Владимир Попов - Очерк и публицистика. Журнал "Наш современник" № 2, 2012
Буквально в преддверии сыгравшего столь большую роль в окончательной судьбе Союза референдума 1 декабря 1991 года по вопросу о независимости Украины он выступил с беспрецедентным заявлением о том, что США могут рассмотреть вопрос о признании этой независимости, коль скоро таким окажется волеизъявление народа. Вряд ли можно сомневаться в том, что радикально новая позиция Вашингтона оказала своё влияние на итоги референдума. При этом нельзя было не заметить, что, в отличие от того, как ставился вопрос о Прибалтике на Мальте ещё год назад, резкое изменение позиции Буша в отношении Украины произошло без всяких предварительных обсуждений и согласований с советской стороной. А это заставляет думать, что противоположная сторона, оценив обстановку, сделала вывод: путь открыт, и теперь можно решиться ступать на недавно ещё казавшуюся абсолютно запретной территорию. Это значит, что в краткий промежуток времени между двумя выступлениями Буша произошло некое, исключительное по своему прецедентному значению, событие, которое и позволило сделать подобный вывод.
Таким событием, на мой взгляд, стало признание Москвой в сентябре 1991 года, т. е. ещё при живом, хотя и тяжелобольном СССР, независимости трёх прибалтийских республик, административные границы которых тотчас же приобрели статус межгосударственных. Признанию этому не предшествовала никакая предварительная работа по обсуждению и согласованию спорных проблем, которых, однако, существовало множество — от территориальных до вопросов о правах человека. Все они оказались мгновенно если не полностью закрытыми, то, во всяком случае, не создающими препятствий к признанию. Что, естественно, не могло не вдохновить сепаратистские движения в других республиках. Ведь если всё могло произойти так легко и просто, с нарушением не только Конституции СССР, но и Устава ООН, и Хельсинкского Акта, то странно было бы всем остальным не воспользоваться этим для достижения желанной цели. Конечно, не мог такой шаг советского руководства не повлиять и на позицию Запада, вдруг обнаружившего, что Москва конца того самого столетия, в котором она и стала столицей сверхдержавы, теперь действительно готова многое отдать «добровольно». А потому реакция последовала с той же неизбежностью, с какой жидкость из полного сосуда заполняет смежный с ней пустой. Москва обнаружила дефицит воли (если ограничиться только этой констатацией) — что ж, оставляемый ею вакуум, не мешкая, стала заполнять другая сверхдержава, изначально не страдавшая отсутствием имперской воли к экспансии. Именно это подчёркивает Дж. Шлезингер, когда пишет: «Соединённые Штаты — экспансионистская страна. За два столетия после принятия Конституции национальная территория США увеличилась более чем в четыре раза» (цит. соч., с. 187). И это — врождённое стремление, легшее в основание всей внешнеполитической доктрины Соединённых Штатов. Шлезингер напоминает: «К 1783 году Вашингтон уже назвал новорождённую республику „поднимающейся империей“, а Мэдисон говорил о „расширяющейся в своих пределах республике“ как о „единой, великой, уважаемой и процветающей империи“ (там же, с. 188). Периоды изоляционизма, обусловленные скорее недостатком технических средств для осуществления глобальных замыслов, нежели отсутствием последних, никого не должны вводить в заблуждение. И уже в конце XIX века госсекретарь США Джон Хэй прямо указал на лежащую в основе американской внешней политики „догматическую веру в то, что от настойчивой и постоянно усиливающейся экспансии за рубеж зависит внутреннее благополучие Америки“ (там же).
Как видим, доктрина Pax Americana, „звёздный час“ для которой наступил в конце истекшего столетия, не была искусственно создана методом гидропоники, но выросла на давно и усердно возделываемой почве заокеанской сверхдержавы. Иное дело — полнота её претворения в жизнь, зависящая от конкретных исторических условий, а также, не в последнюю очередь, силы встречаемого сопротивления. А эту силу историческая Россия продемонстрировала столько раз, что невозможно отрицать: именно те, кто руководил СССР после 1985 года, открыли путь вначале осторожному, а затем всё более уверенному вхождению интегрированного Запада во главе с Соединёнными Штатами в недавно ещё недоступное для него пространство. Вся хроника событий, при панорамном её обзоре, подтверждает это. Как подтверждает и то, что именно руководство Российской Федерации, провозгласившей себя правопреемницей СССР, в главном продолжило и даже усугубило стратегию „отступления до боя“. С учётом этого линия поведения Запада в отношении России была скорректирована очень быстро, и уже осенью 1991 года „Форин афферс“ опубликовал статью З. Бжезинского, ещё шесть лет назад призывавшего Запад к сдержанности и осторожности в отношении СССР даже и после „преодоления Ялты“. Теперь акценты расставлялись им иначе.
Отметив „функциональную эквивалентность“ капитуляции Германии в Компьене в 1918 году, Японии на борту линкора „Миссури“ в 1945 году и СССР в холодной войне в истекающем 1991-м, он указал на необходимость „активной западной поддержки балтийско-черноморской зоны“, в целях утверждения западного же влияния на неё. Инструменты утверждения такого влияния, не конкретизируя продолжил Бжезинский, будут выбираться в зависимости от реальной ситуации. Однако было совершенно ясно, о чём идёт речь, и о том, каков именно окажется этот выбор, тогда без обиняков заявил бывший генсек НАТО Манфред Вёрнер, указавший на особое значение Альянса. А также — на необходимость его трансформации для того, чтобы он мог распространить своё влияние не только на страны бывшей Восточной Европы, но и на бывшие советские республики. Ничего неожиданного во всех этих заявлениях не было, что и позволило мне ещё в самом начале „нулевых“ сделать вскоре оправдавшийся прогноз: „Неотвратимо приближается час вступления в Альянс бывших прибалтийских республик, что радикально ухудшит геостратегическую ситуацию на северо-западном рубеже нынешней РФ“ („Россия и последние войны XX века“. М. „Вече“, 2002, с. 154).
Я позволила себе это самоцитирование лишь для того, чтобы подчеркнуть: сделать такой прогноз было вовсе нетрудно, и логику развития событий не могли не видеть в руководстве РФ. А если оно не только не предпринимало ничего, чтобы предотвратить их, но, именно для такого их хода создавало максимально благоприятствующую ситуацию, то это лишь подтверждает гипотезу если не о преднамеренной, то о пассивной и безвольной сдаче им исторических позиций России на Балто-Черноморской дуге. Как и то, что именно правопреемница СССР, Российская Федерация, зажгла зелёный свет продвижению НАТО на восток — всего лишь полтора года спустя после крушения Советского Союза, когда в августе 1993 года, в ходе официального визита президента Б. Ельцина в Варшаву, польский президент Лех Валенса заявил о желании Польши стать членом Альянса. Конечно, Валенса осторожно зондировал почву: ведь, будучи суверенным государством, Польша, казалось бы, имела полное право самостоятельно решать вопрос, не прибегая к предварительным согласованиям с Москвой. Однако советские войска ещё находились на её территории, равно как и в Восточной Германии, а потому разумным представлялось заранее проверить реакцию России. А она превзошла все, даже самые смелые ожидания: президент Ельцин публично заявил, что не считает такую перспективу противоречащей интересам России.
Месяц спустя советские войска покинули Польшу, однако и после этого американская администрация не торопила события, сосредоточившись на „широкой подготовке“ к продвижению НАТО на Восток. „Не без лукавства, — отмечает Бжезинский, — именовавшейся „Партнёрством ради мира“, достоинство которого состояло в том, что оно делало расширение более вероятным, откладывая в то же время решение о его начале“ (там же, с. 92). От России, стало быть, зависело — отвергнуть подобное „лукавое партнёрство“ либо, прикинувшись, будто она на замечает не слишком-то и замаскированной дальней цели, принять его. Что она и сделала в мае 1997 года, подписав Основополагающий акт о взаимодействии между Россией и НАТО. И это — несмотря на то, что в конце 1996 года Билл Клинтон открыто заявил о намерении Соединённых Штатов расширять НАТО — разумеется, на Восток. Против чего, как следует из подписания Основополагающего акта, Россия, стало быть, не возражала. Однако из хроники событий хорошо видно, что американская сторона возражений и не ожидала и что, делая своё программное заявление, Клинтон, конечно же, „сверял часы“ с позицией России. А последняя уже к концу 1995 года, формально осудив действия НАТО в Боснии, тем не менее, именно здесь, на территории подвергшейся прямой агрессии Югославии, сделала чрезвычайно важный шаг к „двусмысленному“, по выражению Бжезинского, установлению партнёрских связей с Альянсом. Так что Клинтон мог с полным основанием полагать, что резкой реакции со стороны РФ на его заявление не последует; её и не последовало, а подписание, в таком контексте, Основополагающего акта о сотрудничестве с НАТО, несомненно, воспринималось как знак согласия с заявленной американским президентом стратегией.
