Лариса Бабиенко - Как живется вам без СССР?
Все это время вспоминала, как я проводила у вас время. Вспоминала вашу мастерскую, и вид из окна и ваш садик, и вашу поездку на Суру. Помните, мы тогда изнывали от жары.
Как хочется целиком отдаться жизни в искусстве, быть ближе к природе и передавать ее тоньше и правдивее.
Сейчас занята эскизом к выставке. Мотив у меня весенний. На переднем плане цветущие деревья, молодые посадки, вдали река. Второй план залит лучами вечернего солнца, все в золотисто-розовых тонах, яблоки тоже освещены.
Работать хочется.
Была недавно на выставке Цейлона. Очень мне понравилась.
Я очень жалею, Федот Васильевич, жалею, что вы так и не согласились попасть к врачу, которого я рекомендовала. Ведь мне так хотелось сделать вам облегчение, которое он, несомненно, бы вам дал».
«Милый Федот Васильевич!
…Сейчас приостановили прием от двух Советов. Якобы завалены они картинами и принимать не хотят. А ведь у художников вся надежда, что к праздникам продажа картин на выставках будет.
Пока что после съезда особых изменений нет, а вот цены на краски прибавили, это для всех — удар. Не знаю, удастся ли, но художники хотят хлопотать, чтобы для нас были спецларьки со скидкой.
А на улице так стало хорошо, так и тянет в лес, в поле, ближе к природе. Все думаю, когда я к вам выберусь.
Если я к вам приеду, что надо привезти из продуктов? Наверное, сахар, в основном. И все, что надо остальное, пишите, я заранее все куплю.
На моем полотне пропадает звонкость в цвете.
Была с Виктором Дмитриевичем на выставке французских репродукций. Смотришь на эти работы и забываешь, что это напечатанное фото.
Особенно хороши вещи, которыми восхищаешься не только как прекрасно выполненными репродукциями, а как живописными работами мастеров: Клода Моне, Эдуарда Мане, Сислея, Коро.
Я там много работаю, так устаю, что временами думаю, как бы у меня не было разрыва сердца от переутомления.
К Совету пришлось много работать, но пока еще картину не сдала, опять чернеет холст. Я почти каждую неделю переписывала всю работу заново».
«…Я с самой весны болею, и очень тяжело, — пишет о себе Нина Петровна в следующем письме. — Дело доходило до того, что меня с улицы увозили на „скорой помощи“ и домой вызывали „скорую“. Все это от переутомления, недоедания и нервной атмосферы нашей жизни.
Что вы, Федот Васильевич, сейчас пишете, над чем работаете? Поздравляю вас с наградой. Это очень приятно. С каким наслаждением мы с вами пописали бы!
Вот если буду здорова на будущий год и если Вы не будете против, с удовольствием навещу вас. Я очень рада за вашу продажу картин.
Несколько дней, как стоит солнечная погода. Небо такое прозрачное, легкое, кажется, на улице так хорошо. Как процветает Ваше подсобное хозяйство: огород, сад?»
«Жизнь в городе только изматывает человека, иссушает его душу и раньше времени старит. Вы гораздо чище и моложе душой, чем многие наши молодые художники, дельцы, кишащие в столице.
Я помню ваш восторг и настоящий трепет чувств художника, которые вызывала в вас природа, когда мы с вами были в Хосте. И я уверена, что у вас опять появятся и бодрость, и энергия для любимого творчества.
Просто вымыла душу, прочитав Ваше письмо. Федот Васильевич, я вот завидую вам, вашей жизни в искусстве».
Переписка двух художников была многолетней, активной; бесполезно ставить под письмами даты, важно выстроить их по смыслу, ассоциациям, ощущениям, что испытывали, несмотря на огромную разницу в возрасте, эти два внимательных друг к другу человека.
Им, живущим в разных точках страны, почти всегда было трудно, но их письма говорят о главном: это люди огромной духовности, высокой профессиональной культуры, люди романтичной мечты.
«Барышня-художница! — пишет Федот Васильевич в Москву. — Чувствую себя слабым, без энергии. Долго стоять не могу. Отек ног.
Во дворе и мастерской столько радостного света, тепла, только бы и запечатлевать эти очаровательные впечатления на холсте. Еще надеюсь я на восстановление здоровья и надеюсь, что буду еще наслаждаться любимой мною живописью. Надоело сидеть дома».
«Несмотря на мои годы, я люблю молодость и живу мечтами моей молодости. Я до сего времени изображаю детей и девушек с их улыбками. Это приносит мне самое любимое наслаждение. Пусть меня осуждают за это и художники, и критики, и политики, пусть я считаюсь отсталым.
Я люблю изоискусство, предан ему с детства на всю жизнь и не могут идти по другому пути. Чувствую, что уже недолго придется мне наслаждаться жизнью и любимым искусством».
«Я был удивлен необыкновенной красотой пейзажа.
Эта деревня утопает в садах, старые липы, ивы… Старые избушки лепятся (друг к другу) среди деревьев, и люди, колхозники, живут еще по-старому. Я был в восторге от красоты живописной природы.
Раньше, года 3–4 тому назад, я мечтал о своей выставке в Москве.
Теперь вышло так, что мне разрешена выставка в Москве. Я подумал и не решаюсь ее делать, потому что на этой выставке меня, наверное, осудят за то, что я за эти 33 года Советской власти так мало написал на тему Советского человека».
«Милая Нина Петровна! Ваше письмо, которое я получил 24 января, очень успокоило меня известием о том, что эта неприятная напряженность жизни скоро пройдет, и снова художник будет жить той прекрасной жизнью, в которой будет заниматься творчеством свободным, а не принудительным.
Вы-то молодая, у вас-то все возможности на близкую счастливую жизнь.
О себе я этого не могу сказать. Я уже не надеюсь на лучшее будущее. Я прожил. Уже кончается моя жизнь с ея творческим делом. А жизнь так прекрасна, еще бы не прочь пожить хоть лет пяток! Несмотря на все переживаемые трудности.
Несмотря на трудно переживаемое время, я все еще работаю. Потихоньку, не спеша, пишу свои любимые сюжеты из деревенской жизни. Пишу то, что мне хочется и нравится, свободно, без заказов. А что из этого выйдет потом, не знаю.
Всю свою жизнь я посвятил делу живописи, нигде и никогда не служил, а средства добывал чистым искусством, живописью. Поэтому приятно было работать.
Мой вам искренний привет и лучшие пожелания».
Федот Васильевич и Лидия Васильевна Сычковы. 26 января 1949 года.— Я часто думала, — спустя много лет рассказывала мне, автору этого очерка, Нина Петровна Петровичева, — почему полотна Сычкова так нравятся посетителям картинных галерей? Притом многим посетителям. Из простых людей, интеллигентов…
«Да, у Сычкова великолепный рисунок, да, это школа Репина, — размышляла Нина Петровна, — очень помогло ему посещение многих музеев Европы, площадей Рима, Венеции, Парижа с их непревзойденными шедеврами архитектуры. Но все перечисленное — в багаже у многих художников. Однако от всех ли их полотен исходит такое тепло и добро? А мягкая ласковость лиц, а сияние глаз, необыкновенная чистота характеров?
Господи, потом сообразила я, да ведь это натура! Сычкову повезло. Он понял, увидел высокую интеллигентность простого русского деревенского человека, понял, как тот открыт миру, очень хочет жить, радоваться, любить… Любить лес, подсолнушки, свою речку, соседей… Он постиг огромную духовную наработанность в культуре многих поколений деревенских людей. С первого момента для многих незаметную. Но не для тех, кто с этими людьми общается много лет.
Я была в Кочелаеве, видела натурщиц Сычкова, уже постаревших, усталых, многое к тому времени потерявших, но душою таких же светлых и чистых, как прежде.
Одна Софья Рябова, в замужестве Чижикова, что стоит! Какова ее память, трудолюбие… А как хороша в слове!».
И последние годы жизни Федота Васильевича неплохо помнит его бывшая натурщица Соня Чижикова:
«Как же не хотел Федот Васильевич навсегда уезжать из Кочелаева, — вспоминает она. — Как откладывал отъезд, хотя в Саранске Союз художников ему отличную квартиру выделил.
Сами подумайте, легко ли покидать тех, с кем жизнь проведена? Почитай, каждый день виделся он со мной. Много помогала Сычковым по дому Поля Плешакова, та, что мордовочкой написана на его картине „Урожай“. Большая была картина, сложная, ее наш сосед целое лето писал. А дочки Поли уже на картине „Возвращение с фронта“.
Помню, до чего же хороша была другая наша Поля, Ющалкина. Но как трудно шла ее жизнь. Уехала из Кочелаева, думала, лучшую долю найдет. В Москве на стройке работала, но жилье ей, одиночке, почему-то не дали. Выбралась потом она из столицы, сама себе ручками белыми избушку слепила и, бедняга, — по торфам до войны и по торфам после войны. Без электричества теперь в этой избушке век доживает.
Не любит Поля электричества. А как телевизор у соседей поглядит, особенно про войну, плачет неудержимо, совсем нервов нет у человека. Да и откуда им быть? Замуж так и не выходила, мужики наши на войне остались навсегда. Только на государство Поля работала. Всю жизнь налог за бездетность, в год по 150 рублей, платила. Потом сельхозналог — 200 рублей вынь да положь. И еще мяса 40 килограммов обязательно сдай. А ручки одни в избе, только бабьи.
