Владимир Рекшан - Кайф
- Ты ведь знаешь, - сказал Николай, - нас уволили.
- Знаю, - соглашаюсь. - Говорил кто-то.
Мы курим и вспоминаем то, что почти забыли. Николай отмякает и неожиданно признается:
- Жениться хочу.
А я ему:
- Совсем меня запутал, - говорю. А он:
- Нет, это фиктивно, - говорит. - Год за кооператив не плачу! Представляешь, директор столовой из Конотопа. С золотыми зубами. Пудов на шесть в сумме, - усмехается, прикуривает от зажигалки и продолжает: - Как нас из кабака погнали, Витя на курсы пошел и теперь цветные телевизоры чинит. Говорит, что денег, как у дурака махорки.
- Это называется приехали, - говорю я.
- Это может называться как угодно, - говорит Николай.
- Никита, считай, доктор наук. А Никитка?
- Не знаешь? Полтора года получил.
- Как же так?
- А вот так. Кайф!
Мы молчим и молча расходимся, а через неделю встречаемся в общежитии корабелки в холодной комнате, заставленной электродерьмом, и наша встреча глупа, смешна и глупа. Смешно то, чем мы занимаемся в корабелке полгода, забыв: я - о гуманитарном деле, Николай - о золотозубой конотопчанке. Мы репетируем музыку! Дюжину лет назад я навострил от нее лыжи и так шустро чесал прочь не оглядываясь, что вот опять, оказался в замусоренной комнате, полной электродерьма. Спасибо Жаку - длинному, носатому оптимисту. Это он командует электродерьмом и бас-гитарой, на которой и утюжит с посредственным упорством.
- Ты, Жак, похож на Паганеля. Или... не знаю. На изобретателя. На изобретателя пипетки!
Шутка подходящая.
- Ха-ха, изобретатель пипетки! - смеемся мы, а Жак больше всех. Он хороший парень и давно не пьет.
Мы - это мы плюс Кирилл на клавишах и Серега на первой гитаре, молодые мужики и почти виртуозы. Я же дюжину лет как не первая гитара, я вообще никакая гитара, просто я опять все сочинил, а у мужиков хватило ума, чтобы транжирить полгода и согласно раскрашивать простецкие гармонии. А как же ведь первая в России, как паровоз Черепановых, первая звезда рока! Я так долго не вспоминал этого, что теперь хочется говорить об этом на каждом углу. А Николай, похоже, помнил об этом всегда.
Весной на площадке Рок-клуба в приличном зале, где есть сцена и занавес, куда не попадешь без милицейского или культпросветовского блата, мы выступаем на концерте перед клубными троглодитами, шишки которых отводят нам место в первом нафталинном отделении, Празднуется какой-то юбилей, и в первом отделении выступают старые пеньки рок-н-ролла. Отдавая должное желаниям троглодитов на ретроспекцию, я знакомлю их со сценическими примочками пятнадцатилетней давности, то есть выбрасываю в зал на потраву троглодитам концертный пиджак, полчаса усердно пою и бегаю по сцене. Троглодиты кровожадно потрошат пиджак, а это значит: я со своим тонзиллитом, а Николай с конотопщицей, мы еще, выходит, конкурентоспособны.
- Один по весенним лу-жам иду туда, где еще я ну-жен. Лужи теребит ветер. Мой город лучше всех на свете!
После отделения за кулисы набивается рота почитателей, таких же старых пеньков, поздравляют с возрождением из пепла непонятно во что и поздравляют так, что по весенним лужам еле добираюсь туда, где еще я нужен.
- Попс! Крутой кайфовый попс! - пристают целый месяц знакомые троглодиты, от которых я шарахаюсь в ужасе, поскольку лишь на время отложил серьезное гуманитарное дело и боюсь, так сказать, испортить себе реноме, а Коля Мейнарт, серьезный критик из Таллина, оказавшийся на концерте, пишет: Наш ветеран похож на человека, уснувшего у пылающего огня и проснувшегося у потухшего костра. И вот теперь он тщетно дует на угли, пытаясь возродить былое пламя. Грустно, но трогательно.
Наверное, так выглядело со стороны. Но ведь я дул на угли для того, чтобы согреться, а не для того, чтобы приготовить завтрак. Этими завтраками я уже сыт по горло...
Снега нет совсем, но и зелени пока нет. И хотя солнце почти по-летнему оккупировало дни, небо еще холодно, а город кажется сиротским, неприбранным с грязными сырыми газонами и мусором в каналах - этих удивительных сточных канавах, оправленных в классический гранит.
Неуютно и в пригороде Шушары, в котором под афишу, чин-чинарем, мы концертируем за символические, зато легальные рубли вместе с экстравагантно-веселой группой Аукцион. Эти ребята работают в новой волне остроумно и с жениховским напором, который и сублимирует в декадентский спектакль.
Танец с условными саблями, исполненный в Рок-клубе месяц назад, дает право Городу, так мы теперь называемся, играть второе отделение. Мы играем вдруг настолько собранно, что нас теперь уже (правда, не без происков со стороны приятелей-начальников в современном, узаконенном временем рок-жанре, отведших нам с Николаем место в величественной гробнице романтического начала, в какой-то пирамиде, в неприступности мертвого величия) приглашают, нам позволяют принять участие в очередном фестивале рок-музыки.
И, раскрутив колесо опять, я думаю: Да, мы утерли нос женихам и показали настоящий "драйв". А мертвая легенда, как подкачанная шина, обрела упругость, и колесо завертелось. Но тогда у нас было по одной мысли, а вместе, как сжатые пальцы, мы становились кулаком. Теперь только у меня пятьдесят мыслей и все о разном. И у Николая сто пятьдесят. Да сколько еще у наших виртуозов! И мы - как открытая ладонь...
Я шурую в топке котла длинной кривой кочергой и вспоминаю о том, как опять все сочинил и отпечатал тексты в трех экземплярах и в добродушном учреждении народного творчества мне заверили их печатью, поскольку в моих текстах не было крамолы. Смотря что принимать за крамолу. Ее не было и тогда в нынешнем понимании, как нет ее теперь в понимании прошлом. Главное! У меня не хватает молодости для диктаторства, и я не могу потребовать от виртуоза Сереги, чтобы он сжал свое виртуозство, а не размочаливал по всем тактам так, будто выговаривается на гитаре в последний раз. Я не могу объяснить Кириллу, что все верят в его вкусный и быстрый пианизм, и не стоит ему состязаться с Серегой, выплескивая вместе с водой из ванной младенца моей певческой мысли. А Николаю я уж и подавно не говорю, а надо бы сказать:
- Коля, хорош! Ты, я знаю, отличный и тонкий аранжировщик, а я стихийный недоносок. Но всякое сценическое действие имеет смысл, только если обречено на успех. Нас же спасет только энергия, а во мне ее хватит, пожалуй, на разок-другой...
У меня нет права ломать им кайф, и я не говорю ничего.
А город тем временем почти повеселел зеленью и похорошел.
Я нарочно сочиняю бредовую композицию а ля я памятник воздвиг, в которой пространно утверждаю, что все теперешнее чушь собачья, а я да Николай, мы еще дадим всем про это самое. Композиция называется Мужчина это рок.
Намереваясь подтвердить делом объявленные претензии на мужчинство и желая как-то подпитать серьезное гуманитарное дело, я отправляюсь за неделю до фестиваля в дачный поселок Дивинское с топором и пилой. Володя Мартынов, старинный приятель времен бандитских налетов на Муху и химфак, а теперь округлившийся и лысеющий макетист, нечаянно получил заманчивое предложение. Заманчивое предложение - это сруб в двенадцать несчастных венцов, это стропила, это ломовая работа и быстрые деньги. Что ж, мужчина - это рок, соглашаюсь я на его предложение поучаствовать в плотницкой затее. А если рок - это я, то и плевать на злое майское комарье и мошку, от которой на ночь приходится заматываться в тряпье, но даже сквозь тряпье до утра поют под ухом кровососущие гады; а если рок - это я, то и плевать, что бревна мокры и тяжелы, офигеть можно, и может развязаться пупок, но видать его хорошенько когда-то завязали, и мы эти офигенные бревна раскатываем и рубим пазы и замки целую неделю, поскольку рок там или нет, но у Мартынова семья и сыну нужен мопед, а у меня серьезное гуманитарное дело и если б раньше знать, насколько оно серьезно, то, может, и хватило б ума подыскать себе дело посчастливей и повеселей. А повеселей - сочинять песенки и дрыгать ножками на сцене, хотя и это веселье обошлось много кому боком, и, махая топором перед фестивалем, я прихожу к временному выводу: Ведь и нет, брат, такого дела в нашей пролетающей жизни, которое не потребовало б хоть малости пота и мозолей до крови...
Тут поспевает и настоящая кровь. Мы заканчиваем нижний венец и на скобах пытаемся приподнять семиметровое, сырое офигенное бревно и посадить на замки. Всесильный рывок - и Володя отлетает в сторону, падает на топор, разрубает запястье, бежит к палатке, я бегу за ним, ищу бинт, пугаясь, глядя, как сочится кровь из зажатой раны... Рана не так страшна, как показалось со страху, но все равно надо ехать в город и накладывать швы. Но все одно я собираюсь ехать в город, чтобы после топорино-комариной недели правомочно заявить с фестивальной сцены все, что думаю о мужчинах...
Да, есть товарищи-начальники, не желающие видеть в нас с Николаем ничего, кроме мумий. В том десятилетии они подходили на цыпочках, и мы их знаем, как солдат томление, и теперь им не в кайф, если мумии оживут и, не дай бог, выскажутся с фараонской бесцеремонностью.
