Лариса Бабиенко - Как живется вам без СССР?
Почему не родила без мужа? Не знаю. Я бы не побоялась родить, война ведь, где мужика найдешь? Зато старость у меня нынче с дочкой и внучкой. А Поля по сей день одна. Вот какая жизнь безрадостная ей выпала. Сама она ее во многом такую сморозила.
А какая чудная, краснощекая, ядреная Поля Ющалкина на картине Сычкова — „Катание с гор“! И на той, где с Татьяной Ушанчиковой в подсолнушках стоит! Походку, наклон головы, гордость — все в Поле Федот Васильевич уловил.
Конечно, под конец и самим Сычковым тяжело было в Кочелаеве. Он слепой был, хлеб даже рукой на столе искал. Потом операцию сделали, и уже спокойно Федот Васильевич до конца дней работал, хотя и в двух очках: одни с белой оправой, другие — с зеленой.
Навещали мы, разумеется, Сычковых в Саранске. Маруся Фоменкова частенько с колхозной машиной передавала им молоко. И непременно от одной коровы. Это особый знак деревенского уважения к людям. Передавал бидончик с молоком наш колхозный шофер, зять Скворцовых, хороший парень, добрый, уважительный…
Видела я Федота Васильевича и перед последним путем. Приехала к ним, Лидия Васильевна вначале в глазок глянула, потом в дом пустила, приготовила кофе с натуральным молоком и тут же — в слезы.
— Соня, плохо нам тут одним, переезжай, лапушка, к нам. Мы помрем, тебе квартира останется.
Я отказалась. У меня же дочка, работа. И Поля Плешакова отказалась. И Маруся Фоменкова. Мы у чужих отродясь не живали, как можно?
В эту пору Сычковы уже хорошо жили, деньги за картины имели немалые. У Лидии Васильевны дорогая посуда была, скатерти изысканные немецкие, шали редкие. Вроде еще с тех времен, когда им Вещилов помогал.
Выпили мы виноградненького в тот день, и Федот Васильевич с Лидией Васильевной говорят мне: хотим, чтобы похоронили нас обоих в Кочелаеве, в том саду, около тех яблонь и рябин, где мы частенько чай пили, а Федот Васильевич в это время на холсте писал.
Мечтали еще оба, чтоб в том саду им склеп сделали, мол, как это делали прежде. Но…
В Кочелаево под родные яблони Сычковы уже не вернулись. Федота Васильевича похоронили в Саранске. Поплакали мы, его бывшие соседи, от этого известия очень, через некоторое время настал черед Лидии Васильевны.
А уж с ее похоронами совсем печально вышло. Упала Лидия Васильевна в коридоре, не дойдя до телефона, чтобы вызвать „скорую“. Тут пришла домработница, она приходящей была, и вызвала врачей. Те сразу же спросили, с кем живет Лидия Васильевна? Узнав, что одна, попросили женщину удалиться и прийти через два часа.
Через два часа домработницу в квартиру не пустили. Лидию Васильевну, уже скончавшуюся, увезли в морг, дом опечатали. А когда распечатали, домашняя работница взяла все необходимое для похорон. Мы, кочелаевские, даже на похороны не успели. Жаль, как жаль, что не попрощались. А вещи их в театры и музеи особая комиссия отправила. Все по описи.
Но вот недавно опять с Федотом Васильевичем я встретилась. Вышла книга о нем. Репродукции в ней хорошие. Несколько портретов Лидии Васильевны, мой портрет „Плясунья Соня“. И Катю Агафонкину молоденькую встретила, Таню Силкину и Петра Ющалкина… Все мы тут молодые да живые! Вот чудо…
Книга очень обрадовала, но и огорчила. В ней написано, что за всю свою трудолюбивую жизнь Сычков оставил около трехсот полотен.
Какое там… Мы в соседях сорок лет жили, я почти каждую его работу видела. Считаю, было их около двух тысяч. Куда делись?
Было как-то, служили наши кочелаевские парни в ГДР и уже перед отъездом на родину попали в Дрезденскую галерею. Видят: вроде как на трех картинах наша Мокша. Наклонились, чтобы подпись прочитать, и ахнули: так это пейзажи Сычкова! Вон аж где… Даже чужеземцы нашими лугами любуются. Радости, гордости за Федота Васильевича! Всем потом в Кочелаеве об этом рассказывали.
А как эти полотна, ежели подумать, в Берлин попали? Наверно, Вещилов, друг неоценимый, помог… Не зря его Сычков многие годы добром поминал.
Значит, за границу из-за великой нужды художника ушли многие полотна Федота Васильевича.
И еще много полотен художника пропало. После выставок всегда он их не досчитывался. Однажды Федот Васильевич две недели грустил и жаловался:
— У меня, Соня, украли дорогую картину. Помнишь, ту, что „В темной хате“. Совсем опечалили меня. Показал одному пассажиру, потом уснул, и вот… Думал ли, что в России, нынче, и украдут картину? Значит, живопись люди любят, а купить не за что…
Но не очень долго, помнится, горевал тогда художник. Вскоре опять собрал нас, деревенских девчонок: Олю Богину, Таню и меня. Назвал картину „Троица“. И ее я потом больше не видела, даже в репродукциях.
Вовсе неизвестно местонахождение полотен „Учительница у себя дома“, „Письмо с войны“, „Деревенская свадьба“, „Жатва“. С выставок они не вернулись, там их похитили».
Покачивая на коленях правнучку Наденьку (Надежду), Софья Никаноровна напевает какую-то удивительно лиричную и удивительно мудрую русскую песню:
Как на этой травоньке,
Как на этой шелковой,
Цветики цветут,
Ах, лазоревые цветут…
На ее памяти ох,
Какие цветики лазоревые
Как на этой травоньке,
Да на этой малахитной
Шелковой за оконцем расцвели!
Федот Васильевич выполнил до конца свою нелегкую миссию художника и царством прекрасного венчал свое Кочелаево. Он создал целую серию полотен, на которых воспел красоту и глубину характера простого деревенского человека, необыкновенное обаяние юных деревенских Джоконд, здоровых и чистых душою женщин того поколения России, которым хватило сил пережить потом нелегкий период коллективизации, самую страшную войну века, тяжелейший послевоенный труд на колхозных полях, хватило сил и достоинства, большинству из них в одиночку, не только поднять, но и поставить на крыло своих обкраденных войной и безотцовщиной детей.
На выставках и в музеях посетители подолгу не отходят от полотен Сычкова. Зрителям нравится звонкость в цвете на его полотнах, одухотворенность умных тонких крестьянских лиц и какая-то удивительная искренность исполнения.
Как жаль, что полотна Константина Вещилова разбежались по всему миру и теперь, почти безымянные, нигде не имеют своей родины, то есть своего родового гнезда, как это у картин Сычкова в Мордовии.
Вот в чем выиграл Федот Васильевич Сычков, хотя никогда не был в Нью-Йорке.
И это то, в чем проиграл не менее талантливый Вещилов, хотя и на Капри с Маней гулял, и в Булонском лесу, и в Нью-Йорке видел тысячи блюд на никелированных подносах.
А страны, которая заботилась бы обо всех картинах Константина Александровича, как непрерывно заботится она нынче о полотнах Сычкова, у Вещилова, к сожалению, нет. Вот какая трагедия сваливается на художника, если он, даже ради куска хлеба, покидает Родину.
Как видим, чужбине таланты из других стран не очень-то дороги.
ОХРАННАЯ БАБЬЯ ГРАМОТА
Стоит Марья у прилавка в пустом магазине. В деревне сенокос, в кой час ребятишки за макаронами прибегут, и продавщица оттого в окошко беспрерывно и скучновато глядит. Увидит вдруг кого, в одно мгновенье встрепенется.
«Василий прошел, — отметит про себя и решит: — Наверняка к той, своей…».
«Завидки берут? — спросит ленно себя и махнет рукой: — Чему завидовать? Какой же это мужик, люди добрые, когда с Нюрой-птичницей разводился, себе оставил мебель, Нюре детей, мол, теперь поровну, без обиды все в жизни поделено. Бурьян, охломон, — ругнулась она, — ненужная гвоздика, — и спохватилась сама, — а почему все же гвоздика, хоть и ненужная?».
Покрутила мыслью, покрутила, будто сковородкой перед собственным носом, и самой себе не захотела ни в чем признаваться. Ежели в том, что все они, мужики, кажется, никудышные, и все же, в общем, лучше иметь личную жизнь, чем вовсе ее не иметь, вот, хоть и ненужная, а все же гвоздика — эта личная жизнь.
— Да кто же тебе мужик? — вспыхнула однажды, когда была еще жива, мать. — Этот плох, тот куда хуже?
Вспомнилось, как в детстве дружила с мальчонкой. По соседству жили и в одно время заболели корью. Тридцать дней в избах были затемнены окна, тридцать дней обе матери боялись, как бы не случилось у детей слепоты или других осложнений. По весне, хоть и очень бледной, хилой, но все же здоровой выбежала девчушка на луг. Ивана в тот же час вынесли воздухом подышать. Через день навсегда отнесли на погост.
«Не моя ли половина так рано ушла?», — нынче спустя тридцать лет с сожалением думала Марья. Выглянула на улицу, ахнула: «А вот этот… Этот да…»
Мимо бежал молоденький председатель колхоза. Было, когда Марья кончала десятый класс, он готовился только в первый.
«Да, гляди-ка, всех обогнал!» — удивлялась нынче она, восхищаясь тем, что человек этот прямо уникум, голова! Он за телефон не хватается, если в столовой нет хлеба, а у людей запаздывает обед. Зыркнет черными глазищами, кого же послать? Если некого, колхоз ведь с кулачишко, сам хватает мешок да мчится на газике в город. Сам же и за рулем. Короче, себя не бережет, как розу тепличную белоснежную, а персону свою пускает в расход, будто К-700 в первый год эксплуатации.
