Сергей Переслегин - Статьи
Структуры языка сложны и динамичны, мы в силах охватить лишь внешние проявления их. Кроме того, рассуждать о языке приходится на языке; введение металангов успокаивает наше воображение, но не решает задачу осмысления языка. Аркадий и Борис Стругацкие с присущим им тактом шутя затронули эту тему: в "Понедельнике…" упоминается маленькая частная проблемка, известная под названием Великой проблемы Ауэрса: найти глубокую внутреннюю связь между сверлящим свойством взгляда и филологическими характеристиками слова "бетон". Станислав Лем сформулировал в явной форме "проблему значения" ("Сумма технологии"). Андрей Столяров обратился к семиотике – металингвистике в рассказе "Телефон для глухих" и вернулся к ней в "петербургской сказке" "Ворон". Вообще-то, человечество не придавало большого значения внутренним связям языка. Задача упорядочения мира решалась испытанным путем анализа. Целостность раскололась на измеримую логику и неизмеримые чувства. На грани измеримости возникли науки и искусства, и, как отражения им – идеология и религия. Антиох предложил красивое, в известной мере, легко реализуемое действо: наложить объективные структуры мироздания, определенные наукой, и субъективные структуры мироздания, сопричастные искусству, на дикий и бесконечный живой язык, подчинить себе основу информационного пространства и научиться манипулировать его проявлениями.
Ключевое слово "ритм". Известно, что активность умирающей клетки совпадает с активностью клетки, которая только что родилась; разница лишь в ритме, в степени упорядоченности протекающих процессов. Так что, овладев ритмом, можно повернуть умирание вспять.
Антиох мог стать Богом. И разве не сотворил он болыпе чудес, чем любой признанный кандидат на это звание?
"Я сдался. Я всегда сдаюсь, когда кто-то ставит себя рядом с Гегелем. Или выше. Я, например, не ставлю".
Отталкиваясь мыслями от чужих информационных закоулков, рассказчик, солидный и уважаемый завлаб, вынужден признать, что есть сила, которая влечет его, реалиста-прагматика, в пустой и нелепый выдуманный дом, к вымышленным людям со странной судьбой.
Антиох ушел, не сумев или, скорее, не пожелав сломать сонное равновесие Мира Существующего своим абсолютным текстом, квинтэссенцией магии. По Ст. Лему: поступок истинного Бога – отказаться от своей власти.
От обычной лампы сгорает абсолютный текст.
Но у Антиоха были предшественники. И найдутся последователи.
IIIa
Через все измерения, через все структурные этажи информационного пространства проходит деление на среду и объекты. Непосредственно мы воспринимаем только среду – слабо связанные или вовсе несвязные крупицы информации: отдельные факты и фактики, обрывки текстов с ограниченным (не более, чем человеческим) взглядом на мир. Эта среда мертва и подвластна нам. Мы творим ее, подобно тому, как Бог или Вселенная творят материю. Мы вправе складывать любые узоры, любые лабиринты из атомарной информационной пыли, из микроскопических цветных стеклышек, сотканных нашим воображением, и эта игра безопасна. Она и бесплатна. Мы можем уничтожить любой конечный объем информационной среды.
И упиваясь своей властью, легко забыть об ее ограниченности. Между тем, семиотическое пространство не исчерпывается средой: в нем двигаются, функционируют, размножаются – живут – странные непризрачные существа, информационные объекты.
В этих строках нет и тени метафоры. Объект – это просто информация, обладающая столь богатой и сложной внутренней структурой, что именно эта структура, а вовсе не наши намерения, определяют ее существование. Несколько упрощая, можно сказать, что информационный объект есть информация, переставшая зависеть от своих создателей
Таковы слова, образы, картины, созвучия, воспроизведенные гениями. Да мало ли примеров влияния литературных героев еще не оконченного произведения на автора и дальнейший сюжет! Детские игры в полюбившиеся книжки. Стереотипы поведения, диктуемые ожившими персонажами. Магия слова, магия звука, магия кисти, магия мысли…
Есть несколько способов создать информационный объект.
Первый доступен лишь Антиоху, овладевшему "внутриядерными" информационными силами. Любое, даже случайное применение абсолютного текста творит объект и модифицирует реальность так, чтобы этот объект стал частью предметного мира. Дай всестороннее описание вещи, и она возникнет. Выразимся осторожнее: начнет существовать в той же степени, что и остальные вещи. На свое счастье или несчастье Антиох лишь играл с новыми возможностями, не пытаясь использовать их. На чье-то счастье или несчастье благонамеренный рассказчик оказался человеком без воображения. В общем-то, Антиох создал оружие…
Второй путь доступен творцам. Тех, кто овладел им, мы называем гениями. Посмевший пройти по звездному мосту своим взором охватывает Реальность целиком. И будь то музыка, книга, картина, скульптура, изобретение, теория – в любой из выбранных знаковых систем самовластный текст оказывается насыщен внутренними связями, дающими произведению независимую жизнь.
Этим "незатейливым" путем пошел "добрый путанник Мариколь, остановивший время, чтобы укрыть свою страну от враждебного мира, – он не знал, что в межвременьи вольготно живут лишь одни насекомые".
"Что делать тут? Они всегда не знают".
Этим же путем прошагал Игнациус, сломавший творение Мариколя, чтобы освободить свою неземную и земную любовь. Тем и погубить ее.
Может быть, и Ойкумена решила их судьбу? Переросла средневековую сказочку Мариколя. В современную сказку – по сути, всегда трагедию.
Логика ситуации – так мы обозначим волю, которую диктует нам информационный объект – предопределила безрадостный финал. Огромной Ойкумене было безразлично, кто из них останется… жить? И осталась Аня.
Аня и Игнациус сыграли в грустную игру.
Девочка отвергла мир, родивший ее принцессой, забыла, вычеркнула, прижилась и устроилась вне его.
Он отказаться не смог.
На грани ирреальности и бытия Игнациус устоял мгновение. Грун, похоже, остался хранителем рубежа. "Природа любит внезапную логику".
Третьей, последней дорогой шел Сфорца. Гениальный собиратель чужих видений мира, он добротно выстроил нечто, вложив усилия, но не душу. Зритель дополнил труды до шедевра.
Картины Сфорца – это "мерцающий информационный объект", орнамент на грани превращения в лабиринт. Потому Сфорца и преуспел: подсознательно каждый из потребителей ощущает себя соучастником акта творения. Потому Климов часами смотрит на картины. Там его небо. Там омертвелый сгусток его пути.
"Цвет небесный" – единственное произведение сборника, в котором нет рассказчика. Климов и Сфорца навсегда остались "здесь и сейчас".
Антиох, Игнациус, Сфорца – случайные или профессиональные путешественники по информационному миру – создавали свои творения сознательно. Однако, нецивилизованное бессознательное также способно производить информационные объекты. Тогда возникают монстры.
IV
Монстры не подозревают о существовании людей – последние для них не более, чем ячейки памяти или элементы логических схем. Так что, монстры не могут быть жестокими – человеческие чувства им недоступны. Проблема в том, что они стремятся существовать в неизменном виде, а для этого им приходится модифицировать свойства пространства, ход времени, поведение людей.
"Зверь проснулся, и темная кровь его – запылала. Сетка трещин уже появилась на площадях. Проступала трава, и начались перебои со связью. Электричество отключалось практически каждую ночь".
Город начался с Крепости. He торговой факторией явился он миру, а столицей военной державы. Вскормленный кровью, он был рожден взрослым и не знал отрочества. Столь велика была сила духа человека, преступившего законы естества, столь ужасна была трагедия тех, чьи кости остались основанием города, столь мрачны были древние легенды диких и серых невских болот, что Город, не имеющий истории, слепоглухой от рождения обрел личность.
"Добро, строитель чудотворный!
Ужо тебе!"
He Петр гнался за героем поэмы, но творение Петра, погубившее мать и невесту Евгения, решило отомстить маленькому человеку, который посмел усомниться в его полезности.
"В городе, который на ржавой брусничной воде мановением руки долговязого самодержца возник среди чахлых сосен и болотных мхов, в сумасшедшем камне его, под его больным солнцем, в белых, фантастических его ночах – в городе, где мертвый чиновник гоняется за коляской и срывает генеральскую шинель с обомлевших плеч, а человеческий HOC в вицмундире и орденах, получив назначение, отправляется за границу, – в этом городе истории, подобные моей, далеко не редкость.
He такое случается на пустынных, синеющих к вечеру площадях, в тесных переулках, в бесконечных асфальтовых дворах, цепочкой тянущихся от одного канала к другому".
