Олег Гусев - Древняя Русь и Великий Туран
Возможна версия, что среди спутников Арсеньева был синолог из Владивостокского Общества изучения Амурского края, словотворчество которого и фиксировал Арсеньев. Однако учёного-синолога, как и простого переводчика, у Арсеньева не было. Ответы на вопросы, что как называется, фиксировал лично он. Записанные на слух русскими буквами китайские слово-слоги и уже однажды опубликованные он исправлял в последующих изданиях в прилагаемых к каждой книге «Примечаниях». Потому что «на пленэре» он вёл запись без учёта тональности произнесения слово-слогов, которая в китайском языке имеет смысло-разделительное значение. В «Примечаниях» при помощи русско-китайского словаря слово-слоги подгонялись под какой-то смысл; чаще автор переиначивал просто абсурдное на очень абсурдное.
В книге «По Уссурийскому краю»: «Эль-Поуза» исправлено на Эр-цзо-цзы (вторая заводь); «Кангоузу» — на Гань-гоу-цзы (сухая падь); «Тудинза» — на Ту-дин-цзы (земляная вершина) и мн., мн. др. При этом мы не видим прописанных рядом иероглифов. Но ведь лишь конкретным иероглифом можно как бы проштемпелевать значение записанного на слух слова в китайском языке. Не ставят иероглифы в «Примечаниях» и редакторы книг Арсеньева: наверное, не хотят быть смешными в глазах синологов. О смыслоразличительном значении тональности в китайской разговорной речи писатель, скорее всего, не знал, но героически зачем-то преодолевал лингвистические трудности.
В приведённой выше цитате из книги В.К. Арсеньева я обратил внимание на строку «Река Тадушу почему-то называется на одних картах Ли-Фуле, на других…». Значит, у первопроходца уже имелись, как минимум, две карты, на которых была река Тадушу. Но откуда? Арсеньев не уточняет их происхождение.
Реку Тадушу (на картах 1950-х гг. — Тадуши; ныне — Зеркальная) наносила на карту в 1874 г. топографическая экспедиция Л.А. Болыдева, описавшая северо-восточное побережье Приморья. Побывавшие до Арсеньева в Уссурийском крае русские путешественники М.И. Венюков, Н.М. Пржевальский, А. Мичи и др. карт Приморья не составляли.
Весьма возможно, что Арсеньев приехал во Владивосток из Польши с… готовыми картами-набросками Уссурийского края. Англо-японской разведке при полной прозрачности российско-китайской границы углубиться в тайгу и составить карту-схему Приморья (даже методом расспроса желтокожих искателей женьшеня) не составляло труда.
В таком случае, Арсеньеву надо было провести съёмку местности и зафиксировать китайские топонимы на якобы впервые составляемые карты. Цель — выбить стул из-под сидящего. Каким образом? Вот китайцы (а в случае покорения Китая самураями, то и японцы) подступились к России с территориальными претензиями. Доказывая свой исторический приоритет, наши достают карту и говорят: «Мы первыми в мире нанесли Приморье на карту. Правда, топонимы здесь китайские. Извините, наш Влад Клавдич сильно полюбил Восток».
А в ответ китайцы (или японцы) тоже достают карту Приморья с абсолютно идентичными топонимами и говорят, что она составлена в III веке до н. э. по приказу императора Циныпи Хуанди, а карта Арсеньева — ни о чём не говорит: он просто не мог обнаружить топонимы, отличающиеся от топонимов на карте времён Циныпи Хуанди!
Пусть обожающие путешественника возмущаются, читая эти строки. Идя пока чисто логическим путём, в рамках журналистской версии мы дерзнём предположить, что картограф и будущий писатель был агентом английской разведки, завербованным ещё в Польше.
В звании подпоручика он начинал службу в Новочеркасском полку, стоявшем на Охте в Санкт-Петербурге. Через два года, в 1897 г., продолжил её в Олонецком полку, дислоцированном в г. Ломжа недалеко от Варшавы. Англия готовила Японию к войне с Россией, предоставляя ей деньги и новейшие технологии. Она активизировала свою разведку. И в Польше — тоже.
Налицо факт: под Уссурийский край В. К. Арсеньев подвёл топонимическую мину замедленного действия! Воистину, «по делам да узнаете их»…
Читатель скажет, ну что вы! Арсеньев был типичным мягким русским интеллигентом, заблуждавшимся… Кто теперь не знает, что по своей простоте интеллигенты слали приветственные телеграммы японскому императору по случаю победы Японии над «проклятым самодержавием»? Но простота и наивность к Арсеньеву отношения не имеют.
3
В аннотации к публикации Бориса Сумашедова в журнале «Чудеса и приключения» пишется: «Автор рассказывает о белых пятнах в биографии знаменитого русского путешественника, о тайных задачах его географических и этнографических экспедиций». Оказывается:
«Во Владивостоке Арсеньев стал учиться разведывательному делу. И быстро (! — О.Г.) овладел им. Мы мало знаем об этой стороне военной биографии знаменитого путешественника. Точно лишь известно, что поручика в 1902 г. назначают командиром крепостной конно-охотничьей команды — мобильной разведывательной группы. “Охотники подбирались обычно из казаков…Весной 1905 г., когда Россия начала войну с Японией, Арсеньева производят в штабс-капитаны и подчиняют ему уже две команды… Арсеньевские охотники задержали немало шпионов и диверсантов… Генерал-губернатор Приамурского края П.Ф. Унтербергер быстро оценил способности капитана Арсеньева и перевёл его поближе к штабу, в Хабаровск. А весной 1906 г. назначил начальником большой экспедиции в дебри Сихотэ-Алиньской тайги.
Генерал-губернатор рассчитывал, что Арсеньев с приданными ему офицерами и стрелками реализует свой опыт, накопленный в разведывательных рейдах во время минувшей войны. Громадные пространства — от побережья Японского моря и по распадкам, рекам, склонам Сихотэ-Алиньского хребта, его перевалам — надо было преодолеть пешим ходом, чтобы знать досконально, где возможны высадки вражеских десантов, где пройти войскам, где наступать, где обороняться, маневрировать или принимать бой.
Был в перечне поставленных задач пункт «Сведения о японских шпионах”»[29].
Первые путешествия Арсеньева начинаются в 1902 г. и тоже совмещаются, надо полагать, с обязанностями «охотника за шпионами и диверсантами». Однако вот, как встречает он в 1902 г. неожиданно появившегося на его таёжном становище странного бродягу.
— Стреляй не надо! Моя люди!.. — послышался из темноты голос, и через несколько минут к нашему огню подошёл человек.
Одет он был в куртку из выделанной оленьей кожи и такие же штаны. На голове у него была какая-то повязка, на ногах унты, за спиной большая котомка, а в руках сошки и старая длинная бердана.
— Здравствуй, капитан, — сказал пришедший, обратясь ко мне.
…Не расспрашивая его, кто он и откуда, я предложил ему поесть. Так принято делать в тайге»[30].
Так возник в жизни Арсеньева его знаменитый проводник Дерсу Узала. Насчёт предложить поесть, — это возражений не вызовет: обычай гостеприимства до сих пор жив в Уссурийской тайге. А вот вопрос, кто ты и откуда, у таёжного костра во все времена был и уместен, и обязателен — об этом вам скажет любой дальневосточник. Тут Владимир Клавдиевич опять что-то не договорил.
По моему глубочайшему убеждению, «Дерсу» был хорошо подготовленным японским шпионом. И если борец с диверсантами и шпионами не спросил никаких документов и наивно поверил в рассказы «Дерсу» о погибшей в эпидемию оспы семье и о прочих деталях его простенькой «легенды», начал с умилением восторгаться его умением выживать в лесу, то это странно. Странно в условиях надвигающейся войны с Японией.
Не странно будет только в том случае, если предположить, что романтическая встреча у ночного костра была запланирована ещё в… ВаршаВс. «Дерсу» сопровождал Арсеньева какое-то время, потом исчезал из его поля зрения (чтобы передавать отчёты в Японию?) и появлялся вновь. Перед тем, как исчезнуть в 1906 г. навсегда (кстати, сразу после выполнения экспедицией Арсеньева очень ответственного задания генерал-губернатора П.Ф. Унтербергера), «Дерсу» инсценировал собственное убийство на станции Корфовская вблизи Хабаровска.
«Недели через две… я получил телеграмму следующего содержания. «Человек, посланный вами в тайгу, найден убитым».
«Дерсу!» — мелькнуло у меня в голоВс. Я вспомнил, что для того, чтобы в городе его не задерживала полиция, я выдал ему свою визитную карточку с надписью на оборотной стороне, кто он, и что жительство имеет у меня. Вероятно, эту карточку нашли и дали мне знать по телеграфу… Двое рабочих копали могилу, а рядом с ней на земле лежало чьё-то тело, покрытое рогожей. По знакомой мне обуви на ногах я узнал покойника.
— Дерсу! Дерсу! — невольно вырвалось у меня из груди»[31].
Что ж вы, Владимир Клавдиевич, взглянули на обувь, а не в лицо убитому? Так и не взглянули б. Но: «Рабочие подошли к Дерсу и сняли с него рогожку. Прорвавшийся сквозь густую хвою солнечный луч упал на землю и озарил лицо покойника. Оно почти не изменилось»[32]. Но всё-таки изменилось?
