Лариса Васильева - Кремлевские жены
Как же много может сказать женщина, если хочет что-то скрыть! Невольно вспоминается жестокий разрыв Ленина со стариками-народовольцами в Шушенском: любое другое мнение грозит разрывом с Лениным — он признает только согласие с собой. Нетрудно представить себе, что Курнатовский в результате тягот своей жизни, которые Ленину и не снились, мог наконец-то примириться с жизнью, но непримиримого Ильича это не устраивало. А раз Ильича, то, стало быть, и Крупскую?
Да, в любом другом случае она и не вспомнила бы о человеке, рассердившем Ильича. Но это был Курнатовский, ее маленькая тайна. Для него она сделала исключение: «Я зашла раз к нему, — вспоминает Крупская, — он нанимал комнатку на бульваре Монпарнас, — занесла наши газеты, рассказала про школу в Лонжюмо, и мы долго проговорили с ним по душам. Он безоговорочно соглашался уже с линией партии Центрального Комитета. Ильич обрадовался и последнее время частенько заходил к Курнатовскому. Осенью 1912 года, когда мы уже были в Кракове, Курнатовский умер».
Если принять точку зрения Марка Алданова и поверить, что Крупская в 1910 году страдала и плакала от ревности, то ее приход к Курнатовскому, вполне возможно, облегчил переживания?
Однако я склонна думать другое: по характеру скрытная и не позволяющая пятнышку появиться на белоснежной репутации своего вождя, Надежда Константиновна вряд ли искала у Курнатовского сочувствия своей ревности, просто хотела бывать у Курнатовского, пусть уже старого и безнадежно больного, приходить к нему, говорить по душам, помогать ему. Она хотела его видеть — вот и все.
А Курнатовский быстро и «безоговорочно соглашался с линией Центрального Комитета» просто потому, что хотел видеть у своей постели пусть постаревшую и подурневшую, но ту Наденьку Крупскую, впечатление о которой в долгих скитаниях согревало его душу. Ради столь скромного, едва ли не последнего, желания с чем не согласишься?
* * *Позднее, живя в Поронине и Кракове, проводя много времени в обществе Инессы, Крупская вспоминает: «В середине конференции в Поронин приехала Инесса Арманд… у нее были признаки туберкулеза, — но энергии у ней не убавилось, с еще большей страстностью относилась она ко всем вопросам партийной жизни. Ужасно рады были мы, все краковцы, ее приезду…»
Сама Крупская в это же самое время тоже болеет — обостряется старая болезнь — базедка. Тюрьмы, ссылки, скитания по чужим городам подрывают здоровье женщин революции. Но какое это имеет значение, если они служат общему делу?!
«Осенью мы все, вся наша краковская группа, очень сблизились с Инессой. В ней много было какой-то жизнерадостности и горячности. К Инессе очень привязалась моя мать, к которой Инесса заходила часто поговорить, посидеть с ней, покурить. Уютнее, веселее становилось, когда приходила Инесса… Она много рассказывала мне в этот приезд о своей жизни, о детях, показывала их письма, и каким-то теплом веяло от ее рассказов… Инесса была хорошая музыкантша, сагитировала сходить всех на концерты Бетховена, сама очень хорошо играла многие вещи Бетховена. Ильич особенно любил «Sonate pathetique», просил ее постоянно играть — он любил музыку».
Краковская идиллия, видимо, не могла продолжаться бесконечно. Крупская объясняет внезапный отъезд Инессы из Кракова так: «Сначала предполагалось, что Инесса останется жить в Кракове, выпишет к себе детей из России; я ходила с ней искать квартиру даже, но краковская жизнь была очень замкнутая, напоминала немного ссылку. Не на чем было в Кракове развернуть Инессе свою энергию, которой у нее в этот период было особенно много…»
Может быть, именно здесь произошел разрыв любовного треугольника? Чтобы окреп треугольник революционный?
«…Решила Инесса объехать сначала наши заграничные группы, прочесть там ряд рефератов, а потом поселиться в Париже, там налаживать работу нашего комитета заграничных организаций. Перед отъездом ее мы много говорили о женской работе. Инесса горячо настаивала на широкой постановке пропаганды среди работниц, на издании в Питере специального женского журнала для работниц…» — затверждает Крупская отъезд Инессы.
Итак, попробуем думать, что с 1909 года у ленинской революции место Возлюбленной революции было прочно занято. Возлюбленная вместе с женой работала на революцию не покладая рук. Возлюбленная моталась по Европе как большевистская связная, писала статьи для большевистских изданий, работала по организации съездов и конференций, переводила с языка на язык несметное количество чужих статей революционного содержания и множество документов, она сидела в европейской тюрьме за свою деятельность, причем в тяжелейших условиях. Возлюбленная революции делала для нее так же много, как и Жена революции, но вряд ли испытывала необходимость взять на себя еще и быт Владимира Ильича, кое-как улаженный неумелой Крупской вместе со своей умелой матерью. Она понимала, что семейное соединение ее с Лениным может оказаться если не гибельным, то неудобным для русской революции: ни пятнышка не должно замарать прославленную жилетку Ильича. Всем троим лучше было ничего не менять.
* * * Из «записной книжки» Ивана Федоровича Попова— Ты только точно запомни, не записывай, пусть будут другие слова, но запомни смысл. Моя жизнь была связана с Инессой очень сильно, я бы сказал, кровно, насмерть. В определенный период нашей жизни, в тысяча девятьсот шестнадцатом году, мы вместе с ней решили: наши взгляды на революцию требуют пересмотра.
Мы ни с кем не говорили, только друг с другом, но оба пришли к тому, что Ленин слишком категоричен в суждениях, слишком далеко идет. Оба считали, что отечество нужно защищать. Тогда Инесса напомнила мне про ленинскую месть Романовым за брата и предположила в его отношении к самодержавию много личного.
А я вспомнил, как Ленин, когда был у меня в Брюсселе, однажды рассказал, что уезжал на лодке по Волге с братом Сашей, и над рекой стелилась песня. Он вспомнил казненного Сашу, помолчал и вдруг, как бы про себя, не обращаясь ко мне, прочитал строфу из пушкинской оды «Вольность»:
Самовластительный злодей,
Тебя, твой род я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостью увижу.
Инесса шесть раз рожала (да, да, я точно запомнила — он сказал шесть раз. — Л.В.), ей, как матери, вдруг страшны показались и пушкинские строки, и то, что Ленин их процитировал в связи с воспоминанием о Саше.
Мы долго говорили с ней. Она решила написать Ленину о своих сомнениях.
Написала и получила ответ, после которого сказала мне:
«Уходи, Жан, уходи и не оглядывайся. Ты молод, слабоват характером, поэтичен. Вся эта жизнь не для тебя. Пиши книги и люби жизнь, если сможешь. А мне отступать некуда. Я под его гипнозом навсегда. Мне нельзя иначе. Если отступлюсь, значит, все мои жертвы были напрасны и жизнь прошла зря».
Спустя много лет я нашла в ленинском письме к Инессе Арманд: «Насчет защиты отечества. Мне было бы архинеприятно, если бы мы разошлись. Попробуем еще раз спеваться».
Это был ответ на письмо Инессы, готовой в 1916 году стать вместе с Поповым на позиции обороны отечества.
Она спелась. Не ослушалась своего Вождя.
Попов ушел к «оборонцам», и на этом кончился большевистский период его жизни, однако с Инессой не прервал отношений.
* * *Два треугольника составила Инесса в своей запутанной и бурной жизни: любовный и революционный.
Итог любовного треугольника она выразила в письме бывшему мужу и другу всей ее жизни Александру Арманду:
«Я только теперь поняла вполне, как я была избалована жизнью, как я привыкла быть окруженной людьми, которые мне близки, которых я люблю и которые любят меня. И когда я подумаю о том, как мне стало невыносимо тяжело, когда я очутилась совсем одинокой, тогда, как столько людей всю жизнь одиноки, мне стало даже неловко перед самой собой».
Революционный треугольник завершился ошеломляющим известием о Февральской революции, пломбированным вагоном через Германию в Россию и тысячными толпами на улицах Петрограда. Ленин на броневике, бросающий в массы лозунг: «Да здравствует мировая социалистическая революция!», а внизу, за его спиной, кажущаяся массивной, фигура Крупской и рядом худенькая, изящная Инесса — вся порыв или, как писал о ней один восторженный большевик: «горящий костер революции». Увы, костры, рано или поздно, гаснут.
* * *После революции «революционный треугольник» оказался в Москве. Ходили, и по сей день не исчезли, слухи о намерении вождя революции наконец-то соединить свою жизнь с Инессой и даже об отрицательном решении Политбюро по этому вопросу. Живет сегодня и слух о намерении Крупской самой уйти от Ленина, дабы освободить его для Инессы. Есть и такое: Крупская требовала переселить Инессу Арманд из Москвы в провинцию, дабы все спокойно было. Однако во многих документах показана совместная дружная работа Крупской и Арманд в подготовке международной женской конференции 1920 года.
