Любовь Овсянникова - Медитации хазарки
Теперь, возвращаясь мыслями к той единственной встрече, она отбрасывала негативные впечатления и пыталась найти в Клёшеве что-то симпатичное, приятное, за что можно было бы зацепиться и… оправдать его, увидеть в выигрышном свете.
Что ей было известно о нем лично? Фактически ничего. Ну говорили, что он тоже родился и вырос в Славске. Родители его, коренные славчане, имели перекошенный домик где-то у Родниковой балки, затерянной в камышах. Цветова не знала жителей того края, редко там бывала, а если и бывала, то только на Кирпичном пруду. Кажется, мать Клёшева до замужества то ли дружила с ее родителями, то ли просто хорошо знала их… Это исчерпывающий перечень объективных данных.
А вот ее личные наблюдения: Клёшев не глуп, да и внешность у него, конечно, заметная — рост, сложение… пригожие черты лица… И еще что-то… Еще что-то симпатичное витало в памяти и не прорисовывалось, не позволяло ухватиться за него, что-то примитивно-убедительное… Она вспомнила выражение «приятно глазу» из фильма «Рожденная революцией» и начала анализировать, к какому органу чувств отнести ту неуловимую симпатию, тень которой ей мерещилась. Так, впечатления глаз она описала. Теперь уши. Внутренний слух воспроизвел голос Клёшева и выдал характеристику — да, не отталкивает, особенно если его не смешивать со смыслом речей. Дальше, осязание. Оно молчало, равно как и вкусовые рецепторы, — за неимением контакта. Наконец, обоняние — о! Она вспомнила запах — Деготь источал запахи ее любимого одеколона, который при случае она покупала мужу. Хотя сейчас этот аромат перебивался чем-то противным, что прикасалось к ней…
Открыв глаза, Цветова почти у себя под носом обнаружила поднятую ногу только что усевшегося рядом пассажира. Нога — не менее сорок пятого размера — раскачивалась вверх-вниз вместе с дрожанием вагона и ударяла ее по коленям. А тот, кому она принадлежала, и думать не собирался, что беспокоит женщину и марает ее платье грязью. Развалившись и сползя к краю сидения, он оперся плачами о спинку и положил правую ногу на левую, причем по-американски: лодыжкой на колено. Хорошо хоть не оперся о стол, подумала Цветова. Однако хорошего было мало, поза соседа демонстрировала взору грязный башмак с прилипшими к подошве комьями раскисшего грунта и стебельками травы. Цветова раскрыла глаза шире и поняла, что комья грязи и стебельки не столь безобидны — это были перетертые остатки козьего «гороха», вследствие чего соответствующе разили, перебивая аромат так трудно доставшихся ей воспоминаний.
Одергивать наглеца было бесполезно, она представляла, что может услышать в ответ на просьбу опустить ногу и не пачкать платье.
— Позвольте встать, — попросила она.
Обманчиво импозантный мужик грузно подвинулся, не опуская ноги:
— Пожалуйста, — произнес обходительным тоном, так поразительно не гармонировавшим с манерой держаться.
Бывает же такое! Что за смесь показной учтивости на словах и разнузданного хамства в повадках? Дарья Павловна вынула из-под сидения свою сумку и, закрываясь ею от торчащей ноги, вышла в коридор, не думая о том, где приткнется. Ведь коридора по сути не было, а был лишь узкий проход между сидениями, установленными поперек поезда с одной стороны и вдоль его — с другой стороны.
— А вы тут присаживайтесь, — подымаясь, пригласила ее крепко скроенная женщина средних лет, сидящая напротив купе, из которого вышла Цветова. Видно, она незаметно наблюдала за происходящим и одобрила реакцию Цветовой на явный вызов.
— Спасибо, а как же вы? — тихо спросила Дарья Павловна.
— А я сяду на ваше место, — еще тише ответила женщина, — и мы посмотрим, кто тут круче, — она настолько спокойно и уверенно улыбнулась, что Цветова втайне порадовалась, что есть кому дать укорот наглецу.
— Мне, правда, скоро выходить, — сказала она.
— Ничего, вы пока присядьте.
Каждый из присутствующих был занят собой, к происходящему никто не присматривался. По крайней мере такое создавалось впечатление. Даже тот, кто явился причиной переполоха, беспечно смотрел в окно, наверное, подзадоренный своей маленькой победой.
Женщина, уступившая место Цветовой, шагнула в купе, направляясь к освободившемуся месту. При этом, имитируя неловкость, с размаху двинула сумкой по торчащей лодыжке рассевшегося по-американски мужика. Казалось, после такого удара обязательно должен был случиться вывих суставов. Но нет, он смолчал. Между тем женщина, покачнувшись от движения поезда, всей тяжестью наступила острым каблуком на его вторую ногу.
— Осторожно! — взвыл мужик, моментально приобретая нормальную позу.
— Извините, я не хотела, — мрачно буркнула женщина, отступая на середину купе и подминая ногами стоящую там сумку. — Если можете, подвиньтесь.
— Это легко! — мужик подался в угол и тотчас оказался притиснутым новой соседкой к стенке так, что уж никак не мог придать составленным друг к дружке ногам иную позу, тем более не мог задрать их.
Сидящие на этом диване пассажиры, ловя момент, сразу же расселись вольнее.
— Спасибо, — буркнул кто-то из них, обращаясь к находчивой женщине, — так получше будет.
— Ага, — ответила та и еще раз по-простецки двинула в угол крутым боком, усаживаясь удобнее. Свою поклажу оставила на коленях, правда, чтобы не мешать остальным, ссунула ее на затиснутого в угол мужика. Затем, словно о коврик, деловито отерла ноги о сумку, попавшую под ноги, сложила руки и, удовлетворенно вздохнув, затихла.
— Это моё, — потянулся присмиревший мужик к бесцеремонно растоптанной сумке, чтобы забрать ее. Но не тут-то было! Женщина и не думала выпускать его из западни.
— Не грусти, — перешла она на «ты», полагая, что они достаточно познакомились. С этими словами поддела его кладь ногой и бросила под лавку: — Лови, казак! Куда едем? — вдруг произнесла задушевно и по-свойски саданула соседа мощным плечом: — Далеко ли?
— Да ладно, — буркнул тот понимающе, — я еще успею подремать, — он прикрыл глаза, приникая головой к стене и смиряясь с переменой власти.
— Вот и у меня две дочери, — вдруг неожиданно произнес старик, обнаруживая себя по другую сторону откидного столика. — Двое. И тоже обе сели и разъехались кто куда. Далеко уехали… — сказал он тише.
Поезд начал тормозить, в окне замелькали очертания элеватора бывшего «Заготзерно». Цветовой надо было выходить. Посмотрев на остальных, чтобы попрощаться, она увидела, что никому до нее нет дела: тот, из-за кого она ушла из купе, казалось, в самом деле задремал; зажавшая его в угол женщина с интересом посматривала в окно; пожилой мужчина все так же изучал свои руки и шевелил губами, а остальные блуждали взглядами под потолком.
Поднявшись, Цветова тихо вышла в тамбур и первой покинула вагон остановившегося поезда. Она шла навстречу странным обстоятельствам и неожиданным приключениям, но даже не подозревала об этом, а думала лишь о человеческой тесноте, о насыщенности и бурлении жизни везде, даже в обыкновенной поездке на пригородной электричке.
МЕДИТАЦИИ ХАЗАРКИ
Мысль о том, что ты далеко, зовет меня в дорогу. Я начинаю собираться и чувствую, как убыстренно растут мои ногти. Очень скоро они становятся такими же длинными, как и пальцы, затем удлиняются еще, становятся мягкими и зелеными. Я уже знаю, что их движение вперед, к тебе, теперь не остановить. Ничто не препятствует этому. И мои ногти превращаются в длинные, упругие, трепещущие ростки — такие длинные, что им и меры нет. Где-то впереди, далеко от меня, эти ростки ветвятся. Появляется много разветвлений. Сначала я считаю их, а потом сбиваюсь со счета, но не впадаю в уныние, ибо начинаю понимать, что их ровно столько, сколько насчитывается ударов пульса от начала моих дней. Все становится на свои места. Это моя душа ревется к тебе единственно доступным ей способом.
Поняв это, я уже не удивляюсь, что мои ногти, достигнув твоих пределов, превратились в леса, наполненные ягодами, птицами и зверьем. Они потекли неспешными реками, обрамленными задумчивыми, созерцающими берегами.
Иногда ты берешь лукошко и весло и выходишь из дому. Ты думаешь, что идешь по грибы, по рыбу — просто на прогулку. Тебе кажется, что в эти минуты ты уходишь от людей и от меня тоже. Ты думаешь, это правда?
Ха-ха! И я радуюсь, что перехитрила тебя, прячущегося от эмоций во имя сохранения силы мысли. На самом деле именно тогда ты находишься ближе всего ко мне. Ты ходишь по пространствам моих миров, дышишь моими озонами, в коих расплавлены мои мысли. Ты впитываешь их, обогащаясь внутренне. Реки, берущие исток в моем сердце, дают жизнь всему, что окружает тебя. А ты и не подозреваешь об этом! Ты бил веслом по моим водам, отталкиваясь от них и уносясь в свои миражи, где, словно возделанный сад, растут сказки для взрослых.
