Юрий Поляков - Государственная недостаточность. Сборник интервью
К сожалению, значительная часть журналистов в девяностых годах беззастенчиво, откровенно продалась разным политическим силам, ельцинской группе, олигархам. Многие журналисты, не скрывая, похвалялись до дефолта девяносто восьмого, какие деньги «имеют» и за что. Они превратились в идеологическую обслугу олигархических и политических кланов. Где уж тут думать о судьбе народа, участи страны! В газетной журналистике это было, может быть, не очень заметно, но на телевидении доходило до смешного: человек, вещавший с одного канала, переходил на другой канал и начинал утверждать подчас прямо противоположное тому, что говорил буквально вчера. Люди служили не делу, а лицам, кланам, мамоне. Говорить, что свобода слова была чуть ли не единственным нашим достижением в годы перестройки и становления демократии, – глупо. Мы воспользовались этой свободой слова, как ломом, а не как скальпелем.
– Выступая в Центральном доме журналиста на собрании в честь 175-летия «Литературной газеты», вы сказали, что вы лично и газета не играют во всякого рода мифологемы, вроде «свободы слова»…
– В самом деле, не играем. Свободы слова – в том смысле, которое вкладывали в это понятие лучшие умы России, – у нас никогда не было. Ни при советской власти, ни в 90-е годы. Я под свободой слова понимаю честное выполнение своего профессионального долга. А профессиональный долг журналиста заключается в том, чтобы разобраться в сути явления и объяснить читателям. Честно все проанализировать и честно про все написать. При советской власти сказать на страницах государственной прессы, что ты на самом деле думаешь, если это идет вразрез с партийной линией, тебе никто бы не дал. И многие шли на конфликт, шли в диссиденты, печатались на Западе. Они рисковали практически всем. И вот все стало по-другому: сказать неугодное власть или деньги имущим ты можешь, но тебе за это просто не заплатят, в худшем случае попросят уйти из издания. И многие этого не выдержали, сломались. В девяностые годы всегда можно было сказать, что ты думаешь о чем-то или о ком-то, в неангажированных изданиях, но у них были маленькие тиражи, маленькие гонорары. Как ни странно, люди, которые раньше готовы были бодаться с КГБ, становиться диссидентами, в новых условиях ломались, покорялись…
Сейчас, наконец, повели речь о том, что пора бы начать выстраивать нормальную постсоветскую журналистику – со своим кодексом чести, со своей профессиональной ответственностью за сказанное слово, с пониманием того, что если ты сегодня наврешь, то завтра будешь отвечать за это. Отвечать публично. У нас нет элементарных основ ни журналистской этики, ни корпоративной чести, нет журналистики, которая идейно стоит на стороне общества, государственности – подчеркиваю: государственности, а не государства. Всегда будут стрингеры, будут продажные журналисты, но, надеюсь, будет и честная, принципиальная журналистика. Она должна задавать тон в обществе. Как в литературе: написал честную книгу – тебя будут уважать, написал халтуру – руки не подадут. В журналистике нет такого сейчас – критерии размыты, все смешалось. Мы находимся пока в самом начале пути. А обвинять государство в наступлении на свободу слова – по меньшей мере, смешно, потому что наступать не на что.
Пока только начинает выстраиваться диалог между властью и прессой, между прессой и обществом. Своя правда есть у власти, своя правда – у общества, своя – у прессы. И здесь должен быть достигнут именно консенсус (хотя я и не люблю это слово). Власть, чтобы достичь своих целей, всегда готова использовать насилие. Общество само по себе склонно к анархии. Пресса склонна «ради красного словца» манипулировать фактами, смыслами, здравым смыслом… Как сопрячь все это? Не знаю…
– Не дают ли вам как главному редактору такого, к примеру, совета: чтобы повысить тираж, добавить газете желтизны, немножко писать, скажем, об интимной жизни писателей? Многие менеджеры почему-то считают, что желтизна привлекает любого читателя.
– Таких советов, слава богу, не дают. Они ведь бесполезны. Еще до моего прихода в газету была попытка за счет желтизны поднять тираж, но ничего не получилось. Наш читатель всегда был интеллигентным человеком. Если кто хочет почитать клубничку, есть множество по-настоящему желтых изданий, они доступны. А нашему читателю больше интересна аналитика, причем аналитика не моноидеологическая. Почему так упал тираж «Литературной газеты» в девяностых годах? Она на смену коммунистической моноидеологии принесла такую же моноидеологию, только либеральную. А хрен редьки не слаще. И читатель отвернулся. Сегодня в нашей газете представлены абсолютно все точки зрения, от правых до левых. Одно время меня за это сильно критиковали: с одной стороны, обзывали черносотенцем, с другой – человеком, продавшимся либералам. Но, как говорится, собака лает, а караван идет. Благодаря такой политике, за четыре года мы увеличили тираж газеты в два с половиной раза. Мы сделали ее открытой для людей всех взглядов, вернули на страницы столкновения мнений, диалог. И читатель к нам пошел. Ему ведь не много нужно – чтобы за дурака не держали и давали спектр мнений, а не единственно правильное решение…
– А вас не смущает такой бескрайний диапазон, когда на страницах одного издания может быть предоставлено место и оголтелому сталинисту, и суперультралибералу?
– Нет, не смущает. Я могу не разделять чьих-то взглядов, меня может искренне возмущать чья-либо точка зрения, но это вовсе не повод, не основание для того, чтобы закрывать материалу дорогу на страницы газеты. Надо иметь в стране хотя бы одну газету, которая бы отражала весь спектр нашей духовной жизни. Я, как писатель, по профессии призван понимать всех. Понимаю, например, позицию сталиниста, семью которого никак не задели репрессии и прочие ужасы «той» жизни, – а таких в стране было все-таки большинство. Для такого человека прошлая жизнь представляется ярким солнечным днем, и он никогда не поймет человека, в чьей семье есть расстрелянные, прошедшие лагеря, высланные и т. д. Но мы же один народ, одна страна – и что нам, снова воевать друг с другом? Несмотря ни на что, надо выслушивать друг друга, понять. Газета ни в коем случае, я убежден, не должна разжигать взаимонепонимание. Духовное развитие невозможно без переплетения различных идей, взглядов, судеб людей.
И еще одна сторона дела. Я филолог и представляю, как через сорок-пятьдесят лет какой-нибудь студент или аспирант будет по страницам «Литературной газеты» пытаться составить представление о нашей духовной жизни. И не сможет понять, куда после девяносто первого года на десять лет исчезли имена Шолохова, Распутина, Белова. Я сам, к примеру, на пять лет был отлучен от «ЛГ» за протест против расстрела Белого дома. Это ведь все похоже на то, как если бы в девятнадцатом веке со страниц газет и журналов пропало имя Лескова – его ведь прогрессисты тоже не любили.
– Недавно по телеканалу «Культура» в цикле «Линия жизни» показывали вашу встречу с читателями. Одна из участниц встречи спросила вас, будет ли снова по средам, когда выходит «Литературная газета», праздник для читателей. Будет ли? И мешает или помогает вам в работе былая слава и невиданная всесоюзная популярность «Литературной газеты»?
– Раз такой вопрос был задан, значит, пока еще праздника нет. Но я уверен, что он будет. Мне кажется, мы вывели газету на верный путь. А что касается славы, то, конечно, помогает. Ведь именно «Литературная газета» и «Известия» сохранились как мировые бренды. А могли бы кануть, как журнал «Юность» после ухода Андрея Дементьева.
– Скажите, подпиской, розничной продажей газеты занимаетесь вы как главный редактор или это обязанность и ответственность генерального директора? Я знаю, что очень часто за недостаточный рост тиражей снимают с работы как раз главных редакторов, не трогая генеральных директоров.
– Конечно, это обязанность генерального директора. Но и я не остаюсь в стороне, это ведь обратная связь с читателями. Ну, а насчет снятия с работы, то могут главного снять за что угодно. Тиражи, как правило, – лишь повод.
– Вам как главному редактору нужен новый Закон о средствах массовой информации или достаточно действующего? В нем ведь многое не прописано, например, существование владельцев печатных СМИ, отношения с ними.
– Я пока не чувствовал потребности в Законе. Может быть, потому, что мы пока ни с кем не судились и к защите со стороны Закона не прибегали. Говорят, он нужен для защиты от давления властей – меня власти не давят. Говорят, нужен для защиты от давления владельцев, хозяев. Но тут уж, если мы живем в условиях рынка, какого-то давления не избежать. Иначе зачем хозяину содержать газету, если она живет сама по себе? Это же не аквариум с рыбками! Нужно находить с владельцем общий язык, понимать, что он хочет, что требует, если, конечно, он не олигархический отморозок.
