Сергей Кургинян - Кризис и другие
Но для того, чтобы увидеть только это, надо отказаться от понимания специфики того времени. Коллективное письмо в чью-то поддержку в 1960 году, не повлекшее за собой никаких последствий для подписантов, – это, как минимум, экзотика. А, как максимум, что-то другое. Оттепель оттепелью, а спецтематика – спецтематикой. Между прочим, Андропов в КГБ пришел только в 1967-м. Значит, были и другие высокие лица, заинтересованные в Бахтине и защитившие подписантов.
В 1969 году (то есть через девять лет после письма литературоведов) Бахтин при очевидной поддержке Андропова переехал из Саранска в Москву. Так ведь? И что? Нет никакой связи между письмом 1960 года, не повлекшим никаких последствий для подписантов, и особым интересом Андропова к Бахтину?
Конечно, можно игнорировать неизбежность такой (очень тонкой) связи. Но лишь при большом желании. И игнорируя привходящие обстоятельства. Как очевидные, так и иные.
Ишь ты, тайные партии! ("Русская", "еврейская" etc). Партия, к вашему сведению, была, во-первых, одна. И, во-вторых – явная, а не тайная. Называлась она, между прочим, КПСС. Конкурентов на дух не выносила. И потому тайные партии – кто не в курсе – сотворялись par excellence на Лубянке. Байгушев говорит, что еще и в Общем отделе ЦК КПСС… Ему виднее. Но лишь с учетом этого суждения (и амбиций ряда других спецведомств) я говорю о том, что тайные партии сотворялись на Лубянке par excellence. В противном случае я сказал бы, что они сотворялись ТОЛЬКО на Лубянке.
Но не все же сотворялось там! Ох, не все!
В середине 80-х годов я, молодой театральный режиссер, удостоился посещения некоего литературного мэтра. Мэтр этот (занимавшийся вовсе не драматургией) изрек: "Приличным людям очень нравится авангардистский стиль Вашего театра. Но у них возникают вопросы к его репертуару".
На мое изумление ("Какие еще вопросы, у кого?") мэтр дал развернутый ответ: "Если рассмотреть каждый отдельный элемент Вашего репертуара, то вопросов нет. Пушкин, "Борис Годунов" – какие могут быть вопросы? Или Достоевский, "Записки из подполья"… А вот если начать собирать все элементы воедино и анализировать тенденцию, то вопросы возникают ко всему. Пушкин сам по себе – это одно. А когда сначала Пушкин, потом Достоевский, потом Шукшин… ну, ладно еще Шукшин… потом Бондарев и Белов – то, как понимаете, есть вопросы".
Далее мне были сделаны предложения по репертуару, которые я отверг. Не потому, что мне не нравились предложения, а потому, что не понравился тон. Да и предложений по поводу того, как вести деятельность в организации, руководителем которой являюсь, – я никогда не принимал. Ни до посещения этого мэтра, ни после.
Никаких особых последствий для меня этот отказ не имел. Мое дальнейшее политическое поведение необратимо подорвало желание "приличных людей" давать мне какие-либо "тактичные советы". Я оказался человеком неприличным – и слава Богу.
Привожу этот эпизод в качестве наглядного примера того, сколь мало надо было сделать для того, чтобы выпасть… не из какой-то там партии, а из размытого (как сказали бы сейчас, диффузного или сетевого) сообщества "приличных людей". Для того, чтобы быть отторгнутыми сообществом "приличных людей" (не тайными партиями, конструируемыми на Лубянке, а этим сообществом), достаточно было не проявить чуткость в формировании репертуара своего театра. Сколь угодно при этом молодежного, авангардистского, нонконформистского и так далее.
Лица, проявлявшие еще меньшую чуткость, выпадали из круга "приличных людей" немедленно. "Приличным людям" очень нужен и мил был Солженицын. Но после того как он сделал несколько нечутких заявлений, – он был выведен из круга "приличных людей" и переведен в разряд не вполне приличных (а впоследствии и из этого разряда выведен тоже). Шафаревич был выведен из круга "приличных людей" совсем резко. Хотя тоже нужен был этому кругу.
Бахтин же из этого круга никогда не был выведен. При том, что каждое слово, которое он говорил Кожинову, эхом расходилось по Москве. Да и не только Кожинову он говорил эти свои сокровенные слова о евреях (вспомним слова Пигулевской, концепцию некоего Ордена и т. п.). И не для того он эти слова говорил, чтобы Кожинов их затаивал в своем сердце.
Короче – за сотую долю приведенных Кожиновым слов полагалось немедленно быть выкинутым из круга "приличных людей". Но Бахтин выкинут не был. Значит ли это, что он этих слов не говорил? Нет. Он их говорил. Он их и в 20-е годы говорил, и впоследствии. Так что же это значит? При том, что это по определению ДОЛЖНО ЧТО-ТО ЗНАЧИТЬ.
Тут совершенно недостаточно наличия тесных отношений между Ю. В. Андроповым и М. М. Бахтиным. Во-первых, отношения были не настолько уж и тесные. Во-вторых, никакая тесность отношений с Андроповым сама по себе не могла защитить Бахтина от общественного мнения вообще и от мнения круга "приличных людей" в частности. Быстрое получение прописки и квартиры в Москве (при понятном генезисе подобного чуда) могло скорее дополнительно испортить репутацию Бахтина, как вообще в глазах осведомленных людей, так и в глазах узкого круга так называемых "приличных людей" (которые были более чем осведомлены). Не Андропов был хозяином мнения этих людей. Не Брежнев. Не Суслов. И не все Политбюро в целом. Даже если к нему присовокупить коллегию КГБ и многое другое. Разгадку надо искать не здесь.
И именно от того, найдем мы ее или нет, зависит эффективность усилий, уже затраченных на выявление неявных обстоятельств, неочевидных генезисов, тонкой структуры высказываний, биографических нюансов и прочего.
№37. 21.10.09 "Завтра" No: 43
Был ли у православных советских граждан счет к советской власти? Да. Был ли этот счет справедлив? Конечно. Вытекало ли из этого внутреннее право данных граждан на занятие антисоветской (антикоммунистической) деятельностью? В том числе, и подпольной? Разумеется. Намерен ли я исследовать эту подпольную деятельность вообще и ее роль в распаде СССР? Нет, нет и еще раз нет!
Подполье, которое я хочу исследовать, не может быть названо ни православным, ни "белым", ни "русским". Ибо все эти "мин" адресуют к идеалам. А значит, не предполагают войны с Идеальностью – как почвой, на которой идеалы произрастают. Я же хочу исследовать лишь то подполье, которое объявило войну Идеальности как таковой.
"Идеальность"… На нее никогда не посягали революционеры, беспощадно расправлявшиеся и со своими противниками, и с их конкретными идеалами. Почему? "На штыках усидеть нельзя" – это аксиома политики. Для удержания власти и ее эффективного осуществления нужна легитимность. То есть признание, объяснение и оправдание установленного социального порядка. Оправдание требует убедительного для общества нового идеала.
Убил Идеальность как таковую – ни один идеал не взрастет, не станет для общества убедителен. Ни твой идеал, ни идеал твоего противника.
Любой революционер выкорчевывает старый идеал и насаждает новый. А вот если он и старый идеал выкорчевывает, и новый не насаждает, и подрывает Идеальность как таковую, то… То он уже НЕ революционер, а также НЕ консерватор, НЕ реакционер, НЕ консервативный революционер и так далее. Он есть то беспрецедентное, что нам явлено в "перестройке". И именно это беспрецедентное – оно и только оно! – заслуживает пристального внимания в исследовании, призванном понять смысл нового процесса, имеющего сходство с нашей "перестройкой". Насколько случайным является это сходство? Вот уже и Нобелевская премия у Обамы… Курьез? Или новый виток в том, что по сути своей является войной с Идеальностью?
Что это за война-то такая?
У вас и вашего конкурента есть разные товары, удовлетворяющие одну и ту же потребность. Вы можете стирать конкурента в порошок. Дискредитировать предлагаемый им товар. Но вы не станете обнулять потребность. Обнулите – потеряет цену и ваш товар, и товар вашего конкурента.
Не убеждает? Другой пример: вы хотите, чтобы женщина бросила мужа и ушла к вам. Станете вы, решая эту задачу, необратимо разрушать психику этой женщины? Предположим, что женщина с разрушенной психикой бросит мужа, уйдет к вам. Но если вы свирепо расправились с ее психикой, то она уже никого не полюбит, и вас в том числе. Она не сможет стать ни матерью, ни женой.
Ленин не хотел, чтобы доставшаяся ему "женщина" по имени Россия была беспомощной пациенткой психлечебницы. Ему для осуществления его проекта была нужна совершенно другая Россия. А значит, и Идеальность была нужна – как почва, на которой должен взойти новый идеал. Идеал взойдет… Мобилизует народ на подвиги… Народ осуществит проект…
Этот подход Ленина (а также Эхнатона, апостола Петра, Кромвеля, Петра Первого, Робеспьера, Наполеона, Сталина и других) – и подход, реализованный в "перестройку"… Согласитесь, это два качественно разных подхода. Один – нормален, хоть и жесток, другой – вопиюще аномален. Исторически абсолютно беспрецедентен.
