Даниэль Домшайт-Берг - WikiLeaks изнутри
«Койченрадио» – это типичный Джулиан. Он не запоминал слова на иностранных языках. Вместо «Шпигель» он постоянно говорил «Шпайгель», даже когда этот немецкий журнал уже несколько месяцев был одним из наших основных партнеров.
Когда я ехал на такси в берлинский район Ной-кёльн к журналисту Филипу Банзе, мне позвонила мама. Моя бабушка умерла. Мы ожидали этого со дня на день. А я даже не съездил в Райнгау, чтобы еще раз ее увидеть. Я знаю, бабушка гордилась мной и моей борьбой за справедливость в мире. И все-таки мне ужасно стыдно, что я не смог отказаться от передачи, чтобы по-человечески попрощаться с ней. Вся семья, кроме меня одного, всю неделю сидела у ее кровати. А у меня была встреча в Берлине, такая важная.
На тот момент мы считали, что надо использовать любую возможность, чтобы сделать WikiLeaks знаменитым. Нам срочно требовались пожертвования, мы радовались, когда получали новые документы. Все остальное отодвигалось на второй план. Очень далеко.В первый раз меня серьезно задели слова Джулиана, когда мы обсуждали поездку на Всемирный социальный форум в Бразилии в начале 2009 года. Один мой приятель хотел поехать с нами. Я рассказал об этом Джулиану, хотя сам был против. Этот парень не имел ничего общего с нашим проектом, к тому же мы не в отпуск собирались, а хотели там работать и налаживать контакты. Но Джулиан сразу загорелся: «Конечно, пусть едет с нами!» Мол, он не откажется, чтобы кто-нибудь носил его багаж. Тут я впервые задумался: кто же, интересно, сейчас играет для него роль носильщика? И понял, что кроме меня никого рядом нет.
Задним числом я осознаю: Джулиану часто казалось, будто я под него прогибаюсь. А я-то думал, что веду себя дружелюбно и внимательно. Наверное, он считал меня более слабым человеком, чем я есть.
Может, дело в том, что я по натуре оптимист и всегда предпочитаю заниматься конкретными делами, а не тратить время на критику. Наша дружба дала трещину в тот момент, когда Джулиан решил, что я ему больше не подчиняюсь. Когда я заговорил о конкретных проблемах (потому что эти проблемы действительно были, а не потому что я изменил свое отношение к нему), Джулиан сказал, что меня надо держать в узде.
В начале 2010 года его тон радикально поменялся. Вплоть до того, что он пообещал меня «из-под земли достать и убить», если я вдруг ошибусь. Со мной так никто никогда не разговаривал. Пусть он даже ужасно боялся сбоев, но это все равно не оправдание. Я только спросил, все ли у него дома, а потом усмехнулся и махнул рукой. Да и что тут скажешь.
Я не помню за собой серьезных промашек. Однажды я забыл сделать резервную копию центрального сервера. А когда он сломался, Джулиан заявил: «WL жив только потому, что я тебе не доверял!»
У него самого была копия, с которой мы без проблем заново стартовали. Думаю, он сделал ее не только для надежности, но именно из-за недоверия ко всем и ко мне в том числе. На этом сервере хранилась также наша электронная переписка.
Абсурдность ситуации состояла в том, что это как раз он постоянно что-то терял или забывал. А теперь упрекал в этом меня. Для его собственных неудач всегда находилось изящное объяснение. По возможности даже героическое. Когда в июне 2009 года он должен был получить премию «Международной амнистии», то появился в Лондоне на три часа позже. Премию нам дали за утечку о тайных заказных убийствах, совершенных кенийской полицией: были убиты более 1700 человек и почти 6500 человек – похищены. Это раскрыли и подробно описали два кенийских правозащитника из Фонда Оскара.
Джулиан пропустил церемонию вручения. А в аудитории сидели люди, до которых мы в ту пору не смогли бы иначе достучаться. Указание на эту премию могло открыть нам многие двери, на многих критиков это действовало как своеобразное поручительство: не могла же «Амнистия» наградить какую-то беспринципную организацию.
За два месяца до вручения Оскар Камау Кингара, руководитель Фонда Оскара, и его программный директор Джон Пол Оула были почти в упор расстреляны в их машине в городе Найроби. Они как раз ехали в кенийскую Комиссию по правам человека, совместно с которой и составили отчет о преступлениях. Мы всего лишь вывесили их доклад на нашем сайте, сделав его доступным для более широкого круга читателей. Вообще-то это был наш долг перед Кингарой и Оула – получить приз от их имени и лично. Джулиан написал про них торжественный пресс-релиз.
Его объяснение, почему же он опоздал на вручение, сделало бы честь шпионскому триллеру. Я запомнил только образы двух полицейских, которые его якобы преследовали.
А однажды он рассказал, что пропустил после пересадки авиарейс, потому что решал чрезвычайно сложную математическую задачу. Мы провели вместе много времени, но я никогда не понимал, когда он привирает, а когда говорит правду.
Я знаю как минимум три разные истории о его прошлом и о происхождении его фамилии. Я слышал байки как минимум о десяти его предках из разных частей света, от ирландцев до пиратов южных морей. Как-то он заказал визитные карточки на имя «Жюльен д’Ассанж». Вокруг собственной персоны он соткал кокон таинственности, приукрашивая свое прошлое все новыми деталями, и радовался, если журналисты это публиковали. Когда я услышал, что он работает над автобиографией, то тут же подумал: это пойдет в отдел беллетристики, но уж точно не на полку с документальной прозой.
Джулиан каждый день создавал себя заново, как жесткий диск, который можно форматировать снова и снова. Все сбросить и начать с чистого листа. Возможно, он сам не знал, кто он и откуда. Может, его жизнь научила всякий раз отрекаться от друзей и от женщин. Так что было легче провести полную саморевизию и нажать на клавишу «Reset».
Джулиан вел постоянную борьбу за превосходство, даже с моим котом Господином Шмиттом. Это было милое ленивое создание с пушистой бело-серой шерстью, может, чрезмерно осторожное, но добродушное до кончиков усов. Но со времен висбаденского визита Джулиана кот страдает психозом.
Джулиан изводил животное постоянными нападениями. Растопыривая пальцы, он набрасывался на кота, стараясь ухватить его за шею. Это была борьба, и выигрывал тот, кто быстрее: или пальцы Джулиана смыкались вокруг шеи кота и он пригвождал беднягу к полу, или же кот оказывался проворней и ударом лапы прогонял нападавшего. Для кота это был кошмар. Едва Господин Шмитт, мурлыкая, сворачивался клубочком, на него немедленно набрасывался безумный австралиец. Причем Джулиан специально выбирал для атак моменты, когда Господин Шмитт был особенно уставшим.
«Надо тренировать его бдительность, – объяснял он мне. – Кот должен доминировать. Мужчине никогда нельзя забывать, что он – хозяин положения». Даже не знаю, кому в моей квартире или на заднем дворе приходило в голову оспаривать мужские качества Господина Шмитта. Впрочем, он был кастрирован. Но переубедить Джулиана мне не удавалось.В апреле 2009 года на обратном пути с Международной журналистской конференции в итальянской Перудже произошла неприятная ссора с проводником, которая чуть не стоила нам наших авиабилетов.
В тот день мы ужасно торопились, потому что обязательно должны были успеть на самолет из Рима. Поезд опоздал, воздушные контактные провода вышли из строя. Нам пришлось менять билет, да еще с доплатой. Я всем занимался сам и провел мучительные минуты у кассы, пока Джулиан сидел с багажом на скамейке. Потом мы мчались по перрону и настигли наш новый поезд каким-то немыслимым финишным рывком, вдобавок я от самой лестницы орал: «Подождите, пожалуйста, не уезжайте!»
Задыхаясь, в поту, мы все-таки попали на этот поезд, который был нашей самой последней возможностью. Нам удалось найти места у окна, мы упали и, бросив рюкзаки рядом, с облегчением вытянули ноги.
Беда нагрянула в образе небритого коренастого мужчины, который медленно подбирался к нам и оказался итальянским проводником. Насупившись, он изучал наши билеты, а когда он с вызывающей миной нам их вернул, Джулиан взорвался.
На плохом английском проводник объявил: ему очень жаль, но мы купили неправильные билеты. Однако – внимание! – он согласен решить эту маленькую проблему за еще одну небольшую доплату. Я смалодушничал бы, но Джулиан не вытерпел. Он отказался платить еще десять или пятнадцать евро и с презрением уставился на врага.
Это был человек лет пятидесяти и явно не в лучшем расположении духа, который не торопился возвращаться в свое купе, чтобы сыграть с коллегами в скат или что там еще его ожидало. Мы могли бы целую вечность с ним препираться, почему мы должны опять платить, хотя ни в чем не виноваты, и что мы вообще думаем о его родине и ее мафиозных структурах. Однако нам надо было как можно быстрее добраться до Рима и успеть на тот дешевый авиарейс, который я уже оплатил. Ради этого я с охотой заплатил бы все сам и расслабился. Но Джулиан обрушился на проводника с такой яростью, что тот на следующей станции вызвал карабинеров. Мне было страшно неудобно, к тому же рядом сидел еще один человек с той же конференции в Перудже. Но Джулиану публика вовсе не мешала, наоборот, ему это нравилось.
