Василий Белов - Когда воскреснет Россия?
Читатель «Парламентской газеты», вероятно, уже заметил, что автор переходит иной раз на иронический тон. Это отличительный признак перестроечной публицистики. Усвоили его и многие депутаты. Только кому нужны наши слова? Требуются дела. Митковы и Киселевы, орудующие в телевидении, так нас заморочили, что для многих Россия стала вроде мачехи, и мало кто знает, что делать. У депутатов времени читать Тихомирова нет. Миллионы обычных людей только о том и думают, как бы прокормиться и одолеть еще одну зиму. Ах, сколько тысяч заброшенных деревень исчезнет опять с лица родной земли! Сколько стариков перемрет в промерзших деревянных домах! А черномырдинский газ течет да течет в Европу, отапливая жилища немецких и австрийских бюргеров. Сынки этих бюргеров, уже пристегнутые к сиденьям, наладились бомбить сербские города. Отцы этих летчиков-молодцов не забыты уцелевшими русскими вдовами. Что ж, неужели такова участь полуголодных русских вдов: обогревать европейские виллы, самим замерзать в дырявых избенках? Спивающимся их сыновьям тоже нет времени защитить своих матерей от холода-голода. Сыновья без устали качают газ из Ухты в Европу.
Бюргерам — газ, нам — газировку и спирт «Рояль». Плюс жвачку и всякие сникерсы. Дело идет бойко. А я-то, дурак, будучи депутатом, однажды публично похвалил Черномырдина. Этот грех случился еще в ту пору, когда ЧВС только-только нацеливался на газовую промышленность. Выходит, накаркал я на свою же шею. Читатель «Парламентской газеты» позволит ли привести несколько строк Пушкина? Эти строки пришли на ум, когда я снова думал о Черномырдине:
В лесах во время ночи праздной
Весны певец разнообразный
Урчит и свищет, и гремит,
Но бестолковая кукушка
Самовлюбленная болтушка
Одно ку-ку свое твердит.
И эхо вслед за нею тоже
Накуковало нам тоску!
Хоть убегай. Избавь нас, боже,
От элегических ку-ку!
Сравнивать Черномырдина с «певцом весны разнообразным»- соловьем — никто, наверное, не осмелится. Элегические трели Виктора Степановича известны за рубежом и дома. Этот Мирабо поразил нас всего лишь одной удачно сказанной фразой: «Хотели как лучше, получилось как всегда». Такой, право, шутник Виктор Степанович… Да и то, вероятно, выпрыгнуло случайно. Ничего он не хотел «как лучше». Депутаты показали ему на дверь — молодцы! И на том спасибо.
Что ни говори, а нынче мудрее пошел депутат. Хоть и на ходу, а научились и начали думать. Даже Владимир Вольфович не желает больше мыть сапоги в индийских водах.
Думает Дума, думает, хотя Черномырдин, не умея связать и двух слов, все еще метит на самую высшую должность. Пардон! И другие политики, примеривающие свои торсы к президентскому трону, тоже не менее косноязычны. Боже, «какая смесь одежд и лиц, племен, наречий, состояний». Опять вспомнился Пушкин. Не хватало нам еще брежневского отпрыска, объявившего себя генсеком новой непонятной партии. Этот, вроде бы, хоть в президенты не метит. Но поди знай. И мерещится каждому, что избиратель его поддержит… «Электорат» же, как теперь кличут нашего брата (рядового митковско-киселевского зрителя), опять в растерянности. За кого голосовать хоть бы и в 2000 году? А вдруг Ельцин каким-либо «непредсказуемым» способом оставит согретое место?
Друзья-депутаты, а не пора ли и отменить заемную у Запада конституцию, вычеркнуть из нее нерусскую президентскую должность? Не пришло ли время и об этом подумать?
Но теперь не тут-то было. Товарищи из межрегиональной группы зря, что ли, совершали переворот? Не с бухты-барахты они вводили всяких префектов, мэров, президентов. Смердяков, — извечное чадушко Лизаветы Смердящей, живет и здравствует… Чужебесие, особенно в таких столицах, как Москва, Киев и С. — Петербург, по-прежнему главная язва в нашем характере (менталитете, как принято говорить у реформаторов). У нас, как заметила одна старушка, «то коммунизьма, то капитализьма». «Не время ли России уж и по-своему жить?» — добавил бы аз грешный. Сколько же еще попугайничать? Сколько лет еще прискакивать на запятки трясучего европейского тарантаса?
Думаю, что еще долго будем цепляться за сей тарантас… Прежде, чем оставить дурную подражательскую привычку, надо избавиться хотя бы на время от митковых и Киселевых, то есть от электронного Смердякова. Без этого нам не научиться беречь матерей и мужественных генералов, каким был расстрелянный Рохлин.
Увы, полуголодный и полуобморочный «электорат» часто предпочитает иных генералов, кои сродни кукушкам. Эти даже военную службу называют работой. Можно ли представить Суворова, Багратиона, Скобелева на работе? Они служили Отечеству! Работали мужики, крестьяне и мастеровые, они и генералов своих содержали худо-бедно сытыми. А главное — в чести. Теперь вот и прокормить мы не в силах своих защитников. Глядя на птичьих генералов, лейтенанты, к удовольствию киссинжеров и бжезинских, начали палить в собственные виски. Солдаты, по примеру старших, тоже не служат, а работают, хотя и под бдительным оком собственных матерей.
До государственного ли строительства в таких условиях и членам Федерального Собрания? Тихомирова им читать нет ни времени, ни желания. Хоть с «кукушкой» управились, и то добро… С другими птицами справятся ли?
Думаю, что и более образованные, чем господин Брынцалов, не ведают, что такое три вида верховной власти и в чем разница между ними. Я тоже узнал об этом лишь недавно: книги Тихомирова о государственном строительстве достать не так-то и легко. Это сексуальные опусы в удручающем изобилии лежат на каждом углу. Глава комитета Говорухин ни в какое «отхожее» место эти шедевры реформированной нравственности не загнал и, судя по всему, не загонит, хоть и посулил.
Сулить-то мы все мастера. Чего только России не посулил Б. Н. Ельцин еще тогда, когда он президентом не был и командовал сошедшей во мглу истории депутатской группой (Афанасьев, Попов и прочие). Однажды я попросил у Бориса Николаевича аудиенции для краткого разговора. Последовал широкий жест: «Пажалуйста!» Я простодушно сказал, что хотел бы поговорить с ним о крестьянстве и сионизме. Лицо его вытянулось. Борис Николаевич замолчал, как рыба.
Я понял, что встреча откладывается и, вообще, вряд ли состоится. (Если б она состоялась, может, и моя «стипензия» была бы примерно такая же, как у Марка Захарова. А то и побольше. И я издал бы сразу шестнадцать томов.) Господь спас. Да и зачем бы мне сразу шестнадцать? На такую кучу у меня и матерьялу не хватит, а для поддержки штанов достаточно бы и одного тома, который хотят издать, да почему-то не издают.
Похоже, опять жалуюсь. Прикусить бы язык! Что значит моя персона, если… Не будем уточнять, что следует за этим «если». Все, кто смотрит на мир не птичьими глазами телекамеры, а своими очами, о происходящем в стране и в Москве знают великолепно.
Недавно я, подобно господину Тополю, который увещевал банкира Березовского, обратился с увещеваниями сразу ко всем столичным жителям. На мое обращение Москва и ухом не повела. Чего уж с банкиров-то спрашивать? Банкиры не внемлют предостережениям…
За что почти все мы так любим Москву? Перечислю, за что я лично беззаветно любил ее. Ну, первым делом за то, что она была столицей. За университет, за ее высшие учебные заведения, за обилие музеев, за ее удивительную архитектуру. Да мало ли за что мы любили столицу? Чего стоило одно добросердечие московских теток. «Просвирни», у которых учился когда-то русскому языку А. С. Пушкин, живут и в нынешней Москве.
«Ну, а за что ты ее разлюбил, Москву-то?» — спросит веселый циник из какого-нибудь «Телеграфа» или «Общей газеты». Во-первых, за попытку предать Родину, отделиться от России, обособиться. Иначе зачем бы Москве свое, отдельное т. н. правительство? Хорошо, ежели Лужков пресечет эту попытку. Но позволят ли олигархи сделать это благородное дело?
Как легко сбиться с благодушного и даже иронического тона среди сплошной купли-продажи, среди нескромного изобилия забугорной лексики, среди жалких челночных толп, милиционеров, бандитов, иностранных шпионов, журналистов, проституток. И… собак. Особенно разлюбил я столицу за латинский шрифт и рекламу.
Мы забываем, что
Москва строится,
Москва торгует,
Москва пресмыкается,
Москва хамит…
Так за что ее нынче чествовать и любить нынешнему провинциалу, т. н. «россиянину»? Ведь иному реформатору произнести слово «русский» — и то головная боль. У Ельцина во всяком случае язык никак не поворачивается выговаривать это ненавистное для космополитов слово. У него эта болезнь еще с тех времен, когда он сидел в обкомовском кабинете г. Свердловска. Подражая Борису Николаевичу, и москвичи слово это не то что бы разлюбили… Подзабыли. Не все, конечно.
