которые вообще-то могли ходить в консультацию, как на спектакли.
В это мгновение меня прервала Зинаида Ильинична. Обратив внимание на какого-то человека, стоящего на пороге комнаты: «Валерий Абрамыч, к вам посетитель!» В посетителе я не сразу узнал Хрусталева. Он был одет во все новое, причем купленное в магазине «Москва», да еще за один присест: от штиблетов до фетровой шляпы, и носовой платок, я думаю, был приобретен одновременно с прочими носильными вещами. Так, измученный бедностью человек может однажды, получив очень большие деньги, явиться в некое торговое место и в один момент начать новую жизнь, ни на минуту не откладывая возможности сразу преобразиться, что называется, из грязи в князи.
Да, конечно, это был мой изобретатель, получивший наконец гонорар и право на лучшую жизнь. Я сел за стол, жестом пригласив Хрусталева к себе. Он как-то бочком приблизился и широко улыбнулся во все тридцать три зуба. Подошел, остановился, протянул мне какой-то конверт и громко сказал: «Я к вам, Абрамыч, с благодарностью! Вот! Здесь первая половина: пятьдесят тысяч, а вторую половину…»
Мне сразу стало неуютно, и я прервал Хрусталева: «Опомнитесь!» Консультация замерла. Хрусталев сначала не понял, о чем я говорю. «Возьмите, Хрусталев, свои деньги, — четко произнес я, бледнея и видя кончик собственного носа, как это всегда было со мной, когда я сильно сердился, — пожалуйста, не позорьте меня перед коллегами! И прощайте!» После таких слов я гордо ушел в одну из наших маленьких комнат, чтобы не видеть потрясенного Хрусталева и обалдевших адвокатов. Потом, когда я вернулся, коллеги сказали мне, что, во-первых, Хрусталев сначала растерялся, затем спрятал конверт в карман и, потоптавшись, молча ушел, а во-вторых, что я полный болван.
Возможно, и болван. Могу сказать твердо и определенно, что такой суммы «благодарности» не видели даже самые маститые адвокаты городской коллегии в те времена, и еще: мой отказ от денег был продиктован отнюдь не присутствием в комнате коллег, а моим собственным неприятием денег, которыми можно вроде бы оценить мою личную независимость и даже покуситься на неприкосновенность. Глупо? Но я не жалею: потеряв голову, не стоит печалиться о прическе.
Однако, признаюсь вам, читатель, в очень странном феномене: тех пятидесяти тысяч рублей мне не хватает до сих пор! Причем не символически, а вполне реально. Каждый раз, к примеру, когда моей жене или детям нужно купить какую-нибудь дорогую по нынешним временам вещь, а нам сложно это сделать из-за того, что чуть раньше мы купили дорогую вещь, а перед этим еще какую-то вещь, я такой вот цепочкой добираюсь до «хрусталевских» пятидесяти тысяч, с помощью которых я, возможно, с самого начала легко и просто заложил бы основу нашего семейного бюджета, и тогда легко приобрел бы новый пылесос вместо ревущего на весь подъезд «Урала», столетний юбилей которого мы уже можем праздновать.
Через пять лет я оставил адвокатуру и ушел на литературный фронт (литературным сотрудником журнала «Юный техник»). Коллегия отпустила меня спокойно. Правда, на первое время мне дали официальное разрешение одновременно быть и членом городской коллегии адвокатов, и литсотрудником. Потом кто-то из корифеев сказал, что я в своем роде уникум. Почему? — спросил я. Потому, что за всю историю Московской адвокатуры я второй человек, которому разрешили совместительство. Кто же был первым? В ответ было: солист Большого театра Леонид Витальевич Собинов.
Прекрасное соседство.
P. S. Врач видит человека во всей его слабости, юрист — во всей его подлости, теолог — во всей его глупости.
А. ШопенгауэрТеперь вы понимаете, что я более или менее хорошо знаю состояние борьбы с преступностью, особенно с подростковой. Замысел написать о профилактике правонарушений как бы сидел во мне, и вот однажды, почувствовав его «напор изнутри», я взвесил все «за» и «против» и решил, что час пробил. Трансформировать замысел в тему при моих знаниях предмета исследования, откровенно говоря, было нетрудно. Недоставало факта, и я отправился за ним в колонию, где и нашел чрезвычайно интересного колониста, впоследствии названного мною Андреем Малаховым. Проследив сложную жизнь подростка в ретроспекции, я попытался нащупать горячие точки его судьбы, которые сформировали из ребенка преступную личность. Так была написана документальная повесть «Остановите Малахова!».
Но могло быть иначе. Могло быть так, что никакого «напора изнутри» я еще не чувствовал, а интересного человека, судьба которого меня взволновала, уже повстречал. Тогда естественно возникший замысел написать о нем «наложился» бы на мой социальный опыт и знания, и я тоже взялся бы за перо.
Приведенный пример идеален, но жизнь сложнее. В реальности, имея факт и пытаясь нащупать на его основе тему, мы чаще испытываем нехватку знаний и опыта, нежели их избыток, и вынуждены обогащаться информацией на ходу. Так случилось со мной, когда однажды я выехал в Горький, на завод «Красное Сормово», имея ясное и четкое задание редакции написать «рядовой» очерк о молодом рабочем-передовике. Фамилию рабочего мне дали заранее, он был в Горьком знаменит, и я немедленно приступил к делу. И вдруг выяснил, что герой будущего очерка (действительно прекрасный юноша, по праву называемый передовиком) работает в одну треть своих истинных возможностей. Почему? Оказывается, заводу экономически не выгодно, чтобы он и ему подобные трудились на полную мощность. Вот тебе и на! Факт настолько поразил меня, человека беспомощного в вопросах экономики, что я прервал командировку, вернулся в редакцию и получил «добро» на исследование проблемы. Знания мне пришлось набирать, переворачивая гору специальной литературы, советуясь с большим количеством людей и форменным образом проходя «ликбез» по экономике, чтобы возникли мысли, трансформирующие замысел в тему. В итоге, решительно отказавшись от «рядового» портретного очерка, я написал серию материалов, связанных с проблемой ударничества, и положил в их основу историю молодого рабочего. Все пять очерков были объединены одной темой, краткое содержание которой выражено в названии третьего очерка серии — «Порох — в пороховнице!»
