Маргарет Тэтчер - Великая. История «железной» Маргарет
«Я вижу иронию в том, что в то время, как такие страны, как СССР, которые пытались делать все через центр, учатся тому, что успех зачастую зависит от рассредоточения власти и решений от центра, некоторые в сообществе, кажется, хотят двигаться в противоположном направлении. Мы успешно вернулись к прежним границам Британии не для того, чтобы их вновь пересматривали на европейском уровне, под управлением сверхгосударства в Брюсселе».
Более того, существовали серьезные неэкономические причины для сохранения суверенитета и в максимально возможной мере полномочий национальными государствами. Такие нации были не только действующими демократиями, они также представляли неподатливые политические реалии, которые будет безумием пытаться преодолеть или подавить в пользу широкого, но пока что теоретического европейского национального единства. Я отметила:
«Готовность к активному сотрудничеству между независимыми суверенными государствами – это лучший способ построения успешного Европейского сообщества… Европа будет сильнее именно потому, что в ней Франция – это Франция, Испания – это Испания, Британия – это Британия, и каждая из этих стран обладает своими традициями, обычаями и идентичностью. Нелепо будет пытаться вписать их всех в некую общую однообразную европейскую персоналию.
Я наметила пути на будущее. К проблемам следует подходить с практической точки зрения: и в САР до сих пор много требовало решения. Нам нужен единый европейский рынок с минимумом рычагов регулирования – предпринимательская Европа. Европа не должна придерживаться протекционистской политики, и это должно быть отражено в нашем подходе к GATT. Наконец, я подчеркнула огромную важность НАТО и предостерегла от любого развития (в результате франко-германских инициатив) западноевропейского союза как альтернативы ему.
Даже я не могла предсказать того фурора, который вызвала речь в Брюгге. В Британии, к ужасу евроэнтузиастов, мои слова получили широкую общественную поддержку. Но реакцию в вежливых европейских кругах, как минимум официальную, можно описать как удивленное возмущение.
К этому моменту внимание британских политиков привлекали два вопроса, которые, как бы я ни старалась их разъединить, оказались прочно переплетены: выборы в Европейский парламент и мой десятилетний юбилей. По второму вопросу я четко проинструктировала Центральный офис и партию не делать из этого шумихи. Я дала одно или два интервью; я получила юбилейную вазу от Национального Союза; партия выпустила довольно приятную публикацию, которая пользовалась некоторым успехом, но не стала бестселлером. Но, разумеется, нашлось множество журналистов, которым не терпелось написать «рефлексивные» материалы о десяти годах с Тэтчер и прийти в них к выводу о том, что десять – это уже достаточно.
В такой атмосфере было естественно, что лейбористы станут утверждать, что европейские выборы 1989 г. станут «референдумом» по вопросу тэтчеризма в целом и подхода в Брюгге в частности. Я могла принять точку зрения, что европейские выборы могли быть в некоторой степени следствием Брюгге, если бы у нас были европейские «кандидаты-брюггисты», а не федералисты. Но за рядом некоторых исключений, это было не так.
Общая стратегия была простой. Мне предстояло убедить консервативных избирателей, многие из которых полностью утратили иллюзии касательно сообщества, проголосовать. Возможно, это сработало бы, если бы сами кандидаты донесли эту мысль достаточно живо, и если бы нам не приходилось иметь дело с нападками Теда Хита и остальных. В действительности в последний момент был серьезный скачок в пользу Партии зеленых, который перекрыл наш голос. Люди относились к европейским выборам, как если бы они были сторонними, голосуя не за реальные изменения в своих жизнях, а скорее против существующих правительств. Это было на руку лейбористам, и они отбили у нас 13 мест. Несмотря на все смягчающие обстоятельства, я была недовольна. Эти результаты могли дать стимул всем, кто противостоял мне и моему подходу к Европе.
На это не понадобилось много времени. Я уже описала, как Джеффри Хау и Найджел Лоусон старались заставить меня назначить дату вхождения фунта в ERM, и как я избежала этого на совете в Мадриде в 1989 г. В действительности ERM не очень был связан с Мадридом. Две реальные проблемы заключались в отношении к докладу Делора по EMU и вопросу о том, должно ли сообщество иметь свою собственную Социальную хартию.
Разумеется, я в корне противилась подходу Делора. Но я была не в том положении, чтобы предотвратить ряд действий в его сторону. Впоследствии я решила сделать упор на три положения. Во-первых, доклад Делора не должен быть единственным основанием для дальнейшей работы по EMU. Во-вторых, в процессе движения в сторону EMU и его сроков не должно быть никакого автоматизма. В частности, мы никак не должны быть связаны 2-м этапом. В-третьих, сейчас не должно было приниматься решение о проведении межправительственной конференции по докладу. Аргументироваться это должно тем, что к такой конференции нужно тщательно и как можно дольше готовиться.
Что касается Социальной хартии, здесь вопрос был гораздо проще. Я считала недопустимым, чтобы правила и методы регулирования рабочего процесса и социальных пособий устанавливались на уровне сообщества. Социальная хартия попросту была социалистической хартией, в пользу которой выступали преимущественно социалистические страны-участники.
Большая часть обсуждений в первый день совета в Мадриде была посвящена EMU. Во второй половине дня мы обратились к вопросу Единого рынка и «социального измерения». Я уже описывала, как я использовала свою речь, чтобы обозначить условия вхождения в ERM. В то же время я поддержала Пола Шультера, который оспорил 39-й параграф доклада Делора, содержавший принцип «вход за пенни, выход за фунт», который предпочитали федералисты. Противоположную сторону представляла Франция. Президент Миттеран настаивал на крайних сроках для IGC и для завершения 2-го и 3-го этапов, предложив в качестве возможного 31 декабря 1992 г.
Затем спор переместился на Социальную хартию. Я сидела рядом с синьором Кавацо Сильва, довольно крепким премьер-министром Португалии, который был бы еще крепче, если бы его страна не была такой бедной, а немцы такими богатыми. «Разве вы не видите, – спросила я, – что Социальная хартия предназначена для того, чтобы не позволить Португалии привлекать инвестиции из Германии из-за ваших низких цен оплаты труда. Это германский протекционизм. На его основе будут сформулированы директивы, и вы лишитесь рабочих мест». Но он был убежден, что хартия будет не больше чем просто общей декларацией. И, возможно, думал, что если Германия будет готова заплатить достаточно за «сплоченность», это не будет такой уж плохой сделкой. Поэтому я противостояла хартии в одиночку.
Итоги европейских выборов не имели особенного значения сами по себе. Но они раскрыли узел недовольства, который нельзя было игнорировать. Меньшинство членов парламента от консерваторов с беспокойством воспринимали мой подход к европейским вопросам. Но еще важнее был тот факт, что пути в правительственные круги казались заблокированными. Я также считала, что нужны изменения. Когда премьер-министр провел на своем посту десять лет, он или она должны гораздо больше опасаться угрозы старения и очерствения правительства. Я решила внести ряд изменений в кабинет, чтобы освободить несколько мест и привести несколько новых лиц.
Я также думала о собственном будущем. Мне казалось, что у меня в запасе еще несколько лет активной работы, и я намеревалась довести до конца укрепление нашей экономической мощности, завершение наших радикальных социальных реформ и перестроение Европы в соответствии с моей позицией, обозначенной в речи в Брюгге. Я хотела оставить после себя, возможно, несколько кандидатов с проверенным характером и опытом, из которых можно будет выбрать моего преемника. По ряду причин я не считала, что кто-либо из моего собственного политического поколения для этого подходит.
Если учитывать все возможные варианты, первыми в моем списке людей, думавших как я, были: Норман Теббит, сосредоточенный на своих деловых интересах; Ник Ридли, который никогда не терпел дураков и был бы неприемлем для членов парламента тори; Сесил Паркинсон, повредивший свою репутацию в глазах старой гвардии. К Джеффри Хау я скоро вернусь. Найджел Лоусон не был заинтересован в этой работе, и уговаривать его я не намеревалась. Майкл Хезелтайн не был командным игроком и уж точно не был капитаном команды. В любом случае я не видела смысла в том, чтобы передавать пост ровеснику, пока я была полна сил и активна. В следующем поколении, напротив, имелся целый ряд возможных кандидатов: Джон Мейджор, Дуглас Херд, Кен Бейкер, Кен Кларк, Крис Паттен и, возможно, Норман Ламонт и Майк Говард. Я считала, что это не моя обязанность выбирать кандидата. Но я была обязана убедиться в том, что есть несколько проверенных кандидатов на выбор.
