Газета Завтра Газета - Газета Завтра 45 (1042 2013)
Когда я смотрю на фасады сборных зданий, они будто бы повествуют о бесконечном техническом прогрессе, они созданы некими механизмами, за процессом строительства стоит серьёзная монументальная техника. Когда я смотрю на фасады монолитных зданий, то вижу, что они, как правило, отделаны интерьерной плиткой, сразу же возникают отсылки к ремесленному труду, воображением живописно рисуется дядя Вася плиточник, который, закончив отделывать очередной дом, идёт лепить плитку в туалеты.
Панельный дом должен простоять сто лет. Конечно, за это время, скорее всего, придётся заменить различные инженерные конструкции, но, тем не менее, срок весьма внушителен. Вообще, бетон набирает максимальную прочность после двадцати лет эксплуатации. В Южной Корее панельные дома демонтируют через двадцать восемь лет службы. На мой взгляд, это расточительно, если не обусловлено весомыми причинами.
Город должен рассказывать обо всех периодах собственной истории, обо всех происходивших технологических витках. Лужков как-то провозгласил идею о том, что все пятиэтажки нужно снести. Я была тогда крайне возмущена, хотелось немедленно писать во все инстанции и чуть ли не устраивать митинги. Ведь это важнейший этап нашей истории. Из пятиэтажек вышли замечательнейшие люди. Для своего времени эти дома были реальным решением жилищной проблемы, люди были счастливы, когда заселялись туда, а все квартиры были бесплатными. Почему архитектурные свидетельства этого важнейшего периода жизни нашей страны нам необходимо сносить и уничтожать? То, что инвесторы подчас не могут продать такие квартиры по завышенным ценам - не повод. Эти дома экономичны, к тому же, в городе ведь не обязательно все здания должны быть выше девяти или двенадцати этажей. Красиво, когда существует градация высот и стилей.
Проблема всех сборных зданий - это стыки элементов конструкций. Либо они не эстетичны, потому что заткнуты трубками из специального пеноматериала, которые со временем становятся грязными и неаккуратными, либо они недостаточно защищены, а значит, продуваются и промерзают. Но когда за эту проблему берутся архитекторы и делают своё дело вдохновенно, с поиском, то решения находятся. На Беговой стоит дом Меерсона, где панели размещены внахлёст друг на друга, как лемех в деревянных церквях. Одна панель накрывает другую. В результате не видно стыка соединения и сам он защищён как от потерь тепла, так и от попадания влаги.
В крупном городе у панельного дома есть один существенный недостаток. Для возведения такой постройки необходим довольно обширный земельный участок. Панели нужно привезти, куда-то положить, а потом ещё и поднять. Но я думаю, что если такую задачу поставить, то технологи с архитекторами смогут предоставить какие-то варианты её решения. Почему-то никто не хочет ломать над этим головы, проще прикатить на стройку бетонный миксер и гнать бетононасосом смесь вверх, заливать арматуру, лепить ещё один монолит. Но от этого город тяжелеет, становится дряблым и бессмысленным...
Человек меняет рожу
Владимир Бушин
7 ноября 2013 0
Культура Общество
Штрихи к портрету телесобеседника господина Евтушенко
Под барабанный бой рекламы, под пронзительные вопли: "великий поэт России!", "человек без кожи!", "доблестный сын века!", "первый бард мира!", "главный поэт эпохи!" - под такую бурю с обоих берегов Атлантики три дня на наших телеэкранах мы созерцали задушевную беседу двух седеньких америкашек - Евгения Евтушенко и Соломона Волкова. Первого люди старшего поколения могут помнить, хотя уже больше двадцати лет, как он передислоцировался и окопался в США, а второго, пожалуй, мало кто знает.
А для более полного понимания показанного нам явления Антихриста народу, знать, что такое Волков, Solomon Volkov просто необходимо. Тем более, что ведь это не случайный газетный интервьюер. Его подают нам как "прославленного литературоведа". А главное, он - выбор самого Евтушенко, который называет его "дорогим другом" и написал другу в письме, что хочет исповедаться именно ему, а не кому другому.
Что ж говорит бездельник Соломон?
А.С.Пушкин. "Скупой рыцарь"
Так вот, товарищ Волков - это наш советский, серийного производства, Соломон, на русских харчах возросший и гораздо раньше собеседника, лет почти сорок тому назад, махнувший в Америку. Человек он, мягко выражаясь, дремучий, деликатно говоря, соображает плоховато, но по наглости, если уж без церемоний, превосходит Чубайса, Сванидзе и всех Пивоваровых, вместе взятых.
Его профессия - клеветник на русскую литературу и музыку. Загребает широко, не обходит даже Пушкина. Знаменитое стихотворение "Клеветникам России" для Соломона, естественно, как персональная оплеуха классика ему, драгоценному. Особенно возмущают его строки, которые он цитирует так:
Иль русского царя уже бессильно слово?
Иль нам с Европой спорить ново?
Иль русский от побед отвык?
Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды,
От минских хладных скал
До пламенной Колхиды,
От потрясенного Кремля
До стен недвижного Китая,
Стальной щетинную сверкая,
Не встанет русская земля?
От злобы, замешенной на невежестве, всем известные "финские скалы" превратил в "минские", коих в Минске никто не видел. И уверяет: "По распоряжению Сталина в годы войны эта строфа(?) широко перепечатывалась, но, разумеется, без упоминания о царе", но, разумеется, с "минскими скалами". Не соображает простые вещи. Во-первых, ну, до того ли Сталину было. Чай, пропагандой-то занимались Политуправление Красной Армии и соответствующий отдел ЦК. Во-вторых, как же без царя-то? Ведь это стихи, тут ритм, размер надо соблюдать. Неужели печатали так: "Иль нашего вождя уже бессильно слово?" Да и почему же без царя? Цари вовсе не были у нас все сплошь под запретом. В Ленинграде стояли нетронутыми памятники Петру, Екатерине, Николаю. Для одного города трех царей вполне достаточно. Но ещё были книги, фильмы, спектакли об Иване Грозном, о том же Петре, в своих речах во время войны Сталин в числе наших великих предков называл князей, царских полководцев.
В "Борисе Годунове" Волков унюхал "сочувствие Пушкина к Самозванцу". Да что там! Поэт "просто любуется" ставленником Польши и даже поручает ему "выразить некоторые из своих заветных мыслей". А вообще-то, уверяет прозорливец, в Советское время над Пушкиным просто глумились. Из столетия со дня его смерти "устроили настоящую вакханалию"! И то сказать, бесчисленные издания огромными тиражами, в том числе, знаменитое 18-томное академическое собрание сочинений, спектакли и фильмы, научные конференции, концерны, передачи по радио - разве это не вакханалия! И не зря же Дмитрий Журавлёв читал по радио именно "Вакхическую песню":
Подымем стаканы, содвинем их разом.
Да здравствуют музы!
Да здравствует разум!..
Как видим, у Волкова есть все основания отнести на свой счёт и такие строки Пушкина:
О, сколько лиц бесстыдно-бледных,
О, сколько лбов широко-медных
Готовы от меня принять
Неизгладимую печать!
Соломон принял, но при этом не обошел своим волчьим вниманием и некоторых других наших классиков. Так, о Достоевском пишет, что тот ради денег мог запросто укокошить человека. Забегая вперед, замечу, что такую жуткую способность обнаружил он и у Шостаковича, которого, говорит, "обуревала идея убийства ради денег". Обуревала Какой ужас! А ведь казался скромным, порядочным, порой даже не от мира сего человеком. Да на чем же основано такое убеждение? У Достоевского хоть некоторые персонажи были убийцами: Раскольников, Смердяков А тут? Да как же, говорит, однажды в молодости, оказавшись в долгах как в шелках, Шостакович признался в письме к другу: "Хорошо было бы, если бы все мои кредиторы вдруг умерли. Да надежды на это маловато. Живуч народ". Да, "заимодавцев жадных рой" ужасно живуч, это заметил ещё Пушкин. Следовательно, как полагает Волков, не надо было ждать милостей от природы, и Шостакович готов был действоватьПочище Достоевского был злодей. И уже, поди, наточил нож, но тут вдруг словно с неба свалилась Сталинская премия первой степени - 100 тысяч рублей! Только это и остановило Джека-потрошителя.
Однако главная жертва Волкова - не классика, а советская литература и музыка. Через нее он хочет показать всю мерзость советской жизни, в частности, как беспощадны были негодяйская власть и лично Сталин. Например, говорит, в двадцатые годы стихи Пастернака были запрещены. Но вот же хотя бы такой неполный списочек: "Сестра моя - жизнь"(1922), "Темы и вариации"(1926), "Избранное"(1926), "Девятьсот пятый год" (1927), "Поверх барьеров"(1929) Плюет он на это через океан.
А ещё уверяет, что в 1931 году, читая в журнале повесть Андрея Платонова "Впрок", Сталин сделал на полях резкую надпись. И все - Платонова тут же "выбросили из литературной жизни". Да как же, каким образом "выброшенный из литературы" писатель именно тогда печатает одно за другим свои произведения: "Такыр"(1934), "Третий сын"(1935), "Фро"(1936), "Река Потудань"(1937), "На заре туманной юности"(1938), "Родина электричества"(1939) А сколько в ту же как раз пору Платонов написал статей! О Горьком, Николае Островском, Юрии Крымове, о Чапеке, Олдингтоне, Хемингуэе А пьесы для Центрального детского театра!
