Газета День Литературы - Газета День Литературы # 138 (2008 2)
И ещё один случай припомнился ему. В детстве на даче он отправился в лес, прихватив большой кухонный нож, чтобы срезать древко на лук. Чудесно было оказаться в летнем лесу — одному, счастливому, с моментальной зоркостью выхватывающему в кроне бесшумно порхнувшую птицу, в чёрной колее — синий влажный цветок. Слух обострён — шум ветра в сочных вершинах, хруст ветки под лёгкой стопой, стук дятла на обломанной ёлке. Каждая жилка в теле дрожит, радостно трепещет. Запахи льются отовсюду — вершины благоухают густым настоем, земля пахнет невидимыми муравейниками, потревоженные цветы издают пряный аромат. Он и лес — одно, он принят лесом, заключён в его зелёные свежие объятия.
Увидел, как шевелятся цветы, как льётся из них дымчатая волна…
И вдруг застыл — из травы воззрился на него изумлённый лик, золотые пылающие глаза. Огромный пушистый кот стелился по травам. Явился из соседней деревни полакомиться птенцами, выискивая птичьи гнезда. Явленье кота было восхитительным, заострило все чувства, свело их воедино на этой внезапно возникшей цели, — золотые гневные глаза, упругое перед прыжком тело, звериный испуг и звериное негодование при виде незваного соперника.
Он шагнул к коту. Тот метнулся, перепрыгивая стебли, стремясь вглубь леса. Он кинулся следом, слепо и радостно врываясь в кусты, продирая листву, видя сквозь папоротники и лесные герани несущееся животное.
Погоня была страстной, жаркой. В ней было веселье, ликованье, состязанье с гибким стремительным зверем. Кот метнулся на дерево, взлетел на нижние ветви и сверху, зло, беззвучно смотрел на преследователя.
Сжимая нож, скачком, прыгнул на ствол, цепко, по-звериному, стал взбираться. Кот отступал к вершине, а он преследовал его среди волнистой листвы, стиснув нож зубами. Кот был добычей, желанной, трудно доступной, для обладания которой требовались гибкость и сила, бесстрашие и азарт. Вцепившись в ветку, кот отступал, пятился, балансируя раскормленным телом. Выгнул спину, издавал ненавидящее шипенье. Ненависть зверя вызвала в нём ответную ненависть, жгучую вражду. Кот перестал быть добычей, превратился во врага, ловкого, недоступного.
Рискуя сорваться, он стал тянуться вдоль ветки. Приближался к коту, колыхал сук, желая стряхнуть соперника, обвалить его сверху на землю, сам рисковал обрушиться.
Кот шипел, горбил спину, качался на зыбкой опоре. Он вынул нож изо рта. Потянул к коту стальное лезвие. Кот растопырил когти, ударил по лезвию. Один удар пришёлся по руке, длинная, красная, брызнула кровью рана. Он не почувствовал боли, а только жаркий ожог, страсть уничтожить, убить.
Они бились на дереве. Он наносил удары ножом в кошачью голову, грудь. Получал в ответ режущие царапины. Они оба визжали, хрипели, готовы были свиться в клубок и рухнуть. Он испытывал ярость, был гибок, цепок, удары были точны — в звериную пасть, в меховую грудь, проникали до кости, вспарывали звериную плоть. Он и сам был зверем, сгустком силы, страсти и ненависти.
Кот слабел от ударов ножа, молча уцепился за ветку, повис на ней спиной вниз. А он жадно и точно, разящим ударом, раскроил ему череп. Кот отцепился, и мешковато, шумно упал. Лежал недвижно под деревом, а он сверху, сквозь листву смотрел на поверженного врага.
Медленно спустился на землю. В порванной одежде, с изодранной в кровь рукой, стоял над убитым котом, глядя, как угасают золотые глаза. Опустошённый, сутулый, двинулся прочь, уходя из леса, не понимая, что случилось с ним, кто, безумный и дикий, вселился в него, заставлял рычать и визжать, желать смерти другому существу. Всю свою жизнь, скитаясь по войнам, видя убийство и гибель, он не забывал убийство кота.
Теперь, сидя в ночном тумане у гремящих ключей, положив ладонь на горсть земли, как кладут её на библию, он исповедовался в грехе. Просил прощенья у матери-природы, в которую бездумно вторгался. Стрелял изумрудных селезней. Рубил топором трепещущие ели. Глядел с восторгом, как взрываются горы. Как зеркальные ножи бульдозеров врезаются в цветущие травы. И та птица, что ударилась о лобовое стекло машины, — словно разбился флакон с кровью. И тот жук, что пульсировал в бочке с водой, и он прошёл мимо, не спас тонущее насекомое. И та зелёная, слизистая щука, которую он надевал на кукан, проталкивая ветку в хрустящие окровавленные жабры. Он был виноват в своём отпадении от природы, в своём забвении языческих истин, согласно которым жизнь нераздельна, переливается из бабочки в цветок, из камня в птицу, из полночной звезды в человека.
Сидел над горстью земли, взывая к невидимому божеству, обитавшему у туманного озера, у неумолчных ключей. Вымаливал прощенье.
Ему вдруг показалось, что кто-то, беззвучный, тронул его. Не только его, но и весь окрестный, погруженный во тьму мир. Это было прикосновение света. Свет бесшумно проник в туманную мглу и остановился в ней, преобразив окрестность. Туман из чёрного стал тускло-серым, словно в него внесли слабый светильник. Стали различимы летящие клубы, мерцанье ключей, блеск ручья. Свет прибывал, пропитывая тьму, существовал вместе с ней, осторожно устраняя её из мира, будто забирал у неё бразды правления. И тьма отдавала их, уступала своё место свету, без сопротивления, по таинственному соглашению, как передают по наследству царство. Он чувствовал эту загадочную церемонию, передачу власти из одних божественных рук в другие.
Усилились звуки. Вода зашумела громче, словно в глубине горы приоткрыли кран. Из каждой скважины, из каждой каменной щели струя излетала со своим особенным звуком, утончённым звоном и рокотом. Гора была водяным музыкальным инструментом, на котором невидимый музыкант приветствовал приближение нового властелина.
Туман из мутного, серого превращался в розовый, нежный. Кто-то бережный, терпеливый дул на туман, отодвигая его. Будто снимали с земли покров, подымали невесомый розовый занавес. Открылось близкое озеро с сизой водой, по которой бежала розоватая рябь. Чёрные, ещё без зелени камыши. Далёкий за озером берег. Холмы, перелески, ещё в глубокой тени. Волнистая дорога, пустая, без единого путника. Но этот путник был готов появиться, уже приближался, и все зачарованно ждали его появления. Цветы, близкие, недвижные, привставшие на своих стеблях. Ручей, ставший вдруг полноводным и розовым, словно вода превратилась в вино. Развалины водяной мельницы, у которой сидел Коробейников. Замшелый расколотый жернов, который, казалось, очнулся от своей каменной спячки и ждал появления мельника, скрипа водяного колеса, аромата белой муки.
Коробейников пребывал в ожидании, как и все окружавшие его безымянные силы. Был готов поклониться незримому властелину, стать его подданным, признать его власть над собой.
Заря расцветала над озером, будто наливались соком алые губы, и из этих губ неслась бессловесная молвь. Коробейников силился прочитать эти алые слова, угадать по шевелению алых губ смысл послания. Знал, что этим посланием возвещается новое царство, провозглашается новый помазанник. И всё вокруг — и травы, и воды, и камни, и бесшумно промелькнувшая птица, — принимали его власть, переходили под алую, простёртую из неба длань.
Над холмами продёрнулась золотая бахрома. Словно показался край золочёной трубы. Незримый трубач из-за горы славил всесильное божество, возглашал его появление. Труба вдувала в мир ликующие силы. В небе летели длинные розовые облака, словно мчалась небесная конница, предвосхищала явление бога. И он показался, — могучий малиновый лоб, клубящиеся в заре кудри, лучезарный, с пылающими очами лик. Солнце вставало над холмами. Бежали вокруг перламутровые тени. Озеро плескало в берегах драгоценный свет. Из чёрных камышей на открытую воду, дивный, белоснежный, выплыл лебедь. Царственно сверкал, приближаясь к берегу, оставляя зыбкий слепящий след. Был хранитель заповедных зарослей и священных ключей, принимал от верховного божества власть над волшебной долиной и вещим озером, разноцветной росой и каждым цветком и камнем. Власть и над ним, Коробейниковым, зачарованным красотой сказочной птицы. Он был принят в природу, прощён. Благоговел, славил солнечное божество, поклонялся волшебной птице.
Повсюду гремела, алмазно сверкала вода. На белой материи темнела горсть земли. В ней трепетала крохотная золотая песчинка. Словно земля посылала в его зрачок благодатный лучик. Коробейников коснулся земли. Она была тёплой. В неё вселилась его молитва, его исповедь. Он был избавлен от греха. Его плоть стала легче и чище. В ней, по-прежнему омертвляя и отяжеляя её, таились неотмоленные грехи. Но одним из них стало меньше.
Гладил тёмную землю, и она казалась ему белой, тёплой, как тесто.
