Ёсида Кэнко-Хоси - Записки от скуки
Смертный час – он приходит нежданно, невзирая на то что ты молод, что еще полон сил. Поразительно еще, как мы избегали его до сих пор. Разве можно хотя бы на минутку легкомысленно отнестись к этой жизни?
Это похоже на фигуру под названием «пасынки», кото-рую сооружают из шашек. Пока эти шашки выстраивают в ряд, никто не знает, какую именно взять первой, но как только, отсчитав нужное число, одну из них берут, мы сразу видим и остальные, а отсчитав еще и еще раз, начинаем вытаскивать шашки одну за другой, пока их не останется вовсе.
Когда воин, идущий в сражение, знает, что смерть его близка, он забывает о семье, забывает и о самом себе. Очень недолговечен и тот, кто, покинув суетный мир, затворившись в хижине, сплетенной из травы, и мирно наслаждаясь ручейком и камешками на дне его, считает, что все это обойдет его стороной. Разве не может враг по имени быстротечность, то есть смерть наша, нагрянуть в глубину спокойных гор? Глянуть в лицо смерти отшельник может наравне с воином, не покидающим ратного стана.
CXXXIV
Один вельможа, считая, что коль скоро празднества прошли, то оставшиеся мальвы никому не нужны, приказал убрать все их стебельки, что были развешаны на шторах в его доме. Такие поступки я всегда считал продиктованными безвкусицей, но так как здесь был человек с тонким пониманием, я подумал: «А может быть, так и следует?» Однако Суоно-наиси писала
Хоть и висят они,
Но уже бесполезны
Все вместе
На шторах
Увядшие мальвы цветы.
(Хоть и тоскую я,
Это уже бесполезно -
Вместе с любимым
Ничем нам не любоваться,
День нашей встречи далек.)
Стихи эти, посвященные увядшим лепесткам мальвы, висящей на шторах спальной, вошли в сборник стихов поэтессы. Кроме того, в пояснении к одной старинной песне сказано: «Ее послали, прикрепив к увядшей мальве».
В «Записках у изголовья» написано: «То, что дорого как воспоминание – засохшие листья мальвы». Мне эти слова кажутся бесконечно близкими. Камо-но Тёмэй в «Повести о четырех временах года» также писал:
На яшмовых шторах остались
От праздника мальвы цветы.
Как же можно без сожаления выбросить вон цветы, которые даже при увядании вызывают такие чувства? Поскольку говорят, что целебные кусудама, висящие на занавесях в знатных домах, меняют на хризантемы в девятый день девятой луны, то и ирисы следует оставлять до праздника хризантем. После кончины Бива – августейшей супруги – кормилица Бэн увидела, что ирисы и целебные шары на старинных шторах завяли. Она произнесла:
Здесь корни ириса висят,
Не к этому случаю сорванные.
Фрейлина Ко-но-дзидзю в ответ ей сложила такие стихи:
Стебли ириса
Все те же, что и прежде…
CXXXV
Деревья, которые хочется иметь возле дома,- это сосна и вишня. Из сосен хороша и пятилистница. Цветы хороши простые. Прежде махровые вишни разводили лишь в столице Нара, а в наше время они распространились очень широко. Цветы вишни с горы Ёсино и «ближняя левая» виш-ня – относятся к простым.
Махровые же вишни принадлежат к особому сорту. Они навязчиво причудливы. Лучше их не сажать. Поздние сорта вишни также лишены интереса: цветы, попорченные гусеницами, неприятны.
Сливы хороши и белые и бледно-алые. Простые сливы рано зацветают, а алые махровые сливы чаруют своим ароматом. Поздние сливы не пользуются успехом. Они цветут в одно время с вишнями, однако ценятся меньше их, их подавляет цветение вишни; лепестки их держатся на ветках еле-еле. «Простые сливы раньше всех зацветают и осыпаются, они всегда спешат – и тем интересны»,- сказал Кёгоку-нюдо-тюнагон, сажая возле фасада своего дома еще и простые сливы. У южной стены дома Кёгоку и поныне растут два дерева.
Ивы тоже интересны. А молодой клен где-нибудь в месяце цветка У прекрасен: своей красотой он превосходит
все – любые цветы и багряные осенние листья. А если взять апельсиновое или коричное дерево, они хороши, когда стары и велики.
Луговые цветы – это желтая роза, глициния, ирис, гвоздика. В прудах – лотос. Осенние травы – тростник, эвла-рия, колокольчик, петушечник, валериана, репейник, астра, бедринец, карукая, гречавка, хризантема или желтая хризантема, плющ, лоза, вьюнок. Хорошо, когда все они растут на не слишком высокой, скромной изгороди и не густо.
Другие же травы – те, что встречаются редко, чьи названия режут слух непривычными китайскими созвучиями или чье цветение трудно увидеть,- не так интересны. По большей части редкие, необычные цветы, как и все прочее в этом роде, возбуждают крайний интерес лишь у людей с дурным вкусом. Лучше обходиться без таких вещей.
CXXXVI
Оставлять после своей смерти имущество – недостойно мудреца. Накапливать плохие вещи – нелепо, к хорошим же вещам – жаль привязываться. Тем прискорбнее, когда их очень много.
Совершенно непристойно, когда потом у людей вспыхивает перебранка: «Это я должен получить!» Если у вас есть что оставить кому-нибудь после своей смерти, лучше всего отдать это еще при жизни. Желательно пользоваться лишь тем, без чего нельзя обойтись каждодневно, и, кроме этого, ничем себя не обременять.
CXXXVII
Преосвященный Гёрэн из храма Печальных Полей, мирским именем которого было, кажется, Миура, был не-превзойденным воином. Однажды к нему пришел земляк и в разговоре сказал:
– На то, что скажет житель восточных провинций, можно смело положиться. А столичные жители хороши лишь на посулы, правды от них не жди
Мудрейший принялся втолковывать ему:
– Вот ты уверен, что это так и есть, а я, прожив долго в столице, попривык к ним, присмотрелся и теперь вовсе не считаю их хуже других. В душе все они очень мягкосердечны, поэтому им трудно бывает решительно возражать против того, что говорят другие; у них не хватает духу высказаться до конца, и по слабости характера они с тобой соглашаются. Я не думаю, чтобы они хотели кого-то обманывать, но, поскольку это сплошь и рядом люди бедные, невезучие, они часто поступают не так, как хотели бы сами. Жители восточных провинций – мои земляки. Но уж если сказать по правде, они невежливы, скупы на ласку, да и прямолинейны, поэтому как скажут с самого начала «нет», то как отрежут. Однако люди они все зажиточные, крепкие, и положиться на них можно.
Мудрец этот отличался грубым, просторечным выговором, по каковой причине все полагали, что он, наверное, не очень тверд в тонкостях учения мудрецов. Однако после одного этого высказывания к нему настолько прониклись уважением, что из многих других монахов выбрали его настоятелем храма. Это навело меня на мысль о том, что такая вот спокойная рассудительность и приносит пользу.
CXXXVIII
Бывает, что человек, который всем кажется бесчувственным, скажет доброе слово. Некий устрашающего вида дикий варвар спросил однажды своего соседа:
– Детишки-то у вас есть?
– Нет, ни одного нету,- ответил тот, и тогда этот ди-карь заметил ему:
– Ну, тогда вряд ли вам дано знать очарование вещей. Я очень опасаюсь, что вашими поступками движет бесчувственное сердце. Всякое очарование можно постичь лишь через детей.
И по-видимому, это действительно так. Вряд ли у человека, не знающего душевной привязанности, есть в сердце чувство сострадания. Даже тот, кто сам не испытывал чувства сыновнего долга, начинает познавать думы родителей, едва только он обзаводится детьми. Человек, отказавшийся от суетного мира, ничем на свете не обременен, однако и он не должен относиться с презрением к тем, кто по рукам и ногам связан семейной обузой, видя в них одну только лесть и алчность.
Если мы поставим себя на их место, то поймем, что действительно ради любимых родителей, ради жены и детей можно забыть стыд, можно даже украсть. Следовательно, вместо того чтобы хватать воров или судить за дурные поступки, лучше так управлять миром, чобы люди в нем не терпели голода и холода. Человек, когда он не имеет установленных занятий, бывает лишен свойственного ему благодушия. Человек, доведенный до крайности, ворует. Если мир будет плохо управляться и люди будут мучиться от голода и холода, преступники не переведутся никогда.
Доставляя людям страдания, их толкают на нарушение закона, а затем вменяют им это в вину – вот что печально.
Итак, каким, спрашивается, образом сотворить людям благо? Не может быть никаких сомнений в том, что низ-шим слоям будет на пользу, если высшие прекратят расточительство и излишние расходы, станут жалеть народ и поощрять земледелие. Если же случится, что люди, обеспеченные одеждой и пищей, все-таки будут совершать дурные поступки,- их-то и надобно считать истинными ворами.
CXXXIX
Когда слушаешь, как люди рассказывают о том, что вид кончины человека был прекрасен: «Он был спокоен и невозмутим»,-' то испытываешь почтение. Глупцы присовокупляют к этому россказни о чем-нибудь странном и необычном, хвалят и речи, и поступки усопшего, соответственно тому, что нравится им самим, но всегда в таких случаях чувствуется, что это все не может ладиться с последними помыслами того человека.
