Лариса Васильева - Кремлевские жены
Впереди у Крупской были родина и неизвестность. Может быть; снова тюрьма. В молодости это не испугало бы ее, но теперь, на исходе четвертого десятка жизни, после относительно благополучного житья в Европе, было страшновато.
И все-таки, «волков бояться — в лес не ходить»!
В пломбированном вагоне она и Инесса Арманд ехали в одном купе.
О каких «женских» чувствах могли думать эти две сивиллы революции, мчащиеся вместе со своим идолом к долгожданной цели?!
Россия превзошла все их ожидания.
Вместе с Инессой Федоровной за спиной Ильича стояла Надежда Константиновна, когда на всем пути следования их встречали соратники.
Вместе с нею Крупская запрокидывала голову и, восторженно сверкая глазами, слушала речь Ленина с броневика. Ока заранее знала, о чем он будет говорить. Но в атмосфере всеобщего возбуждения, казалось, она слышит его впервые.
Вместе с Инессой она внимала Ленину, кричащему с балкона Кшесинской.
Но уже только вдвоем с ним, после этого выступления, поехала она к его сестрам Анне и Марии на Петроградскую сторону.
«Мы почти не говорили с Ильичем в ту ночь — не было ведь слов, чтобы выразить пережитое… Ильич обвел комнату глазами, это была типичная комната петербургской квартиры, почувствовалась реальность того факта, что мы уже в Питере, что все Парижи, Женевы, Берны, Цюрихи — это уже действительно прошлое».
На них надвигалась сама история, она шла к ним в руки, она покорно ложилась под паровой каток их детища — партийной машины. Сознание, что ничего не делающая зря Европа сама выбросила их в Россию, давало уверенность в своих силах: значит, они чего-то стоят!
Крупская не зря опасалась тюрьмы, но она грозила не ей — Ленину. И впервые за много лет они расстались на несколько месяцев: он ушел в подполье, а ей, освободившейся от своего секретарского поста при нем, предстояло начинать включение в общее безумие окружающей жизни, той части своей машины, которую она готовила лично для себя: партийную этику будущего общества, дело политического просвещения детей и женщин в духе марксизма.
Со свойственным ей хладнокровием Крупская «закатывает рукава». Она пишет и печатает статью «К Всероссийскому съезду учителей». Составляет проект изменений пунктов программы большевиков, относящийся к народному образованию. Опасаясь за жизнь Ленина, пишет статью о нем, где популярно объясняет, кто он и чего хочет. Баллотируется и избирается в думу Выборгского района Петрограда, чтобы быть в курсе всех думских дел и влиять на думскую политику, пусть пока в районном масштабе. Одну за другой создает комиссии из рабочих и работниц по борьбе с неграмотностью — вот где пригодились ее незабытые педагогический дар и опыт. Активно секретарствует в Центральном Комитете большевиков, чтобы знать все творящееся в партии, пока ее вождь в подполье.
Крупская пускает свои корни во все стороны решительно и смело. Повсюду ей сопутствует успех, а страсть всей жизни — революция, в которой она наконец-то принимает не книжно-бумажное, а живое участие, вновь преображает ее. Еще недавно в Европе это была прежде времени состарившаяся, больная женщина. Теперь она снова почти красавица, да некому оценить: все вокруг бьются друг с другом в безумии борьбы за ВЛАСТЬ.
С Лениным она встречается урывками, но держит его в курсе всех дел. А он, видя ее развернувшиеся таланты, все больше нагружает Крупскую делами.
Природная женская мудрость диктует ей необходимость рассылать метастазы марксистского мировоззрения в самые основы рассыпавшегося общества: к женщине и ребенку, к началу жизни как таковой, чтобы потом — Крупская никогда не торопится — спустя годы получить богатые марксистские плоды.
О, если бы такая сила бросала в массы не холодную, властную мужскую идею борьбы, а естественную, хорошо разработанную мысль о гармонии мужского и женского начал на уровне общественного сознания — где бы сегодня было человечество?!
В те же дни, в Москве, Инесса Федоровна Арманд со свойственной ей горячностью проводит в жизнь идеи Ленина. Выступает с пропагандистскими лекциями. Объединяет работниц. Организует в Москве Советы рабочих депутатов. В том самом подмосковном Пушкино, много лет назад гостеприимно принявшем в свои объятия прелестную юную француженку, эта, ныне зрелая, российская революционерка создает свой Совет рабочих депутатов, который должен будет превратить в ничто все многолетние завоевания Армандов на этой земле.
Инессе позднее придется обращаться за поддержкой к Ленину, чтобы Армандов не трогали, а у скольких заводов и фабрик, сел и деревень не было своей Инессы Арманд, чтобы не дать погибнуть, помочь и защитить?
Инесса Федоровна становится членом Московской городской думы, чтобы быть в курсе всех думских дел и влиять на думскую политику, пусть пока в городском масштабе.
Пишет статью «Почему буржуазия клевещет на большевиков?», объясняя, кто такой Ленин и каковы его позиции.
Создает журнал «Жизнь работницы».
Обратите внимание, как идентичны, почти повторяют друг друга действия и занятия Крупской и Арманд. Как одинаково направлены одной и той же мощной мужской рукой их силы.
Осенью семнадцатого года стремительно нарастают события. Днем 24 октября Крупскую находят в Выборгской районной думе и передают записку. Она раскрывает ее. Ленин пишет в ЦК большевиков: «Промедление в восстании смерти подобно».
Крупская понимает — час настал. Сегодня или никогда. Свершается дело всей их жизни. Но где ОН? Пошел в Смольный, куда ему нельзя идти? Некоторое время Крупская колеблется — как быть? Решается, бежит в Смольный.
С этой минуты она неразлучна с Лениным. Множество народу окружает его. Он проходит сквозь толпы — она за ним. Жена, служанка, рабыня, хозяйка. Рабочая лошадь революции. Никак не возлюбленная?
Ну и пусть.
Это ей не по достоинству.
* * *Революционная ночь двадцать пятого октября описана всеми по-разному.
Одни живописали жестокие, кровопролитные бои революционных солдат и матросов с озверевшими белогвардейскими частями.
Другие рассказывали о стремительном большевистском захвате Зимнего дворца.
Третьи, усмехаясь, сообщали о самой бескровной в мире революции и холостом выстреле крейсера «Аврора» побывшему царскому дворцу.
Представляется весьма символичным тот бесспорный факт, что исторической ночью революционные солдаты и матросы одержали в Зимнем дворце победу всего лишь над небольшим отрядом юнкеров и Петроградским женским батальоном.
БОЛЬШЕВИКИ ТОЙ НОЧЬЮ ПОБЕДИЛИ ЖЕНЩИН?!
Старший унтер-офицер женского батальона Мария Бочарникова оставила мало кому известные воспоминания: «25 октября 1917 года около восьми часов вечера получаем приказ выйти на баррикады, построенные юнкерами перед дворцом. У ворот, высоко над землей, горит фонарь. Стоит группа юнкеров с офицерами. Слышу приказ: «Юнкера, разбейте фонарь!» Полная темнота. С трудом различаешь соседа. Мы рассыпаемся вправо за баррикадой, смешавшись с юнкерами. Как потом мы узнали, Керенский тайно уехал за самокатчиками, но самокатчики уже «покраснели» и принимали участие в наступлении на дворец. В девятом часу большевики предъявили ультиматум о сдаче, который был отвергнут. В девять часов вдруг впереди загремело «ура!». Большевики пошли в атаку. В одну минуту все кругом загрохотало. Ружейная стрельба сливалась с пулеметными очередями. С «Авроры» забухало орудие. Мы с юнкерами, стоя за баррикадой, отвечали частым огнем. Я взглянула вправо и влево. Сплошная полоса вспыхивающих огоньков, точно порхают сотни светлячков. Иногда вырисовывается силуэт чьей-то головы. Атака захлебнулась. Неприятель залег. Стрельба то затихала, то разгоралась с новой силой. Воспользовавшись затишьем, я спросила: «Четвертый взвод, есть еще патроны?» — «Есть, хватит!» — раздались голоса из темноты…
Нас обстреливали от Арки Главного штаба, от Эрмитажа, от Павловских казарм и Дворцового штаба. Штаб округа сдался. Часть матросов прошла через Эрмитаж в Зимний дворец, где тоже шла перестрелка. В 11 часов опять начала бить артиллерия. У юнкеров были раненые, у нас одна убитая. Прослужив впоследствии два с половиной года ротным фельдшером в 1-м Кубанском стрелковом полку, я видела много боев, оставивших неизгладимое впечатление на всю жизнь, но этот первый бой, ведшийся в абсолютной темноте, без знания обстановки и с невидимым неприятелем не произвел на меня большого впечатления. Было сознание какой-то обреченности. Отступления не было, мы были окружены. В голову не приходило, что начальство может приказать сложить оружие. Был ли страх? Я бы сказала, сознание долга его убивало. Но временами охватывала сильная тревога. Во время стрельбы становилось легче. В минуты же затишья, когда я представляла себе, что в конце концов дойдет до рукопашной и чей-то штык проткнет меня, признаюсь, холодок пробегал по спине. Надеялась, что минует меня чаша сия и заслужу более легкую смерть — от пули. Смерть не страшила. Мы все считали долгом отдать жизнь за родину.
