Маргарет Этвуд - История долгов наших: Долги и темная сторона богатства
Но как мы справлялись со своими делами, когда бумаги еще не было? Как, например, торговали? По словам археологов, люди торгуют физическими предметами, как минимум, сорок тысяч лет, но без записей торговля на больших расстояниях становилась слишком рискованной. Чтобы избежать претензий, участники сделки должны были сойтись лицом к лицу — твой обсидиановый топор за мою охру. Посредники не обеспечивали надежности. Кто мог поручиться, что товар отправленный и товар полученный будут тождественны? Тем более что способов доказать это не существовало. Но как только появились инструменты для записи сделок, купец-посредник мог совершить за вас любую сделку и привезти выручку, а вы могли сами все проверить по записям.
Все технологии — это дальнейшее развитие человеческого тела и мозга. Очки, телескоп, телевизионное изображение, кино, живопись — это расширение возможностей глаза; радио и телефон — расширение возможностей голоса; палка и костыль — продолжение ног и т. д. Письмо и запись чисел — это, помимо всего прочего, расширение возможностей памяти. Такие помощники памяти возникали независимо в разных человеческих обществах, а методы передачи чисел и, следовательно, долгов появились задолго до письменных поэтических и религиозных текстов — эмоционально заряженные сюжетные построения могли легко передаваться в устной форме.
Среди инков для этой цели использовались цветные нити с узелками. В Древней Месопотамии небольшие глиняные конусы, шарики, цилиндры и другие геометрические фигуры запечатывались в глиняные конверты. Эти фигуры являлись символами, обозначавшими различный домашний скот — коров, бычков, овец, ягнят, коз, ослов и лошадей. Конверт отправляли с пастухом, который не имел права его вскрывать. Поэтому у покупателя всегда оставался заверенный счет или транспортная накладная.
Клинописные таблички появились позднее, причем огромное их большинство — это бухгалтерские записи и списки товаров, поскольку к тому времени цари-жрецы Месопотамии уже вовсю торговали излишками зерна и создали первые банки, которые, по сути, были банками продовольственных товаров. С появлением излишков продовольствия начались крупномасштабные войны, поскольку большие армии не могут существовать без продовольственного снабжения. С войнами возникла необходимость в учете и распределении добычи. Первое, что предпринимали войска Чингисхана после сдачи очередного осажденного города, была перепись всех ценностей, а также всего населения. Чингисхан обычно убивал представителей аристократии, но всегда щадил писцов: для управления империей он нуждался в бюрократической системе, где высоко ценилась грамотность.
Ведение учета, и, следовательно, возможность отслеживать доходы и расходы, позволяло развивать довольно сложную систему сбора налогов. Изначально налоги представляли собой определенную форму рэкета: заплатил налоги религиозной знати — значит, обрел защиту со стороны богов; если налоги платились царю или императору, то надежда возлагалась на их армии. Особо тяжелым бременем налоги ложились на крестьян, то есть тех, кто занимался производством продуктов питания и позволял всей надстройке функционировать. Сходное положение сохраняется до сих пор. Теоретически взимание налогов отличается от ситуации, когда кто-то входит в ваш дом и забирает у вас что-то — иначе говоря, от грабежа. Платя налоги, человек взамен должен что-нибудь получать, и в зависимости от того, что вы получаете, меняются политические симпатии избирателей на выборах в наши дни.
Первые появившиеся записи могли показаться неграмотному населению своего рода черной магией: странные значки, в которых люди ничего не понимали, их господа и законники использовали против них, поэтому такие предметы обрели дурную славу. Именно в этот момент должны были зародиться представления об «инфернальной книге» дьявола. И действительно, дьявол в те времена весьма напоминал собой сборщика налогов или жестокого господина, размахивающего договорами купли-продажи «душа-за-деньги», словно театральный злодей, пришедший взимать просроченную квартплату и заигрывающий с несовершеннолетней дочерью жильца. Хотя в Библии сказано: «Нечестивый берет взаймы, и не отдает» (Псалом 36, 21), всем несчастным на земле должно было казаться, что нечестивым является не должник, а кредитор.
Всё это дает ответ на вопрос, ради чего Боб Крэтчит, трудившийся за мизерное жалованье на Эбенезера Скруджа, что-то целый день скреб перышком в своей мрачной конторе. Плодом его трудов были счета, в которых отражалось, кто и сколько должен Скруджу, этому безжалостному ростовщику. Боб Крэтчит служил Скруджу тем же, кем архангел Гавриил служил Богу, ибо там, где есть долги, должна быть и память, а для Скружда первостепенное значение имела память о долгах, которая существовала благодаря гусиному перу Боба.
Как правило в бедных областях люди больше всего мечтали о том, чтобы кто-то уничтожил все долговые записи. Поэтому обман господина и сборщика налогов считался делом правым и даже добродетельным. Разбойник Робин Гуд был зачислен в герои, тогда как собирающий деньги шериф Ноттингема и установивший непомерные налоги король Иоанн — в злодеи. Роберт Бернс написал небольшое стихотворение «Со скрипкой черт пустился в пляс и в ад умчал акцизного»[9], в котором черт, отплясывая, уводит с собой человека, призванного собирать налоги с тех, кто дома гонит виски. Чёрта совершенно искренне благодарят за такое дело, поскольку, будучи самым безжалостным кредитором, он забрал с собой собственную копию, и все рады такому избавлению.
Что позорнее — быть должником или кредитором? Старик Полоний, наставляя сына Лаэрта в шекспировском «Гамлете», говорит: «В долг не бери и взаймы не давай; / Легко и ссуду потерять и друга, / А займы тупят лезвеё хозяйства»[10]. Другими словами, если ты дашь другу деньги и он их тебе не вернет, то и ты им будешь недоволен, и он тобой. А если ты возьмешь в долг, то будешь тратить чужие деньги, которые не заработал, вместо того чтобы жить по средствам. Правильный совет дает Полоний! Странно, что почти никто этому совету не следует. А может быть, как раз странно, что кто-то все же ему следует, — ведь нам постоянно говорят, что долги — это похвально, поскольку именно они крутят колеса «системы», а приток крупных сумм потребительских денег держит на плаву это абстрактное аморфное образование, называемое «экономикой».
Но Полоний прав — по крайней мере, в том, что если весы слишком сильно и слишком долго склоняются в сторону должника или кредитора, то при этом непременно усиливается обоюдное недовольство, каждая сторона начинает обвинять другую и в результате долг превращается в некое действие по установлению равновесия между двумя сторонами, в котором одинаково неприглядно выглядит и должник, и кредитор.
«Начать с чистого листа» — это разговорное выражение означает искупление собственных грехов и попытку исправить совершенное вами зло. Но эта метафора, как и все метафоры вообще, имеет под собой нечто реальное: эти листы — обычная принадлежность баров и пабов, где постоянным посетителям открывается кредит и записываются долги. Лист считается нечистым, потому что он весь измаран долговыми записями, но главное — он нечист в равной мере и для кредитора, и для должника.
Я заканчиваю главу двусмысленными цитатами, взятыми из неисчерпаемого запаса народных поговорок. Одна рассчитана на должников, а вторая — на кредиторов. Для должников: «Смерть оплатит все долги». Для кредиторов: «На тот свет ничего с собой не возьмешь». Обе эти поговорки в чем-то неверны. Во-первых, долги могут сохраняться и после смерти. А что касается «того света», то все зависит от смысла слова «ничего». Впрочем, об этом — в следующей главе, основной темой которой станет долг как движущая сила любой истории. Я назвала эту главу «Долг как сюжет».
ГЛАВА 3
ДОЛГ КАК СЮЖЕТ
Без памяти нет долга. Но можно сказать, что и без «истории» нет долга.
«История» в нашем случае — это цепочка событий, происходящих во времени, как говорят на занятиях по художественной прозе. А долг проявляется как результат событий, происходящих во времени. Поэтому в каждом долге содержится сюжетная линия: как человек оказался должником, что он делал, говорил и думал, пока был должником, а затем если вам нужен счастливый конец, то следует описание счастливого избавления от долга, а если нужна трагедия — рассказ о том, как человек все глубже и глубже погрязал в долгах, пока наконец не пропал.
Скрытые тут метафоры прозрачны: мы влезаем в долг, как в кабалу, болото, или яму, или даже в кровать; мы освобождаемся от него, словно выходим на свежий воздух или вылезаем из ямы. Если мы тонем в долгах, то на ум приходит сразу образ тонущего в волнах корабля и пассажиров, идущих на дно и задыхающихся от нехватки воздуха. Все это звучит драматично и сопровождается множеством физических действий — тут и прыжки, и барахтанье, и медленное погружение. Рассуждая метафорически, долговой сюжет далек от унылой реальности, в которой должник сидит за столом, играя цифрами на экране монитора, раскладывает просроченные счета в надежде, что они как-нибудь исчезнут, или меряет шагами комнату и мучительно думает, как выбраться из этой финансовой ямы.
