Светлана Бондаренко - Неизвестные Стругацкие: Письма. Рабочие дневники. 1942-1962 г.г.
Насколько сильно было впечатление АНа от «Дороги на Океан», можно судить и по большому количеству цитат из нее в книгах АБС всех периодов творчества — от «Страны багровых туч» до «Дьявола среди людей».
Послеблокадный Ленинград БН описывал выше, но есть еще одно его воспоминание того времени.
ИЗ: БНС. БОЛЬНОЙ ВОПРОСУже в Ленинграде в пятом или шестом классе я обнаружил вдруг, что у меня есть отчество. Вдруг пошла по классу мода — писать на тетрадке: «…по литературе ученика 6-а класса Батурина Сергея Андреевича». Но я-то был не Андреевич. И не Петрович. Я был Натанович. Раньше мне и в голову не вступало, что я Натанович. И вот пришло, видно, время об этом задуматься.
В нашей школе антисемитизм никогда не поднимался до сколько-нибудь опасного градуса. Это был обычный, умеренный, вялотекущий антисемитизм. Однако же, быть евреем не рекомендовалось. Это был грех. Он ни в какое сравнение, разумеется, не шел с грехом ябедничества или, скажем, чистоплюйства любого рода. Но и ничего хорошего в еврействе не было и быть не могло. По своей отвратительности еврей уступал, конечно, гогочке, который осмелился явиться в класс в новой куртке, но заметно превосходил, скажем, нормального битого отличника. Новую куртку нетрудно было превратить в старую — этим с азартом занимался весь класс, клеймо же еврея было несмываемо. Это клеймо делало человека парией. Навсегда. И я стал Николаевичем.
«…по арифметике… ученика 6-а класса Стругацкого Бориса Николаевича…» Мне кажется, я испытывал стыд, выводя это на тетрадке. Но страх был сильнее стыда. Не страх быть побитым или оскорбленным, нет, — страх оказаться изгоем, человеком второго сорта.
Потом мама моя обнаружила мое предательство. Бедная моя мама! Страшно и представить себе, что должна она была почувствовать тогда — какой ужас, какое отвращение, какую беспомощность! Особенно, если вспомнить, что она любила моего ища всю свою жизнь, и всю жизнь оставалась верна его памяти. Что она вышла замуж за Натана Стругацкого вопреки воле своего отца, человека крутого и по-старинному твердокаменного — он не колеблясь проклял свою любимую младшенькую Сашеньку самым страшным проклятьем, узнав, что убежала она из дома без родительского благословения, да еще с большевиком, да еще, самое страшное, — с евреем!..
Я плохо помню, что говорила мне тогда мама. Кажется, она рассказывала, каким замечательным человеком был мой отец; как хорошо, что он был именно евреем — евреи замечательные люди, умные, добрые, честные; какое это красивое имя — Натан! — какое оно необычное, редкое, не то что Николай, который встречается на каждом шагу… Бедная моя мама.
Иногда мне кажется, что именно в этот вечер — сорок пять лет назад — я получил спасительно болезненную и неописуемо горькую прививку от предательства. На всю жизнь.
И кажется мне, что именно тогда дал я себе клятву (хотя, конечно, не давал я ее себе ни тогда, ни позже), которая звучала (могла бы звучать) примерно так: «Я — русский, я всю свою жизнь прожил в России, и умру в России, и я не знаю никакого языка, кроме русского, и никакая культура не близка мне так, как русская, но. Но! Если кто-то назовет меня евреем, имея намерение оскорбить, унизить, запугать, я приму это имя и буду носить его с честью, пока это будет в человеческих силах».
О дне Победы АБС не вспоминали. Или, может быть, их не спрашивали. На наш вопрос БН ответил так:
Особенно ярких воспоминаний не осталось. Дело в том, что уже два или даже три месяца всё было совершенно ясно: мы победили, и скоро, вот-вот, войне конец. Видимо, я уже свыкся с этой мыслью настолько, что когда конец на самом деле наступил, я воспринял его как должное. Взрыва эмоций не было. Была просто спокойная радость: все кончилось, мир, все злое позади, все доброе возвращается… Впрочем, я этими словами тогда, естественно, не пользовался, но суть ощущений сводилась именно к этому.
Войну вспоминать страшно, войну вспоминать больно, но и здесь АБС находили повод для оптимизма:
ИЗ: АБС. ЖИЗНЬ НЕ УВАЖАТЬ НЕЛЬЗЯБНС: Мы недавно сидели вчетвером — Аркадий, Ленка, его жена, Адочка моя и я — и прикидывали: как вообще могло случиться, что мы вот… сидим все вместе?! Пришли к выводу, что это совершенно невероятное, вообще говоря, стечение обстоятельств — конечно, мы все должны были погибнуть. Я должен был умереть в блокаду — это было ежу ясно, я умирал, мама мне об этом рассказывала… меня спасла соседка, у которой каким-то чудом оказался бактериофаг… Мне дали ложку этого лекарства, и я выжил, как видите.
…Аркадий тоже должен был погибнуть, конечно, — весь выпуск его минометной школы был отправлен на Курскую дугу, и никого не осталось в живых. Его буквально за две недели до этих событий откомандировали в Куйбышев на курсы военных переводчиков. В той теплушке, в которой ехали отец и Аркадий, — умерли все, кроме брата. Потому что это были эвакуированные из Ленинграда, которых сначала переправили по Дороге жизни, потом от пуза накормили…
Михайлова Е.: Разве так можно?
БНС: Нельзя, конечно, но тогда этого никто не знал. Начался кровавый понос… что-то жуткое… многие сразу умирали. Потом живых посадили в ледяной вагон и — до Вологды без остановки, без врачебного внимания… Вот так. Аркадий был, конечно, чрезвычайно крепким молодым парнем — он выжил тогда один среди всех.
…Ленка Аркашина, безусловно, должна была погибнуть — она была дочерью нашего посольского работника в Китае, попала в самый разгар японского наступления на Шанхай, их эвакуировали оттуда на каких-то немыслимых плавсредствах, сверху бомбила авиация, как они выбрались живыми, непонятно до сих пор.
…Ада, моя жена, попала под Ставрополем под немецкую бомбежку, был сброшен десант, все беженцы рассыпались по полю… а на них пошли немецкие танки! Они остались в оккупации, помирали там от голода, и всю ее семью должны были расстрелять как семью советского офицера. Все списки были уже представлены… их спасли только партизаны.
…Как мы все уцелели? И к тому же встретились вчетвером? Это чудо.
Так что жизнь для нас — чудо четырежды, и ко всем ее радостям, трудностям и даже неприятностям мы относимся с уважением, жизнь не уважать нельзя.
Послевоенная жизнь
Пять лет после войны у АБС были заполнены учебой. БН доучивался в школе в Ленинграде, живя с мамой, АН — в институте в Москве, с выездом на практику в Казань. Общие жизненные наблюдения того времени:
БНС. ОФЛАЙН-ИНТЕРВЬЮ 18.09.03Недавно один мой знакомый, преклонных лет человек, сказал нечто вроде следующего: «Эх, хорошо было при Сталине! Чуть что не так — к стенке. Вот и делали все хорошо. И жилось не в пример лучше, чем при этой… демократии-дерьмократии…» А что бы Вы ему ответили?
Черный Zамысел. Север, Россия
Я бы ответил ему, что он плохо информирован. Жилось совсем не лучше, — хуже жилось. С продуктами прилично было только в столицах союзных республик и в Ленинграде: в Москве — просто хорошо, в Питере и прочих ташкентах похуже, но, в общем, все необходимое для жизни было. (Кроме денег.) В «простых» городах снабжение было отвратительное, а на деревне (за исключением нескольких десятков-сотен образцово-показательных колхозов) просто голодали. Мама моя, чтобы прокормить себя и меня, работала на двух работах да еще и репетиторствовала. И все равно: в магазинах свободно была, например, икра, но позволить ее себе мы могли только в исключительных случаях. Что касается промтоваров, то царила непонятная нынешнему человеку бедность, почти нищета. Одежду штопали и перешивали. Купить костюм — это была грандиозная проблема. А уж пальто!.. Хорошо одетый человек на улице был большой редкостью. Чтобы купить мне фотоаппарат (я безумно увлекся вдруг фотографией), нам пришлось продать велосипед (который, между прочим, тоже был роскошью, а не средством передвижения). Так что мы не голодали, конечно, и ощущали, что жизнь прекрасна (особенно после войны и разрухи), но мы были бедны, унизительно бедны — все: и мои друзья, и мамины знакомые, и все соседи по дому. Теперь можно только поражаться, откуда взялась эта легенда, что «при Сталине жилось хорошо»?! Цены снижали ежегодно и регулярно, это верно, но уровень жизни все равно оставался безнадежно низким. Отдельная квартира была редкостью. Личный автомобиль был редкостью в квадрате (хотя в продаже — свободно). Телефон считался роскошью. Телевизор мы сумели себе позволить только в 56-м году (я получил первый свой гонорар). В общем, не обольщайтесь: никакого Золотого Века не было при Сталине, как не было его вообще никогда.
Учеба АНа в ВИИЯ КА не была такой трудной (в бытовом отношении — его кормило-одевало государство) и одновременно не была и легкой: казарма — это не житье с мамой.
