Лев Троцкий - Наша первая революция. Часть I
Русская революция пришла.
Те формы, какие приняло восстание 9 января, разумеется, никем не могли быть предвидены. Революционный священник, которого история такими неожиданными путями поставила на несколько дней во главе рабочей массы, наложил на события печать своей личности, своих воззрений, своего сана. И эта форма способна скрыть от многих действительное содержание событий. Но внутренний смысл этих событий именно таков, как предвидела социал-демократия. Главное действующее лицо – пролетариат. Он начинает со стачки, объединяется, выдвигает политические требования, выходит на улицы, сосредоточивает на себе восторженные симпатии всего населения, вступает в сражение с войсками… Георгий Гапон не создал революционной энергии петербургских рабочих, – он только ее вскрыл. Он застал тысячи сознательных рабочих и десятки тысяч революционно-возбужденных. Он дал план, который объединил всю эту массу – на один день. Масса вышла, чтобы разговаривать с царем. Но перед ней оказались уланы, казаки, гвардейцы. План Гапона не подготовил к этому рабочих. И что же? Они захватывали, где могли, оружие, строили баррикады, пускали в ход динамит. Они сражались, хотя, казалось, вышли просить. Это значит, что они вышли не просить, а требовать.
Петербургский пролетариат проявил политическую восприимчивость и революционную энергию, далеко выходящие за пределы того плана, который был дан его героическим, но случайным вождем.
В плане Георгия Гапона было много революционной романтики. Этот план рухнул 9 января. Но не романтика, а живая реальность – революционный пролетариат Петербурга. И не только Петербурга. По всей России прошла грандиозная волна. И она еще далеко не улеглась… Достаточно было толчка, чтобы пролетарский кратер изверг из себя реки революционной лавы.
Пролетариат восстал. Он использовал для этого случайный повод – исключение двух рабочих, случайную организацию – легальное «Русское общество»[65] и случайного вождя – самоотверженного священника. Достаточно оказалось этого для того, чтобы восстать. Но этого было недостаточно для того, чтобы победить.
Чтобы победить, необходима не романтическая тактика, опирающаяся на призрачный план, а тактика революционная. Необходимо подготовить единовременное выступление пролетариата по всей России. Это первое условие. Никакие местные демонстрации не могут уже теперь иметь серьезного политического значения. После петербургского восстания должно иметь место только всероссийское восстание. Разрозненные вспышки будут только безрезультатно сжигать драгоценную революционную энергию. Разумеется, поскольку они возникают самопроизвольно, как запоздалый отголосок петербургского восстания, они должны быть энергично использованы для революционизирования и сплочения масс и для популяризации в их среде мысли о всероссийском восстании, как о задаче ближайших месяцев, может быть недель. Эта мысль, сделавшись достоянием масс, уже сама по себе способна концентрировать их боевую энергию, удерживать от партизанских вспышек, с одной стороны, и учить на опыте революционных вспышек делу революционного сплочения, с другой.
Здесь не место говорить о технике народного выступления. Вопросы революционной техники могут ставиться и решаться лишь практически – под живым давлением борьбы и при непрестанном общении всех активных работников Партии. Но несомненно, что вопросы революционно-технической организации выступления масс получают теперь колоссальное значение. К этим вопросам события призывают коллективную мысль Партии.
Здесь можно лишь попытаться вопросы революционной техники установить в надлежащие политические перспективы.
Прежде всего мысль останавливается пред вопросом о вооружении. Петербургские пролетарии проявили громадный героизм. Но этот невооруженный героизм толпы оказался неспособен противостоять вооруженному идиотизму казармы. Значит для победы необходимо, чтоб революционный народ стал вооруженным народом. В этом ответе скрывается, однако, внутреннее противоречие. Для вооружения народа недостаточно тех конспиративных «арсеналов», которыми может располагать революционная организация. Пусть эта последняя вооружает отдельных рабочих, непосредственно с нею связанных, – она сделает полезное дело. Но отсюда до вооружения масс так же далеко, как от индивидуальных убийств до революции. Пусть та или другая группа рабочих овладеет оружейной лавкой, – очень хорошо, но совершенно недостаточно для вооружения народа. Обильные запасы оружия имеются только в государственных арсеналах, т.-е. в распоряжении нашего прямого врага, и состоят под охраной той самой армии, против которой должны быть направлены. Для того, чтобы овладеть оружием, нужно преодолеть сопротивление армии. Но ведь именно для этого-то и нужно оружие. Это противоречие разрешается, однако, в самом процессе столкновения народа с армией. Революционная масса подчиняет себе часть или частицу армии, – это уже громадное завоевание. Дальше вооружение народа и «деморализация» войска пойдут неудержимо вперед, подталкивая друг друга. Но как будет достигнута первая победа над частицей армии?
Тысячи кратких, но выразительных воззваний, которые из окон осыпают солдат по пути их следования к месту «военных действий»; страстные слова баррикадного оратора, пользующегося хотя бы минутной нерешительностью военного начальства, и могучая революционная пропаганда самой толпы, воодушевление которой в возгласах и призывах передается солдатам. Меж тем солдаты уже подготовлены общим революционным настроением, они гнушаются своей ролью палачей, раздражены, усталы. И вот они ждут с трепетом и злобой команды офицера. Офицер приказывает открыть огонь – но его самого скашивает выстрел, может быть по заранее условленному плану или же под влиянием минутного озлобления. В войске происходит замешательство. Этим моментом пользуется народ, чтобы войти в ряды солдат и лицом к лицу убедить их перейти на свою сторону. Если солдаты по команде офицера дают залп, то в ответ из окон домов в них бросают динамитные бомбы. В результате опять-таки расстройство военных рядов, замешательство солдат и тут же попытка со стороны революционеров посредством воззваний или путем смешения народа с солдатами убедить войско бросить оружие или перейти с оружием на сторону народа. Неудача в одном случае отнюдь не должна отпугивать от повторения тех же средств устрашения и убеждения в других случаях, хотя бы по отношению к тем же частям войска. В конце концов моральное влияние военной дисциплины, мешающее солдатам поступить так, как им подсказывают ум и чувство, будет сломлено. Такая комбинация морального и физического воздействия, неизбежно ведущая к частичной победе народа, требует не столько предварительного вооружения масс, сколько внесения организованности и целесообразности в ее уличные движения, – и в этом, именно, главная задача революционных организаций. С частицей армии мы подчиним себе ее часть, а с частью и целое, потому что победа над частью армии даст народу оружие, а всеобщая воинская повинность сделала то, что в толпе всегда найдется достаточное количество людей, способных сыграть роль военных инструкторов. Оружие новейшего образца также способно служить делу революции в руках народа, как оно служит делу реакции в руках дисциплинированной армии. И мы еще на днях только имели случай видеть, что царская пушка, направленная надлежащей рукой, палит шрапнелью по Зимнему Дворцу{15}.
Недавно один английский журналист г. Arnold White писал: "Если бы Людовик XVI[66] обладал батареями пушек Максима, французская революция не произошла бы". Какой претенциозный вздор – измерять исторические шансы революций калибром ружей и пушек. Как будто ружья и пушки управляют людьми, а не люди – ружьями и пушками. Победоносная русская революция в числе сотни других предрассудков разрушит и это нелепо-суеверное почтение пред маузеровскими ружьями, якобы диктующими законы самой истории.
И во время Великой Французской Революции, и в 48 году[67] армия, как армия, была сильнее народа. Революционная масса побеждала не превосходством своей военной организации или военной техники, но своей способностью заражать национальную атмосферу, которою ведь дышит и армия, бациллами мятежных идей. Конечно, для хода и исхода уличных сражений имеет значение, бьет ли ружье на несколько сот сажен или на несколько верст, убивает ли оно одного или пронизывает целый десяток, – но все же это лишь подчиненный вопрос техники по сравнению с основным вопросом революции – вопросом деморализации солдат. «На чьей стороне армия?» – вот вопрос, который решает все и который в свою очередь вовсе не решается устройством винтовок и митральез.
На чьей стороне армия? Петербургские рабочие 9 января поставили этот вопрос в «действии» колоссального масштаба. Они заставили петербургских гвардейцев пред лицом всей страны демонстрировать свое назначение и свою роль. Демонстрация вышла страшной по своей ясности и неотразимой поучительности. Гвардия победила. Но Николай II имеет право сказать: «Еще такая победа, – и я останусь без армии».
