Марк Шевелев - Здравствуй, Снежеть!
— Полежит немного у нас, — сказала Габидулина, — а потом надо в госпиталь отправлять.
— Ну мы наведаемся утром, — пообещали разведчики и растворились в темноте.
Военврач и военфельдшер стояли во мраке, прислушиваясь к звукам ночи. В сотне шагов от них, за печными трубами сожженного хутора, начиналась передовая. Там шла сейчас скрытая, невидимая работа. Все оставшиеся в живых из состава стрелкового полка, взявшего этот безвестный хутор вчера с пятой атаки, зарывались в землю. К медсанбатовской палатке долетали приглушенные звуки, тупые удары заступов, лопат, шуршание осыпающейся сухой земли…
— А вы ловкая, — вполголоса сказала Габидулина напарнице, — и раньше, видно, работали операционной сестрой.
— Была практика, — уклончиво ответила женщина.
На немецкой стороне бледным, мертвенным светом вспыхнули ракеты. Затем заговорили пулеметы. Что-то всполошило фашистов.
До самого рассвета противник не мог успокоиться, а с первыми лучами солнца над обугленным хутором закружился корректировщик — двухфюзеляжный «фокке-вульф», так называемая «рама». Все замерло в траншеях и окопах. Никакого движения. Серые каски и гимнастерки слились с серой потрескавшейся землей. Но разведчик все гудел в утреннем прозрачном небе, что-то внимательно высматривал внизу, на опустошенном огнем и металлом пятачке. Наконец корректировщик ушел, и сразу же начался артобстрел.
В медсанбате появились первые раненые, а когда немцы пошли в контратаку на оставленный ими вчера хутор, раненых становилось все больше и больше. Тяжелые лежали в обеих палатках, в операционной негде было повернуться. Габидулина нервничала, поджидая машину или повозку. Не выдержав, врач оставила вместо себя Ратушняк, а сама помчалась добывать транспорт.
Бой приближался. Несколько шальных осколков уже пропороли брезентовый купол палатки. Забинтованные бойцы с надеждой поглядывали на военфельдшера.
— Скоро отправим, скоро отправим, — успокаивала их Элла Федоровна, хотя сама не была уверена в этом.
Но опасениям вопреки к медсанбату под артобстрелом прорвалась обшарпанная полуторка с треснутым лобовым стеклом.
— Скорей, скорей! — кричал водитель, помогая переносить раненых.
— А где Габидулина? — спросила Ратушняк.
— Не знаю, — мотнул головой шофер, хватаясь за дверцу кабины. — Меня начсандив послал. Едешь? — Он кивнул на место рядом с собой.
Военфельдшер оглянулась на окраину хутора, где оборонялись остатки полка, и отрицательно покачала головой. От всего медсанбата на сегодня осталось четверо: она с Габидулиной да еще санитарки, которых Элла Федоровна отправляла с тяжелоранеными. Случись что в дороге — бойцам нужна помощь.
В небе раздался гул. На хутор заходила тройка вражеских самолетов. Шофер рванул машину с места. Ратушняк же кинулась навстречу ползущему к палатке раненому бойцу, за которым по пыльной земле тянулся кровавый след.
Самолет пикировал на бегущую женщину, его огромная тень накрыла и ее, и палатку, и раненого бойца.
Элла Федоровна упала рядом с солдатом. Пулеметная очередь подняла фонтанчики пыли в каком-нибудь метре от них.
Когда гул самолета затих, Ратушняк с трудом затащила раненого в узкий промежуток между сарайчиком к палаткой. Боец оказался длинным и поджарым. Это был пожилой мужчина с жестким ежиком седых волос, с глубокими складками у рта. Военфельдшер наскоро перевязала его, соорудила из попавшихся под руку дощечек шину. Боец протяжно постанывал, пока военфельдшер делала перевязку, но, как только немецкие автоматчики приблизились и полоснули очередями по сараю, он Молча отстранил женщину и, высунувшись из-за угла, послал навстречу фашистам несколько коротких очередей.
Вражеский самолет снова заходил в пике, и эти двое, лежащие сейчас в пыли за своим ненадежным укрытием, не знали, будут ли они живы в следующее мгновение. Свистели бомбы, взлетали вверх комья земли, доски, покореженная бочка, в которой вчера женщины из медсанбата мыли головы.
…Раненый очнулся от того, что под ним дрожала земля: это с нашей стороны шли танки. Рядом с бойцом, распластавшись и как бы прикрывая его от воздушного стервятника, без движения лежала военфельдшер. Гимнастерка и юбка ее были в крови. Правая нога разворочена осколком. Глаза полуприкрыты.
— Что же ты так, сестрица? — потрескавшимися губами прошептал солдат и оглянулся по сторонам. Но вокруг лежала только дымная перепаханная земля…
Подъехавшие танкисты нашли в документах женщины справку второго Грозненского детдома о принятых от Эллы Федоровны детях: Вовы — семи лет, Лили — пяти, Жанны — двух лет.
— Ну вот, еще трое сирот, — сказал один из бойцов.
— Да погоди ты отпевать, — возразил другой, приникая ухом к груди военфельдшера, — кажется, дышит…
Когда началась Великая Отечественная война, жена кадрового офицера Элла Федоровна Ратушняк с тремя малышами двинулась в толпе беженцев через донецкие и донские степи на восток, а потом повернула на юг, к Кавказу, где до войны служил муж и где она сама работала фельдшером в одном из воинских госпиталей. Во время тяжелых переходов под беспрерывными бомбежками в женщине созрело решение вступить в действующую армию. Именно тогда произошел у нее памятный разговор с комиссаром районного военкомата.
— У меня звание военфельдшера, — заявила Ратушняк, — мое место в действующей армии.
Военком полистал документы.
— Что вы мне голову морочите, у вас же трое детей.
— Вот я и хочу на фронт, чтобы защитить их.
— Без вас защитят.
— Я от самого Мариуполя бегу. Дальше некуда, дальше — горы. Вот и пойду ему навстречу, фашисту, а дети мои останутся здесь. И будьте уверены, живая я его к детям не пропущу!
— Успокойтесь, — сказал военком, — я ведь против вашего желания ничего не имею. У меня вот даже распоряжений куча — искать медработников и направлять в формирования, которые следуют на фронт. На передовой медики во как нужны. — Он провел ребром ладони по горлу. — Но детей, детей-то куда?
— Я слышала, — сказала женщина, — что в Грозном есть детский дом, куда берут детей ушедших на фронт родителей.
На следующий день Элла Федоровна снова стояла перед комиссаром.
— Да, — сказал он, — такой детдом действительно существует, но призвать вас в действующую армию я не могу. За вами остается право подать рапорт о добровольном вступлении на службу.
Ратушняк протянула загодя написанное заявление…
Когда мама привезла Вову и меньших сестренок к большому трехэтажному дому, наполненному звонкой детской разноголосицей, и объяснила, что здесь они немножко побудут одни, а она скоро вернется, старший сын не удивился. Пока они мытарствовали по разбитым дорогам, он привык к маминым отлучкам. При этом исчезало что-нибудь из ее вещей: платье, платок, брошка. А появлялись хлеб, молоко, крупа…
Сестрам нравился этот большой красивый дом у подножия зеленого холма.
На следующий день Вова все выглядывал маму. Но дорога, петлявшая меж холмов, оставалась пустынной. Грустный и одинокий, стоял мальчик на открытой террасе. К нему не слышно подошел другой мальчик.
— Не кисни! — толкнул по-дружески. — Объявится. Они все говорят, что скоро вернутся, а сами — на фронт.
— А моя была в платье, — возразил Вова.
— Во дает, их же там сразу в шинели одевают. Пойдем, сейчас письма с фронта читать будут.
…В ста километрах от детского дома, спрятавшегося в тени огромных тутовых деревьев, стояли насмерть папы и мамы этих мальчиков. Четыре фашистские дивизии форсировали Терек в районе Моздока, и третью неделю пылали земля и небо между Моздоком и Малгобеком. Но к Грозному, где был детдом, фашисты не прошли.
В палате выздоравливающих одного из ростовских госпиталей, где находилась Элла Федоровна, радио не выключалось ни на минуту: боялись пропустить даже незначительную новость с фронта. Наши войска уже освободили Орел и Белгород, армия, где служила Ратушняк, прорвала оборону противника в Донбассе.
Элла Федоровна не захотела пользоваться костылями. Она двигалась по палате, опираясь на подаренную выписавшейся подругой ореховую палочку.
— Куда подашься после выписки? — спрашивали соседки.
— Как это куда? — удивлялась Элла Федоровна. — Туда же, на фронт…
— А дети? — сочувственно интересовались женщины.
— За них у меня душа спокойна. У нас, девочки, Родина такая, что не даст сирот в обиду. Я ведь сама с двенадцати лет без отца-матери росла. Советская власть меня выучила, специальность дала. А фашисты хотят лишить всего и меня, и моих детей.
Полк, куда Элла Федоровна прибыла после ранения, наступал в направлении Старобешево, пополняясь свежими силами на ходу. После первого же дня, проведенного в полковом медпункте, Элла Федоровна с горечью поняла, что ей дорого обойдется досрочная выписка из госпиталя: большого труда стоило удерживаться у операционного стола на раненой ноге в течение многих часов. Приходилось терпеть.
