Александр Зиновьев - Распутье
В характеристику личности входит всё, так или иначе связанное с нею. Слухи, сплетни, легенды. Даже анекдоты. Обратите внимание на такой факт: о Ленине сложилась целая серия анекдотов, в которой Ленин выглядит комически. Анекдотов о Сталине было много. Но в них он никогда не выглядит смешным. Сталин — фигура, для насмешек почему-то неподходящая. Хрущев комичен. Брежнев комичен. А Сталин — нет. Вроде бы и бояться его теперь нечего: смейся, сколько хочешь! А не получается. Ходит слух, будто Сталина убили. Я в этот слух не верю. Скорее всего, Сталин умер, а его соратники просто боялись войти к нему мертвому. Они были жалкими трусливыми ничтожествами и негодяями. А сам он был среди них негодяем и ничтожеством выдающимся. Но он стремился построить коммунистический рай на земле и сделать всех людей подходящими для этого. А если из его замыслов выросла ужасающе-мрачная мерзость, так это — шуточки неподконтрольной истории, а не продукт преднамеренного умысла негодяя. Негодяйство вполне уживается со светлыми идеалами. Если последние хорошо оплачиваются, они даже светлее становятся. Сталин и его приспешники были негодяями, но негодяйство их особого рода: оно есть социальное негодяйство. Оно прет само изо всех пор советского общества. Оно производится самим нормальным ходом жизни. Оно есть закономерный продукт светлых идеалов. Короче говоря, Сталин был адекватен породившему его историческому процессу. Не он породил этот процесс, но он наложил на него свою печать, дав ему свое имя и свою психологию. В этом была его сила и его величие. Не исключено, что молодежь еще будет когда-нибудь тосковать по сталинским временам. Народ (тот самый, якобы обманутый и изнасилованный) уже тоскует и встречает упоминание его имени аплодисментами. Но нынешние руководители страны и господствующие классы вряд ли допустят появление нового Сталина — новую угрозу их благополучию и безопасности.
Мюнхен, 1979
О яичной скорлупе и обреченности Запада
Мы — это советские люди, а Запад — это то место, куда нас выбрасывают время от времени, чтобы оздоровить обстановку у нас дома.
Запад, как известно, обречен. Эту идею обреченности Запада изобрели не у нас, а на самом Западе. Изобрели давно. И уверовали в нее до такой степени, что без нее уже и жить не могут. Тут своей обреченностью даже гордятся, подобно тому, как мы, советские люди, гордимся свинскими условиями своего существования. Сходство, в самом деле, поразительное. Соберутся, к примеру, советские люди в грязной и вонючей забегаловке или в тесной квартирке, напьются тошнотворной водки, закусят какой-нибудь невообразимой для западного человека ерундой, посмотрят друг на друга с полным взаимопониманием и скажут с этаким подленьким смешком: «А и живем же мы, братцы, хуже свиней!». И гордое самодовольство своим свинством засветится в их глазах. То же самое здесь, на Западе. Соберутся западные обыватели в ресторане или на квартире, какие советскому обывателю даже во сне не снятся, наедятся такой еды и напьются таких вин, о существовании которых советский человек даже не подозревает, посмотрят друг на друга с полным взаимопониманием и скажут с такой снисходительной усмешкой: «Что поделаешь, господа, Запад обречен!». И гордое самодовольство своей обреченностью засветится в их глазах.
Лично у меня вера в обреченность Запада зародилась совершенно независимо от подобных умонастроений на Западе. Зародилась еще, когда я жил в Советском Союзе. И вот при таких обстоятельствах. Наш знакомый, незадолго до этого побывавший на Западе, показал нам какую-то хитроумную штуковину, привезенную оттуда, и спросил, что это такое. Мы долго ломали голову, высказывали всяческие предположения, но догадаться не смогли. «Это — приспособление для прокалывания яичной скорлупы!» — с ликующим торжеством в голосе заявил наш знакомый. Услышав это, мы впали в состояние, в какое, надо полагать, впали бы наши деды, услышав о существовании туалетной бумаги. Мы окаменели от изумления. «Вот, сволочи, до чего додумались!» — прошептал кто-то из присутствовавших. «Если общество, — подумал я, — начинает тратить интеллект и материальные средства на специальные штуковины для прокалывания яичной скорлупы вместо того, чтобы употребить их на танки, самолеты и ракеты, оно обречено». Нашлись, в нашей компании и оптимисты, которые истолковали этот феномен «прокалывания яичной скорлупы» как признак катастрофического для Советского Союза отставания от Запада, — в среде советской интеллигенции возродилась старая российская интеллигентская традиция наслаждаться отсталостью своей собственной страны.
Оказавшись на Западе, я на каждом шагу стал сталкиваться с этим феноменом «прокалывания яичной скорлупы». Я не переставал удивляться ему, все более, укрепляясь в мысли насчет обреченности Запада. И вот наступил критический момент. Я собрался идти за новогодней елкой. «Надеюсь, — сказал я жене, — в этом деле тут никаких штуковин они не изобрели. Если и тут они что-то придумали, ставлю на Западе крест». Подойдя к елочному базару, я увидел прекрасные елки, какие в Москве видел только на картинках, и... блестящую штуковину (!), похожую на аэродинамическую трубу или на турбореактивный двигатель. «Что это такое?» — полюбопытствовал я с надеждой на то, что зародившаяся во мне тревога напрасна. «Это, — пояснили мне, — есть приспособление для упаковки елок». Я взял первую подвернувшуюся елку. Мне предложили воспользоваться упаковочным приспособлением, но я отказался. Мне стало очень грустно. «Знаешь, Запад не для советского человека, — сказал я жене и протянул ей квитанцию за елку. — На, спрячь это!». «Зачем?» — удивилась жена. «А кто ее знает, — сказал я. — Может быть пригодится. Может, потом сможем убедить налогового инспектора в том, что это была трата, связанная с моей профессиональной деятельностью ».
Запад поражает советского человека не только «феноменом яичной скорлупы», но и феноменом необычайной наивности в отношения Советского Союза и советского человека. Вспоминается мне одна из многочисленных встреч с читателями. Собравшиеся все были люди образованные. Были студенты, аспиранты, инженеры, профессора. «Как советский человек...», — начал я отвечать на один из вопросов. «Как бывший советский человек», — поправил меня один из присутствовавших. «Бывших советских людей не бывает, — сказал я. — Советский человек остается таковым, если даже он добровольно эмигрирует, насильно изгоняется из страны, занимается антисоветской деятельностью». «Это — риторический парадокс», — сказал мой собеседник. «Ах, если бы это было так, — вздохнул я. — То, что западным людям кажется чисто вербальными парадоксами, для нас, советских людей, с детства постигающих азы марксизма, является привычным образом мышления».
Один из моих читателей (между прочим, профессор) сказал в ту встречу следующее. «В основном, — резюмировал он, — я согласен с Вашей критикой советского общества. Но многое Вы преувеличили.
Например, то, что Вы написали об очередях, явно есть литературный гротеск. Здорово Вы это придумали, ха-ха-ха! Но это же все неправда! Зачем же человек будет стоять в очереди час или два, если можно придти через этот час или два и без очереди взять то, что нужно. Логично?» Присутствовавшие во время беседы мои бывшие соотечественники смеялись до слез. Другой читатель тогда сказал по поводу возможного прихода советских войск в Западную Европу следующее. «Советские люди обмануты пропагандой и не имеют правильного представления о жизни на Западе. Пусть советские солдаты приходят к нам. Они увидят, какой тут высокий уровень жизни, и какие свободы есть для всех людей, поймут, что их обманывали, вернутся домой и перестроят свою жизнь по западным образцам». Кое-кто из присутствовавших аплодировал этому заявлению. Тут уж было не до смеха. Мои бывшие соотечественники крутили пальцем у виска и мрачно помалкивали. А что я мог на это ответить? Что советские люди имеют представление о жизни на Западе? Что они даже несколько идеализируют Запад? Что они, несмотря на это, не сменяют свой образ жизни на западный? Что, если они и придут сюда, то только для того, чтобы навязать Западу свой образ жизни, заставить и людей на Западе жить так же по-свински, как живут они сами? Что орды Чингисхана в свое время пришли в Европу вовсе не для того, чтобы научиться уму-разуму, а для того, чтобы навязать свое иго европейским народам? Но западного человека такими аргументами не проймешь. И я стал склоняться к тому, что эта непробиваемость есть скорее результат феномена толстого бифштекса, а не наивности. Что это такое? Если советский человек ест тухлую картошку, а западный кушает толстый бифштекс из свежего мяса, то и чувствует он себя по отношению к советскому человеку как существо более высокого уровня во всех отношениях. Способность же советских людей довольствоваться нищенским уровнем жизни он воспринимает как признак некоей отсталости и недоразвитости.
