Ив Аман - Отец Александр Мень: «Люди ждут Слова...»
Французский священник Жак Лёв, сам обратившийся в зрелом возрасте, несколько раз приезжал в СССР, когда это было трудно и требовало большой осторожности, приезжал специально, чтобы встретиться с христианами. Он был потрясен тем, что от них услышал: большинство из них обратилось к Богу неожиданно, без какого‑либо предзнаменования. «Я встречал мужчин и женщин от двадцати до тридцати пяти лет — живых, умных, образованных, нередко это были ученые, это были отнюдь не избранники судьбы и в то же время далеко не самые несчастные, люди, выросшие в атмосфере, стерильно очищенной от всякой религии. Имя Иисуса было им так же чуждо, как чуждо для нас имя какого‑нибудь индийского божка. Но в один прекрасный день они «схватили» Бога, подобно тому, как можно схватить грипп, не зная, где, от кого и как… Эти люди однажды во время прогулки или занятий йогой полностью уверовали в Бога, и не в какого‑то теоретического Бога как в понятие, а именно в личного Бога.
Это открытие ими Бога можно сравнить лишь с тем призывом, который был услышан Авраамом: «Пойди…» (Быт. 12,1). Авраам тут же пускается в путь. Путь этот долог. То же самое происходило с этими людьми. Где отыскать христианина, которому можно довериться, кого попросить, чтобы тебя крестили, но так, чтобы власти узнали об этом? Где найти Библию? Порою на преодоление этого пути уходили годы, и лишь затем он завершался крещением»[118].
Познакомиться со священником было делом достаточно рискованным, особенно в провинции. Кроме того, из‑за своего происхождения, образования, полученного в семинарии, и вынужденной изоляции обычный священник мог оказаться плохо подготовленным к встрече с новым поколением верующих, которых от традиций Церкви отделяла настоящая пропасть. Священников, умевших разговаривать с этими людьми, жаждущими живого слова, которое непременно соответствовало бы их личному опыту, было немного.
В Москве 60–х годов таким был отец Всеволод Шпиллер, пользовавшийся большим уважением, особенно среди интеллигенции[119]. Бывший эмигрант, возвратившийся в Россию после Второй мировой войны, он был человеком большой культуры и независимого ума. На пассии в воскресные вечера, во время Великого поста, в его церковь Николы в Кузнецах стекалась многочисленная толпа и внимательно слушала каждое слово.
В эти же годы в районе, далеком от центра города, служил отец Дмитрий Дудко, крестивший немало взрослых. Его проповеди, простые и доступные, привлекали много народу. Он стал особенно известен после того, как в 1973 году каждую неделю по субботам, по окончании всенощной, стал проводить беседы, во время которых свободно отвечал на любые вопросы верующих. Людей здесь собиралось очень много, и это вызвало раздражение гражданских властей. Год спустя они потребовали перевести его в какой‑нибудь приход подальше от Москвы.
Расположенная недалеко от Кремля церковь Ильи Обыденного в течение всех этих лет была для многих надежным местом духовного окормления. Служившие здесь священники, особенно отец Владимир Смирнов[120], делали свое дело скромно, но необычайно полезно.
В своих духовных поисках кое‑кто из молодежи находил для себя наставников среди мирян, способных руководить духовной жизнью не формально, а в рамках чисто дружеского общения. С прежним пылом, который не ослабили годы ГУЛАГа, исполнял эту роль Анатолий Левитин. Однако в 1969 году он был вновь арестован и, отбыв три года в лагерях, выслан из страны. По–другому поступала одна старая дама по имени Ольга Николаевна[121]; к ней, в ее комнату в коммунальной квартире в одном из районов старой Москвы, приходили многие неофиты, которых она приобщала к жизни в Церкви.
Отец С. Желудков жил в Пскове, но регулярно приезжал в Москву. В 1968 году в его руки попало письмо группы диссидентов, находившихся под судом, с призывами о помощи. Письмо это сильно его взволновало. И вот в ту же ночь он увидел во сне Папу Иоанна XXIII, умершего пять лет назад, который сказал ему, указывая на диссидентов: смотри, это хорошие люди, но среди них нет священника. С этого момента отец С. Желудков примыкает к правозащитному движению и, по существу, становится свидетелем от лица Церкви среди диссидентов[122].
Неофиты сумели найти нескольких монахов, известных своей доступностью и приветливостью; среди них были настоятель Псково–Печерского монастыря[123] и отец Таврион в Латвии[124].
Главной трудностью в жизни неофитов оказалась их изолированность. В привычной для себя среде, где им зачастую приходилось скрывать свое обращение, они, непонятые окружающими, почти не общались в повседневной жизни с теми, кто разделял их веру. Что же до Церкви, то там практически не было общинной жизни. Закон недвусмысленно запрещал прихожанам устраивать какие бы то ни было собрания, особенно молитвенные и для изучения Библии; равно была запрещена любая благотворительная деятельность. Чтобы как‑то исправить положение, некоторые миряне проявили инициативу.
Сандр Рига, латыш, живший в Москве, поначалу вел беспорядочный образ жизни. Вера пришла к нему внезапно. После крещения он очень скоро почувствовал губительность разделения христиан. И вот, начиная с 1971 года, вокруг него, католика, начали собираться новообращенные христиане разных конфессий. Они регулярно встречались маленькими группами на квартирах. Это движение стало называться «экумена», хотя его участники практически не вели диалогов об экуменизме, как это бывает на Западе, а старались сосредоточиться на общей молитве, взаимопомощи и делах милосердия. Сандр Рига и его друзья способствовали раскрытию смысла и важности общинной жизни для всех христиан[125].
Александр Огородников родился в 1950 году в семье коммуниста. К вере он пришел, увидев фильм Пазолини «Евангелие от Матфея» на просмотре в Московском институте кинематографии, где он учился и откуда его не замедлили исключить. Антиконформизм привел его поначалу к хиппи, но затем он крестился в Православной Церкви и организовал религиозно–философский семинар. Группа, состоявшая из молодых неофитов, собирались постоянно, чтобы усовершенствовать свои познания в области религии, но главное, им страстно хотелось жить «христианской общиной, соединенной любовью». Бывшие участники семинара и сегодня вспоминают, как много получили они от такого общения.
Новообращенных подстерегало немало искушений. Одним нужно было самоутвердиться, и они проявляли чрезмерную активность, принимая ее за подлинную христианскую жизнь. Другие видели в христианстве идеологию в надежде противопоставить его советской идеологии. Третьи искали, как бы спрятаться от советской действительности, и устраивали себе убежище из веры. Наконец, были и такие, кто путал эстетическое чувство, проснувшееся в них от созерцания красоты богослужений, с духовной жизнью. Это приводило порой к глубоким потрясениям.
После отстранения Хрущева от власти прямые и массовые нападки на Церковь прекратились, однако преследования продолжались, пусть и в более скрытой форме, когда главным рычагом стало административное давление. В 1965 году Совет по делам Православной Церкви был преобразован, на его основе создали Совет по делам религий, который получил еще более широкие, исключительные права. Примерно в то же время решено было создать при райсоветах комиссии, которым поручалось наблюдать за деятельностью священников и приходов. Были приняты также постановления, направленные против «нарушений законодательства о религиозных культах».
Новая Конституция 1977 года, хотя и не явно, а целым рядом ссылок на марксизм–ленинизм, возводила атеизм в ранг государственного вероисповедания. К верующим продолжали относиться как к гражданам второго сорта, объекту для разного рода дискриминаций. Если чьи‑либо религиозные убеждения становились известными, человек этот мог быть уверен, что ему будет закрыт доступ ко многим профессиям и что его карьера под вопросом. Если в Москве и Ленинграде люди могли ходить в церковь, не подвергаясь большому риску, но в других местах все было не так. В тех городах, где действующих храмов было один–два, жители не могли посещать богослужения незамеченными, а огласка была чревата разнообразными неприятностями. Так, если молодожены венчаются в церкви или родители крестят ребенка не таясь, то за этим, как правило, следует выговор на работе и обработка на разных собраниях.
Работники идеологического фронта стремились оградить детей от всякого религиозного влияния. Семейный кодекс, утвержденный в 1968 году, обязывал родителей давать детям коммунистическое воспитание, то есть непременно атеистическое. Один советский юрист так комментировал это положение: «Закон не запрещает родителям самим обучать своих детей религии. Но о каком воспитании может идти речь тогда, когда некоторые верующие родители внушают им мысль о божественном происхождении всего сущего, в противовес подлинно научным знаниям, полученным детьми в школе?»[126]
