Газета День Литературы - Газета День Литературы # 75 (2002 11)
Впрочем, речь у нас пойдёт только о не упомянутой пока лекции "Фёдор Достоевский", ибо именно в ней невнимательное прочтение В. Набоковым текстов русского классика и поверхностное изучение его биографии проявилось наиболее ярко в непозволительном количестве фактических ошибок. Именно с Ф. М. Достоевским у Набокова произошёл-случился какой-то явный сбой, и это можно объяснить, вероятно, только тем, что, если в Гоголя наш лектор был буквально влюблён, перед Толстым преклонялся, Чехова с Тургеневым уважал, то к Достоевскому, выражаясь эвфемизмом, явно "дышал неровно".
Сразу подчеркнём, что чисто умозрительные и чересчур пристрастные вкусовые суждения автора лекции принимать во внимание не будем. Чтобы было понятно, о чём речь — приведём образчики:
"Я испытываю чувство некоторой неловкости, говоря о Достоевском. В своих лекциях я обычно смотрю на литературу под единственным интересным мне углом, то есть как на явление мирового искусства и проявление личного таланта. С этой точки зрения Достоевский — писатель не великий, а довольно посредственный, со вспышками непревзойдённого юмора, которые, увы, чередуются с длинными пустошами литературных банальностей"... Или: "В "Преступлении и наказании" Раскольников неизвестно почему убивает старуху-процентщицу и её сестру. ... Почему Раскольников убивает? Причина чрезвычайно запутанна. ... Достоевский скорее бы преуспел, сделав Раскольникова крепким, уравновешенным, серьёзным юношей, сбитым с толку слишком буквально понятыми материалистическими идеями"... А вот ещё: "Раз и навсегда условимся, что Достоевский — прежде всего автор детективных романов... ... Но если вы перечитали книгу (Достоевского. — Н. Н. ), которую уже прочли однажды и знаете все замысловатые неожиданности сюжета, вы почувствуете, что не испытываете прежнего напряжения".
Эти и подобные им суждения, которыми пестрит лекция, колоритно характеризуют не Достоевского, а, прежде всего, самого Набокова. В этом плане особенно характерно соображение о том, что лучше бы сделать Раскольникова "уравновешенным, серьёзным юношей": думается, нагляднее показать-продемонстрировать разницу творческих темпераментов между холоднокровным, "головным" Набоковым и вулканическим, "сердечным" Достоевским просто невозможно. Ну да ладно! Тем более, что среди потока подобных оценочных суждений встречаются в лекции и такие, которые делают честь проницательности и критическому чутью автора. К примеру: "...Достоевский, так ненавидевший Запад, был самым европейским из русских писателей".
Или: "Казалось, самой судьбой ему было уготовано стать величайшим русским драматургом, но он не нашёл своего пути и стал романистом"... А вот ещё: "Он обладал замечательным чувством смешного, вернее, трагикомического, его можно назвать исключительно талантливым юмористом, но юмор у него всё время на грани истерики, и люди больно ранят друг друга в бурном обмене оскорблениями".
Правда, в последних двух случаях Набоков великолепие первой половины фразы совершенно смазывает и сводит почти на нет пресловутым и нелепым "но", поддавшись эмоциональной тенденциозности.
Перейдём, однако ж, к досадным фактическим неточностям, которые никакой тенденцией не объяснить, и для удобства будем нумеровать их по порядку. Причём, воспользуемся приёмом самого В. Набокова, который чуть далее, уже в лекции о Чехове, разбирая его рассказ "В овраге", курсивом нумерует "обманы" действующих лиц. Итак:
Первый обман: "Достоевский несомненно страдал неврастенией и с детства был подвержен таинственному недугу — эпилепсии". Сразу после смерти Достоевского в февральских номерах "Новом времени" за 1881 г. появились свидетельства доктора С. Д. Яновского о том, что эпилепсия впервые проявилась у Достоевского в 1846 г. (в 25-летнем возрасте), и самого издателя газеты А. С. Суворина, который утверждал, будто Достоевский заболел падучей ещё в детстве, на что ему возразил на страницах того же "Нового времени" младший брат писателя А. М. Достоевский. И действительно, сам Достоевский в первом после каторги письме к старшему брату М. М. Достоевскому (30 января — 22 февраля 1854 г.), описывая свои острожные четыре года, впервые упоминает: "От расстройства нервов у меня случилась падучая, но, впрочем, бывает редко". В письме тому же Михаилу Михайловичу через полгода (30 июля 1854 г.) добавляет: "Вообще каторга много вывела из меня и много привила ко мне. Я, например, уже писал тебе о моей болезни. Странные припадки, похожие на падучую и, однако ж, не падучая". И лишь ещё почти через три года в письме к А. Е. Врангелю (9 марта 1857 г.) сообщает "окончательный диагноз": "В Барнауле со мной случился припадок ... доктор сказал мне, что у меня настоящая эпилепсия..."
Суворин, сочиняя некролог, не имел под рукой писем-свидетельств самого Достоевского, но вот Набокову, вместо того, чтобы слепо доверяться Суворину, заглянуть в первоисточники никто не мешал — эти письма были опубликованы ещё в XIX в.
Второй обман: "Достоевский отдал роман Некрасову, а ночью в постели не мог отделаться от дурных предчувствий: "Они будут смеяться над моими "Бедными людьми", — твердил он про себя. Но в четыре часа утра его разбудили Некрасов и Григорович". Тут, во-первых, В. Набоков умалчивает, откуда вдруг выскочил Григорович, но дело в том, что рукопись первого своего романа Достоевский отдал как раз Д. В. Григоровичу, с которым жил в ту пору на одной квартире, а уже тот снёс "Бедных людей" Н. А. Некрасову — об этом пишет и Григорович в своих "Литературных воспоминаниях", и сам Достоевский подробно рассказал в январском выпуске "Дневника писателя" за 1877 г. Ну, а уж насчёт "разбудили" — надо совсем не знать натуру Достоевского, не понимать его. В том же "ДП" автор "Бедных людей" вспоминает: "Вечером того же дня, как я отдал рукопись, я пошёл куда-то далеко к одному из прежних товарищей; мы всю ночь проговорили с ним о "Мёртвых душах" и читали их, в который раз не помню. ... Воротился я домой уже в четыре часа, в белую, светлую как днём петербургскую ночь. Стояло прекрасное тёплое время, и, войдя к себе в квартиру, я спать не лёг, отворил окно и сел у окна. Вдруг звонок, чрезвычайно меня удививший, и вот Григорович и Некрасов бросаются обнимать меня, в совершенном восторге, и оба чуть сами не плачут. Они накануне вечером воротились рано домой, взяли мою рукопись и стали читать, на пробу: "С десяти страниц видно будет". Но, прочтя десять страниц, решили прочесть ещё десять, а затем, не отрываясь, просидели уже всю ночь до утра, читая вслух и чередуясь, когда один уставал. ... Когда они кончили (семь печатных листов!), то в один голос решили идти ко мне немедленно: "Что ж такое что спит, мы разбудим его, это выше сна!.." Вот именно — выше: можно подумать, Достоевский с его-то характером и нервами, отдав на суд уже известного в то время и влиятельного Некрасова своё первое литературное детище, над которым работал дни и ночи почти год и на которое возлагал все свои надежды ( "А не пристрою романа, так, может быть, и в Неву..." , — из письма брату Михаилу от 4 мая 1845 г.), способен был с вечера лечь спать...
Третий обман: "Бедные люди" были напечатаны в некрасовском "Современнике" . Что в "некрасовском" — верно, но не "Современнике", а — "Петербургском сборнике" (1846).
Четвёртый обман: "Ещё в последние годы, проведённые в Сибири, он снова взялся за перо и написал "Село Степанчиково" (1859) и "Записки из мёртвого дома". В Сибири Достоевский, кроме "Села Степанчикова и его обитателей", написал ещё только небольшую водевильную повесть "Дядюшкин сон"; а "Записки из Мёртвого дома" были написаны им позже, уже в Петербурге в 1860 — 1862 гг.
Пятый обман: "В Германии впервые проявилась его страсть к карточной игре — бич семьи и непреодолимое препятствие к хоть какому-нибудь достатку в доме". Да, во время первой поездки за границу (1862г.) у Достоевского "проявилась его страсть", но не к карточной игре, а — к рулетке, которую он потом так живо изобразил в "Игроке" (1865). Карты же автор "Рулетенбурга" (так поначалу именовался этот роман) терпеть не мог. Об этом свидетельствует А. Г. Достоевская: "Кстати о картах: в том обществе (преимущественно литературном), где вращался Фёдор Михайлович, не было обыкновения играть в карты. За всю нашу 14-летнюю совместную жизнь муж всего один раз играл в преферанс у моих родственников и, несмотря на то, что не брал в руки карт более 10 лет, играл превосходно и даже обыграл партнеров на несколько рублей, чем был очень сконфужен" . Ещё категоричнее высказался об этом тот же доктор С. Д. Яновский, знавший писателя с 1846 г.: "В карты Фёдор Михайлович не только не играл, но не имел понятия ни об одной игре и ненавидел игру".
