Michael Berg - Веревочная лестница
Сашка Бардин — зануда вообще-то, но самый добрый из нас. И помнит всех и все. Он единственный звонит пару раз в год, иногда приезжает, и так все эти годы. И не только мне, но многим из нас, а Валерке Филатову возил картошку, чтобы тот с голоду не подох. Денег старался не давать, так как все равно пропьет. От него знаю, что Валерка после встречи со мной у метро сел на год, а когда вышел, все переживал, что не отдал мне пять тонн. И разные страшноватые истории про Валерку: что якобы менты хотят отнять у него квартиру, будто отец Филатея с ними договорился: отдает квартирку, ему — какую-то хибару за городом, а Валерке все равно подыхать. Будто бы менты из местного отделения уже пару раз приезжали и, привязав к стулу, требовали, чтобы подписал нужные бумаги, а когда он не согласился, то оставили в пустой квартире привязанным. Может, и врет наш Филатей или по старой привычке привирает. А ведь какой красивый, стильный был парень — «Марокана ликуёт!».
Больше не знаю, кажется, ничего. Нет, Наташка Касаткина — архитектор. Лет двадцать пять назад слышал, что кто-то встретил толстуху Алку Грунес, так она не только вроде бы стала стройна, как манекенщица, но еще и красавица. Люда Степкина — она еще дружила с Егоровой, милая, с большой грудью, я даже стих написал:
Гляди, у Люды-балаболки
Гуляют груди под футболкой.
Первые годы после школы приезжала к нам с Танькой еще на старую квартиру, то есть лет пятнадцать назад, затем молчок.
А о Чмыревой, Вербицкой, Коле Анисимове — не знаю ничего. Как, впрочем, и о других.
Месяц назад, перед тем как ехать на родительское собрание в школу сына (было полчаса свободного времени), заехал в нашу родную 30-ю. То есть в здание на Среднем, так как «тридцатка» переехала на Шевченко, к «Прибою», уже давно. Машину поставил на стороне «Макдоналдса», со стороны школы места не было. Лучше бы не заезжал. За двадцать восемь лет я был в школе раза два, не более. Последний раз лет пятнадцать назад, а может, и двадцать. Но тогда там все было по-старому — зеленые стены, белые двери со стеклами, закрашенными до двух верхних квадратов, кабинет литературы-2, кабинет физики Шифмана, недавно (читал в какой-то газете) ставшего «учителем года». Походил по коридорам, пестуя в себе ностальгию, и ушел, все-таки разбудив несколько дорогих воспоминаний.
Теперь все было иначе. В здании разместилось какое-то училище — автодело, коммерческий класс, что-то связанное с торговлей: белые стены, белые двери, классы с компьютерами, дети пэтэушного вида в каскетках и т. д.
Вечер встречи
О том, что «тридцатка» отмечает свое столетие, услышал по радио. Юшкова зовет, говорит, иди сюда, о нашей школе что-то; я успел нажать «save» на клавиатуре, так как у нас электричество моргает. Услышал конец, что 21 октября состоится празднование 100-летнего юбилея 30-й школы, на которое приглашаются выпускники, окончившие ее до 1970-го года включительно. Для более поздних выпусков — день встречи 23 октября. Вход по пригласительным билетам, которые нужно заказать предварительно. Билеты получал мой сын в охране школы, вооруженной «калашниковыми».
До самого последнего момента был не уверен, что смогу пойти, в конце концов опоздал, с трудом отыскав новое здание «тридцатки» за кинотеатром «Прибой», — обыкновенный новодел, стандартное школьное сооружение, каких полно в новостройках. У входа столпотворение машин, больше половины — иномарки, внутри — как в тесном театральном вестибюле, если в репертуаре гастрольный спектакль «Современника» или «Таганки». Обилие пожилых лиц, распознать в которых бывших школьников можно только с помощью волшебного рентгена, вместо радиоактивного луча использующего мгновенный эликсир омоложения. И ни одного знакомого лица — ни в коридорах, ни в двух буфетах (в одном только пиво, в другом — коньяк и шампанское), ни в самом актовом зале, где я с трудом нашел жену. Ни ад, ни рай, а чистилище — пробираешься, протискиваешься, оглядываешься по сторонам, жадно выискивая знакомые тени, каждое лицо просвечивая на предмет соответствия координатам тридцатилетней давности, но лица не поддаются расшифровке, потому что они чужие. На всех — гримаса ожидания и приготовленная улыбка изумления, если вдруг окажется, что лысый и пегий дядечка, локтем заехавший в грудь и рассыпавшийся в извинениях, какой-нибудь Вовка пусть не из твоего, но хотя бы из параллельного класса.
Потом, когда со сцены начались выступления учителей, Юшкова, специально надев очки, шепчет: смотри, справа у окна, стоит девчонка из 105. Оглянулся — да, стоит, узнал, такая же девчонка, как я — собачка, здоровая тетеха, семь на восемь, восемь на семь, но лицо — узнаваемо. Я даже послал ей улыбку привета, но она с радостным нетерпением скользнула по мне взглядом и отвернулась, ища хоть кого-нибудь знакомого.
Потом Юшкова опять толкает меня: посмотри, три-четыре ряда за нами, парень, кажется, из 103. Да и этого изможденного узника сибирских рудников я где-то видел — неужели и эта мумия была веселым и черноволосым мальчуганом? А потом на сцену вышел Шифман.
Они не меняются, наши учителя. И стареют совсем не с той скоростью, нежели мы, подпитываясь молодой ученической кровью в рамках легального педагогического вампиризма. И Шифман, и белый как лунь, но точно такой же Герман, и Антонина — они молоды и обворожительны, так как несменяемыми часовыми стоят у ворот нашей юности и сторожат ее волшебное яйцо. Шифман с теми же интонациями и жестами, разве что неожиданно волнуясь, сказал слово, почти полностью соответствующее его воспоминаниям, опубликованным в юбилейном сборнике (я купил и сборник, и видеокассету о школе). Слушая, я смотрел и смотрел по сторонам, веря и не веря, что почти все сидящие в душном зале (даже нижние стекла окон запотели) — его ученики, в некотором смысле — моя родня, и — как бы это сказать — не мог с этим смириться. Я не знаю, что такое внутренний голос, но кто-то, кого я давно не слышал, шептал мне: «Этого не может быть, его ученики — только мы, только мы имеем право на Шифмана, Германа, потому что я точно помню, что больше никого не было, а тот, кто был раньше или позже, я их не знаю, да и знать не хочу, их здесь не стояло, их фотографий нет в нашем школьном выпускном альбоме, они только примазываются к нашему детству. Мы — в законе, они — самозванцы».
Потом я видел, как Шифмана, Германа обступили какие-то морщинистые тетки и дядьки, и те всем им с радостной готовностью улыбались, демонстрируя сочувственное узнавание, но, боюсь, узнавали лишь каждого десятого. Все эти чужие люди любили наших с вами учителей и претендовали на ответную любовь, а я чувствовал себя ограбленным — ты сидишь, а на твоих глазах растаскивают по углам твое имущество, с полным основанием считая его своим, и поделать ничего нельзя, разве что вспомнить о законе больших чисел и переходе количества в качество. Увы, отношения бывшего ученика и учителя вполне соответствуют отношениям шаха и его гарема. Все жены любят своего господина, потому что другого не будет, но он больше любит молодых жен, а не старых, которые тоже когда-то были молодыми и любимыми, а теперь — почтенные матроны, которым приличествует достоинство взамен уважения к их сединам.
Учителя на сцене сменяли учителей, половина из бывшей 38-й, которая слилась с 30-й, и они тоже хотели праздника, хотя и были в меньшинстве. Честно говоря, 38-я достала. Что им наша Гекуба, они не из нашего Приамова скворечника. И все вместе — стандартное, блочное оформление здания вместо нашей старинной лестницы и деревянного благородства перил, дурацкая 38-я и хоровод чужих, вызывающих ревность, незнакомых физиономий вокруг моих учителей, и самое главное — что никто из вас так и не пришел, хотя мы ждали до последнего, когда ждать уже стало бессмысленно и кончилось шампанское, которое «троечники», сделавшие карьеру, покупали бутылками. Я по маленькой пил коньяк и чего-то все время ждал.
Галина (Галина Николаева Климовицкая) уехала в этом году. Вышла на пенсию и уехала к сыну — то ли в Штаты, то ли в Израиль. У нее зубы выступали вперед, как у неандертальца, двоюродный дедушка которого шимпанзе. Но она была толковая и не злая, не Веребейчик, конечно, но, как говорили когда-то, на уровне. Хорошая тетка: именно она первая в 67-м принесла в школу «Мастера и Маргариту» в журнале «Москва», обернутом в кальку.
Каждому выпуску был отдан один класс: все, кто кончил в 69-м, собрались в конце концов в 57-й аудитории на втором этаже. Из шести классов набралось не более 20 человек. Девки вообще неузнаваемы, парни (если бравировать школьным сленгом) — с трудом, но каждый второй поддавался операции восстановления лица по черепу. Больше всего было из 102, они дружные, собаки, не то что мы. Девки из 104 (плюс Печонкин, который подарил визитку) сказали, что собираются почти каждый год. 105 встречаются раз в пять лет. А 103 либо 1 сентября, либо на День учителя ездит поздравлять Веребейчика. А мы с Юшковой были вдвоем.
