Александр Архангельский - Страшные фОшЫсты и жуткие жЫды
Татарский балет, музыку к которому написал композитор по фамилии Любовский, подчеркивал идею национального и религиозного Мира: коранический Юсуф не противоречит библейскому Иосифу, что и отметил в своей речи композитор. А казанский поэт Ренат Харисов, видимо, автор либретто, не только произнес прочувствованную речь, в которой звучали до боли знакомые слова («ваше вдохновляющее выступление» и т. д.), но и огласил идейно выдержанный стишок в стиле Щипачева-Доризо-Острового, в котором примирялись национальные герои русского и татарского народа. Они, вообще-то, воевали друг с другом, но это «не вина, а скорее беда».
Что же до патриаршего куколя, то он знаменовал собою высоту морального авторитета, которая в нашем обществе по праву принадлежит русскому православному Патриарху. Главное, чтобы он не слишком жестко настаивал на экономической независимости церкви от государства, не требовал обратно отобранные церковные земли; так оно как-то спокойнее.
Чем не премиальный контур новой сверхдержавы, в которой наука глобальной энергии подкреплена, с одной стороны, безупречным и новаторским оружием, с другой – силой веры (или, по крайней мере, нравственности), а русская музыка с мировых высот привносит национально-религиозную гармонию в наше разнородное и богатое традициями общество? И какому же моральному уроду придет в голову подвергать деконструкции эту изысканную картину? Тем более что, повторяю, лауреаты и впрямь равнодостойны.
Но проблема не в том, нравится ли кому-то подобная модель присуждения Госпремий, в которой каждый отдельный лауреат значим не сам по себе, а в связи с общим идеологическим замыслом; проблема состоит в том, какое будущее мы себе готовим сегодня. Или мы движемся туда, где государство растерянно разводит руками, когда его просят определить предпочтения в области искусства: сами разберитесь, частным образом; я вот лучше систему грантов для научных лабораторий разработаю, продумаю поощрительную систему налогообложения для книгоиздателей, дам денег на продвижение национального искусства и литературы, позабочусь о библиотеках. А ставить акценты – ну, это не мое, увольте. Или мы направляемся туда, где частным образом культуру и науку стараются поощрять пореже, поскромнее, если государство попросит; само же государство не просто реализует политику в области культуры (то есть создает условия для ее автономного развития), а ведет четкую культурную политику, то есть поддерживает стили и тенденции, направления и мысли. В том числе премиальным образом. Я понимаю, что выбирать не хочется; как говорила одна моя знакомая в ответ на просьбу – выбери хоть что-нибудь: «Я выбираю молочный суп». А все равно придется.
Южное Бутово и Северная страна
На неделе между 19 и 25 июня. – Генпрокурором стал министр юстиции Юрий Чайка; министром юстиции стал генпрокурор Владимир Устинов: рокировочка. – Продолжалась битва жителей окраинного района столицы Южного Бутова за право жить в своих домах на своей земле – и не переселяться туда, куда их хочет отправить московская власть.
Казалось бы, какое дело регионам до жителей окраинной Москвы, которые восстали против переселения из деревянных домов в железобетонные? А выпуски федеральных новостей дают сюжет за сюжетом; прямые включения; точки зрения власти и граждан; «К барьеру» с Николаем Сванидзе (за жителей) и Владимиром Платоновым (за московскую власть). Просто какие-то ранние времена Первого съезда народных депутатов, а не позднепутинская эпоха. Значит, страна смотрит? Стало быть, люди интересуются? Что им столица, что они столице, а они – рыдают…
Понятно, почему все восхищенно смотрят московский «Дорожный патруль»; зажратые москвичи бьют свои дорогие иномарки и плачут пьяными слезами – приятно. Но рассказ о судьбе южнобутовских выселенцев… Тут общероссийская аудитория совершенно не злорадствует; напротив, мысленно объединяется вокруг полудеревенских обитателей деревянных домов. И потому, что южнобутовцев выгоняют с занимаемой территории по Шемякину суду, а это русскому человеку слишком хорошо знакомо. И потому, что начальники с простыми людьми не торгуются, не ведут переговоры, а просто посылают подальше. Но еще важнее другое. Бутовских лишают святого – земли; а кто не жил по соседству с селянами и не знает, какие кроваво-мистические чувства связывают традиционного россиянина с каждым миллиметром земли, – тот не жил в России. Можно денег человека лишить – переживет; можно мужа посадить – жена поплачет, но смирится; землю отобрать нельзя. Кто сдвинул ночью межу на пять сантиметров – пожизненный враг; кто не сдвинул – либо святой, либо ненормальный: как же можно не прирезать кусочек бросовой почвы, матушки сырой земли? А тут внаглую, без обоснования, выкупа или равноценной замены чиновники объявили, что все земли принадлежат городу, а горожанам фигушки. Бунт не мог не подняться. Страна не могла его не поддержать. И уже не имеет никакого значения, кто прав, кто виноват. Важно только то, что Лужков покусился на главное, на землицу; что его людям не хватило ума остановиться у запретной мистической черты.
И тут традиционный сюжет получает неожиданное развитие. Конфликт был порожден застарелыми навыками московской элиты («что мое, то мое, а вот об вашем-то мы и поговорим»), а преобразовался в акцию осознанного общероссийского сопротивления. Не в политическое противостояние – это важно подчеркнуть, а именно в коллективную общественную борьбу за имущественные, обывательские права. Причем недаром в центре всех телевизионных сюжетов про бутовское стояние оказались женщины; семейный очаг и мать сыра земля по-прежнему ощущаются как центр и смысл жизни русской женщины. Южнобутовский скандал всколыхнул застарелую традицию бабьего бунта; однако, к счастью, прошедшие годы просвистели не зря; бунта мы не наблюдали. Самое обытовленное, самое прямолинейное, самое простонародное сознание соединилось с представлениями о частных интересах и принципами гражданского общества в их низовом, но оттого не менее значимом проявлении. «Мы законопослушные граждане», – говорит тетенька в камеру, и ее слова как настоящий бальзам для либерального сердца.
Между прочим, как законопослушные граждане вели себя и мужики, устроившие зимой автомобильный протест против несправедливого приговора Олегу Щербинскому, на которого гаишники по сговору с местными властями свалили вину за гибель алтайского губернатора Евдокимова. Протест – мирный; традиция мужского кулачного боя за правду переросла в гражданскую акцию европейского типа; и эта акция была настолько успешной и настолько укорененной в толще народной жизни, что инициативу поспешили перехватить «единороссы». Общественное сопротивление было конвертировано в политические акции; но – очень важно! – не потеряло при этом своей общественной, гражданской природы.
Вывод. У нас на глазах формируется особый и очень глубоко укорененный в традиции вид гражданского общества. Способ мужской – как на Алтае; способ женский – как в Бутово. Вопреки мечтам демократических политиков, приземленный обыватель не хочет вылупляться из житейского кокона и становиться прекрасным гражданином с крылышками. Вопреки нынешним правителям, он не собирается всегда пребывать в коконе послушного равнодушия. Он избрал третий путь – путь не бабочки, но улитки. Когда обывателя задевает за живое (а за живое задевает право на быт и частную жизнь в привычных формах, а также автомобильный беспредел), он вылезает из домика, страшно крутит усиками, выделяет жгучую слизь. Как только задача решена, он прячется обратно в домик – и не пробуйте извлечь его оттуда: бесполезно. Значит, тактика (она же стратегия) общественных активистов должна заключаться не в том, чтобы понуждать обывателя быть гражданином двадцать четыре часа в сутки, а в том, чтобы всячески его поддерживать, когда он готов побыть гражданином пятнадцать минут в день.
А вообще – если бы не сочувствие к личной судьбе Щербинского и вынужденных бутовских переселенцев, я был бы готов от всей души поблагодарить наших доблестных гаишников, обслуживающих власть судейских, а также Юрия Михайловича Лужкова лично за то, что они подтверждают собой правоту эпиграфа к «Мастеру и Маргарите»: «Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Они сделали для формирования гражданского общества в нашей стране больше, чем все активисты вместе взятые. Сделали – по глупости, породив социальные ситуации, из которых нет иного выхода, как только в гражданскую жизнь.
Министерство устиции: без вина виноватые
На неделе между 26 июня и 2 июля. – В процветающих городах России разразился настоящий винный кризис.
Самое сногсшибательное событие прошлой недели: рокировочка с прокурором Устиновым. Его сначала жестоко уволили, а теперь милостиво пересадили в кресло министра юстиции Чайки. Ставшего, в свою очередь, прокурором. Самое ошеломительное наблюдение недели текущей: в столичных магазинах окончательно и бесповоротно опустели винные полки; одиноко и безнадежно стоят бутылки по цене две-три тысячи рублей, все остальное скуплено на корню. Мы, разумеется, далеки от того, чтобы объяснять очевидный винный кризис превращением Минюста в Министерство Устиции; такое утверждение отдавало бы привкусом советской частушки: «Прошла зима, настало лето, спасибо партии за это». Вино пропало из-за того, что введены в действие новые акцизные марки для импортных напитков; старые, как водится, кончились, новые не напечатаны, маркитанты не смогли заказать свежие партии товара, а прежние запасы близки к исчерпанию. Да еще недавняя торговая война с Грузией и Молдавией, после которой исчезли плохие, но также и хорошие грузино-молдавские вина; рынок слегка просел, а потом и вовсе рухнул. Не Устинов в этом виноват; решения о перемене таможенных правил принимались задолго до того, как в правовой (она же силовая) системе наметилась рокировочка. А все же переназначение т. Устинова на кое-какие мысли наводит. И не столь уж невинные.
