Симона де Бовуар - Трансатлантическая любовь
В Америке тем временем выходит перевод “Мандаринов”, и Олгрен отзывается о них в печати довольно резко, а потом просит прощения в письмах, ссылаясь на то, что журналисты исказили его слова. Он безуспешно хлопочет о заграничном паспорте, но получает его только в 1959 г.
279.
[Сентябрь 1959]
Очень дорогой, ничуть не изменившийся ты! Почему я пишу в Гэри? Я думала, домик на озере, сад с комарами и лагуна больше тебе не принадлежат. Да, конечно, обязательно приезжай весной в Париж подновить свои запасы магии! Не знаю, далеко ли мы заберемся в наших странствиях, но мой спутник жизни никак нам не помешает, поскольку я как раз подвела под этим черту. Почувствовала потребность опять стать свободной и стала. Так что можешь остановиться у меня, в твоем распоряжении будет отдельная маленькая комната. Ладно, разберемся на месте. Главное, приезжай. Сколько всяких историй, правдивых и не очень, я расскажу тебе, а ты мне! Приезжай, милый. И вовсе не нужно много денег, если ты будешь жить у меня, путешествовать на моей машине (страшно?) и есть мою стряпню (это уж точно страшно, я знаю). Приезжай, и мы чудесно, по-стариковски, поживем вместе. Жду.
Твоя Симона.
Сартр, Бост и вообще все требуют, чтобы ты появился до того, как облачишься в саван.
Весной 1960 г. Олгрен приезжает в Париж. Живет у Симоны де Бовуар, на улице Шельшер. Потом они отправляются вместе путешествовать по Европе. В августе Симона де Бовуар уезжает с Сартром в Бразилию. Олгрен остается во Франции до сентября. Это их последняя встреча.
283.
28 октября [1960]
Кубинский “Отель Насьональ”,
Гавана
Дорогой мой зверь, мой Нельсон! Столько всего произошло с тех пор, как я сделала попытку отправить тебе письмо из Белена (интересно, что из этого вышло?). Оттуда мы полетели в Манаус, это на Амазонке. Очень странный город. Когда-то он ненадолго разбогател на каучуке, экспортируя его во все страны мира. В те годы здесь выстроили огромный экстравагантный театр и массу не менее экстравагантных и очень уродливых зданий. А потом все разом кончилось: англичане украли семена каучуковых растений и стали разводить их в Индии. Манаус за каких-нибудь полгода оказался разорен, пришел в упадок, и теперь это мрачный нищий город, зажатый между непроходимыми джунглями и огромной рекой. Настоящее пекло с влажной жарой. А Амазонка! Миссисипи по сравнению с ней — жалкий ручеек. У меня там вдруг поднялась температура, но я ни за что не хотела болеть в Манаусе, и мы первым же самолетом, в четыре часа утра, улетели в Ресифи (пятнадцать часов лету). Когда мы приземлились, я была полумертвая. В Ресифи тоже пекло, хотя и не такое ужасное, там дует приятный ветерок, но температура у меня продолжала подниматься, пришлось вызвать врача, и он поставил диагноз “тиф” — которого, естественно, не было, иначе я бы не выздоровела так быстро. Меня отправили в больницу и пичкали антибиотиками, убивая болезнь, а заодно и меня, — слабость была такая, что я провалялась там неделю. Я лежала в отдельной палате, но все равно это был ад. Очень шумно, невозможно сомкнуть глаз, есть почти ничего нельзя и страшная скука! В довершение всего спятил Сартр. Мы выбрали Ресифи, потому что оттуда собирались вылетать во Францию, но отчасти и потому, что там живет рыжая бразильянка, в которую втрескался Сартр. И пока я маялась в больнице, он водил ее на прогулки. Ты не представляешь себе, что такое северный бразильский город, такой, как Ресифи. Девушки обязаны хранить невинность до свадьбы, иначе на них никто не женится. Гулять с мужчиной можно, только если собираешься за него замуж, иначе прощай репутация. Эта девушка достаточно сильная и независимая, ей очень нравится Сартр, и она часто и помногу с ним виделась, хотя ее осуждала семья и весь город. Но она по-настоящему верующая и, когда поняла, что Сартр не прочь с ней переспать, пришла в такой ужас, как будто увидела самого черта. Они разругались. Сартр, один в этом мрачном, враждебном городе, жил кошмарной жизнью, разрываясь между больницей, где я лежала, и своей затерроризированной красоткой, каждый день напивался и, чтобы заснуть, глотал огромные дозы гарденала. В результате утром он едва стоял на ногах, передвигался держась за стены и весь день ходил по кривой. Когда он являлся ко мне, его осоловелый вид приводил меня в ярость, но я ничего не могла сделать. Девушка пила вместе с ним, и когда я наконец выздоровела, мы провели втроем кошмарную ночь: она давила в руках стаканы, обливалась кровью и грозила покончить с собой от любви и ненависти к Сартру и оттого, что мы завтра уезжаем. Мне пришлось спать рядом с ней, держа ее за руку, чтобы она не выбросилась из окна, и дать ей тоже хорошую дозу гарденала. Она очень мила и хороша собой, собирается приехать в Париж, и Сартр говорит, что женится на ней. А как же его алжирка? Ладно, там видно будет. А тогда я была больна, а он безумен, и вдруг из Парижа начинают сыпаться звонки и телеграммы, чтобы мы ни в коем случае не приезжали, не получив подробного письма от наших друзей, так как это вопрос жизни и смерти. Мы, в общем, понимали, что в Париже над нами сгущаются тучи, поэтому решили подождать, но письмо, посланное через Нью-Йорк, никак не приходило. Короче, мы застряли в этом проклятом Ресифи, и мне уже чудилось, что навсегда. В конце концов письмо пришло. Дело оказалось вот в чем: ты, наверно, знаешь из газет, что Сартр послал очень смелое, вызывающее обращение к “суду Жансона”, мы призвали молодежь отказываться воевать в Алжире, и власти за это намерены засадить Сартра за решетку (на самом деле не посмеют в нынешней ситуации), но главное, французские фашисты серьезно собираются с ним расправиться, и наши друзья считают, что он должен скрываться. Они советуют не прилетать на парижский аэродром, где нас поджидают полиция и ОАС, а взять билет до Испании, где кто-нибудь встретит нас и спокойно привезет домой на машине. Хорошо. Но тут нас похитила революционная Куба… В Бразилии так трудно связаться с кем-то по телефону или телеграфу, что кубинский консул не поленился проделать путь от Рио до Ресифи (2000 км), чтобы умолить нас приехать в Гавану. Как тут откажешь? Пришлось опять лететь на юг, в Рио, оттуда снова на север, в Белен, оттуда в Каракас и уже из Каракаса в Гавану. Хорошенькое путешествие! В Каракасе нас чуть не арестовали. Ладно, короче, мы на Кубе, в том же отеле, что и в марте, но атмосфера уже совсем не та. Кубинцы живут в ожидании американской агрессии, они напряжены, готовы драться, но очень подавлены, и их можно понять. У нас за всю неделю не было свободной минуты. Кончаю писать, потому что мы сейчас едем осматривать завод, обедать с рабочими, встречаться с Фиделем, а потом будем укладываться. Мы летим в Барселону, где нас встретит Бост с друзьями, и они увезут нас на машине. В следующий раз напишу уже из Парижа, где, надеюсь, меня ждет большая стопка нельсоновских писем. Пиши, любимый мой зверь. Боюсь, в квартире на улице Шельшер без тебя будет очень пусто.
Целую тебя крепко и долго, как хотела бы поцеловать на самом деле.
Твоя Симона
304.
[Ноябрь 1964]
Дорогой мой ты! Целую вечность не получала от тебя писем и не писала сама. Кое-какие сведения просачиваются: превосходная статья в “Нэйшн” об авторе сценария “Доктор Стрейнджлав” (выскочила из головы фамилия). Забавное интервью, уже не помню в каком журнале, о женщинах, любви, браке и пр. То ли Ален, то ли Серж сообщили, что ты теперь невероятно элегантно одеваешься, — ты ли это?
Я провела два месяца в Риме и на Сардинии — нищий остров, печальный, прекрасный, созданный специально для тебя. Бездельничала, созерцала мир и читала детективы. За что теперь взяться? Я в нерешительности, и это меня слегка нервирует, потому что очень хочется писать. <…>
Сартр чувствует себя великолепно. Он невероятно строен (результат строгой диеты). Недавно видела Боста, а Ольгу пока нет. У них ситуация все та же. Она беснуется, скандалит и даже кусается. Конечно, она страдает, но отчасти виновата сама.
Я собираюсь в мае в Штаты и разыщу тебя, где бы ты ни прятался. В конце концов, меня заполучил Билл Тарг, и книга выйдет к весне. Дай о себе знать, милый старый зверь, если только ты не слишком занят составлением своего гардероба. Как всегда с любовью
Твоя Симона
