Н. Черушев - Удар по своим: Красная Армия: 1938-1941 гг.
Исполняющий обязанности инспектора Комитета обороны при СНК СССР комкор В.Н. Соколов.
Начальник Главного Управления пограничной и внутренней охраны (ГУПВО) НКВД СССР комдив Н.К. Кручинкин.
Начальник политотдела пограничных и внутренних войск корпусной комиссар Л.Б. Рошаль.
Заместитель начальника политотдела пограничных и внутренних войск дивизионный комиссар С.Я. Мейсак.
Начальник политотдела пограничных и внутренних войск Ленинградского округа дивизионный комиссар Н.Ф. Севастьянов.
Начальник Управления пограничных и внутренних войск Туркменской ССР комбриг В.А. Леонов.
Начальник командного отдела ГУПВО бригадный комиссар А.И. Аугул.
Помощник начальника ГУПВО по материальному обеспечению комбриг Р.К. Лепсис.
Помощник коменданта Московского Кремля по хозяйству бригинтендант М.С. Ревзин.
Немногим следователям 5-го отдела ГУГБ выпадала «честь» допрашивать (синоним — издеваться, избивать, шантажировать) Маршалов Советского Союза. Казакевич был в числе тех, кто такого доверия удостоился. Вместе с помощником начальника отдела майором М.С. Ямницким он проводил первый допрос маршала Егорова. Допрос этот к числу простых не отнесешь — он длился с
28 марта по 5 апреля 1938 года. Начало его ознаменовалось первой победой — заявлением Егорова на имя Ежова с признанием вины. В ходе многодневного прессинга маршал назвал большое количество (около 100) лиц из высшего комначсостава, якобы входивших в военный заговор. В архивно-следственном деле Егорова подлинника данного протокола допроса почему-то нет — есть только машинописный его вариант на 168 листах.
Мы упомянули командующего войсками Забайкальского военного округа комкора И.К. Грязнова, которого только в Лефортовской тюрьме Казакевич 49 раз вызывал на допрос. Приглашенный в феврале 1955 года в качестве свидетеля в Главную военную прокуратуру полковник запаса Казакевич, прижатый неопровержимыми фактами, нехотя и с оговорками признает свое участие в допросе Грязнова, показывая себя при этом как маленького винтика большой машины.
«Вопрос (подполковника юстиции Спелова): По делу Грязнова Ивана Кенсариновича — бывшего командующего войсками Средне-Азиатского военного округа. Вы вели следствие?
Ответ (Казакевича): Вел следствие по делу Грязнова помощник начальника 5 отдела ГУГБ НКВД СССР майор государственной безопасности Ямницкий, т.е. он, Ямницкий, вместе с начальником
5 отдела Николаевым вел первые допросы Грязнова, из которых некоторые даже не фиксировались, так как Грязнов в начале следствия виновность свою категорически отрицал. Я, как работник 1-го отделения, подчинявшийся Ямницкому, был им привлечен к участию в следствии по делу Грязнова.
Вопрос: Вы лично допрашивали Грязнова?
Ответ: На первых допросах Грязнова я не присутствовал, так как в Особом отделе (5-м отделе ГУГБ НКВД СССР) существовала такая система, что крупных военных работников сперва допрашивало руководство, а затем они же вели следствие с привлечением своих подчиненных... Грязнова я допрашивал вместе с Николаевым и Ямницким, хотя он допрашивался в некоторых случаях и без меня.
Вопрос: Признавал ли Грязнов себя виновным в причастности к военно-фашистскому заговору?
Ответ: На первых допросах Грязнов категорически отрицал свою виновность и признал свою вину только после того, как был подвергнут избиению. Били Грязнова в Лефортовской тюрьме Николаев, Ямницкий и по их указанию Грязнова несколько раз ударил и я. После побоев Грязнов стал давать показания...
Вопрос: Уточните, какие физические методы применялись к Грязнову?
Ответ: На первых допросах, до его признания, Грязнова били кулаками. Особенно проявлял активность в избиении Грязнова Ямницкий. Я тоже несколько раз ударил Грязнова. Хочу дополнить, что помещение арестованных в Лефортовскую тюрьму означало санкцию на применение к ним физических мер воздействия. Грязнов сразу же был помещен в Лефортовскую тюрьму, в которой в тот период времени избивали большинство арестованных и крики их были слышны во время допросов. Сама обстановка, созданная тогда в Лефортовской тюрьме, действовала на арестованных, в том числе, очевидно, и на Грязнова. Я тогда был младшим лейтенантом государственной безопасности и всего только месяц работал в Москве. Для меня приказ начальника Особого отдела со ссылкой на Ежова был в тот период времени обязательным не только формально. Я верил в необходимость таких методов допроса...
Вопрос: Вы вели следствие по делу Белова Ивана Панфиловича, бывшего командарма 1-го ранга?
Ответ: Да, вел. В деле Белова я принимал участие в следствии так же, как по делам Егорова и Грязнова. Допрашивал Белова после того, как он сознался у Ямницкого и Николаева. Хочу уточнить, что Ямницкий и Николаев перед оформлением протокола допроса Белова говорили с ним — какие показания он, Белов, будет давать по заговору и после чего Белов писал собственноручные показания, с которых составлялся протокол допроса.
Вопрос: Признавал ли себя виновным Белов на предварительном следствии?
Ответ: Да, он писал собственноручно, что виновным себя признает.
Вопрос: Применялись ли к Белову физические меры воздействия?
Ответ: Я его лично не бил, но допускаю, что когда Николаев и Ямницкий допрашивали Белова в моем отсутствии, они его били. Я такой вывод делаю потому, что Николаев и Ямницкий охотно применяли методы избиения арестованных, подробнее по делу Белова я за давностью времени показать не могу. Примером того, как Николаев и Ямницкий относились к допросам, могу привести следующий факт: в 1937 или 1938 году я лично видел в коридоре Лефортовской тюрьмы, как вели с допроса арестованного, избитого в такой степени, что его надзиратели не вели, а почти несли. Я спросил у кого-то из следователей, кто этот арестованный. Мне ответили, что это комкор Ковтюх... Из того же кабинета, из которого вывели избитого Ковтюха, вслед за ним вышли Николаев, Ямницкий и еще кто-то из руководящих работников Особого отдела. Со стороны Николаева и Ямницкого были и другие многие факты избиений арестованных, о чем знали все ведущие следствие»56.
Но такие же подобные факты уличают и самого Казакевича. Как не берегся осторожный Владимир Михайлович, стараясь не оставлять больших следов своих злодеяний, тем не менее не всегда ему это удавалось. А «наследил» он весьма заметно — улики остались в целом ряде следственных дел, этих немых свидетелей человеческих трагедий. Многолетние хранители тайн, они же и открыва-
ют их нам, не давая насильникам и убийцам невинных людей уйти от возмездия и проклятий.
Казакевич, как установлено Главной военной прокуратурой, добивался от подследственных ложных показаний, оговора в совершении ими тягчайших преступлений путем систематических жестоких избиений, длительных изнурительных допросов, лишения сна, угроз, запугивания и применения других, запрещенных законом методов ведения следствия.
Из заявления дивизионного комиссара Н.Ф. Севастьянова от 3 октября 1939 года (подлинник заявления находится в материалах его архивно-следственного дела № 981226): «В начале следствия я следователю Казакевичу доказывал свою непричастность к антисоветской организации. С третьего допроса меня стали бить. На почве нервного потрясения у меня возник непреодолимый ужас перед избиениями и допросами, я быстро дошел до крайней степени нервного и физического истощения, был на грани сумасшествия, в таком состоянии вынужден был дать на себя ложные показания...»
Он же в заявлении на имя Сталина от 3 декабря 1939 года:
«1) Капитан Казакевич бил меня по лицу так, что я кубарем летал по комнате, бил под подбородок, под ребра, каблуками своих ботинок бил по коленям моих ног, гонял меня по комнате, сам бегал за мной, бил меня.
2) Клал меня животом на стул, хотя я болел воспалением печени, в таком положении лупил резиной и причинял мне острую физическую боль.
3) Клал меня на пол, на полу лупил резиной.
4) Брал меня за шиворот и спрашивал: «Хочешь, я дам тебе по морде?» Когда я отвечал: «Не хочу», он бил меня по лицу; когда отвечал: «Бейте», тоже бил; когда ничего не отвечал, опять бил, требуя ответа, с угрозами требовал от меня ответа, почему у меня морда похожа на бандита Троцкого, заставлял меня садиться в профиль к свету и всячески издевался насчет того, что у меня троцкистская морда.
5) Находясь 3 месяца в Лефортовской тюрьме, я спал в сутки не больше часу... Если бы у меня хватило сил и воли, я бы не дошел до такого позора, до клеветы на себя и на других...»
И еще одна выдержка из заявления Н.Ф. Севастьянова от 21 февраля 1940 года: «Убежден, что следствие нетвердо было уверено в том, что я враг народа, иначе чем я могу объяснить следующие слова капитана Казакевича, сказанные мне, когда я избитый, рыдая, стал писать ложные на себя показания, говоря ему: «Что я буду писать?» «Пишите, — сказал он, — так, чтобы было похоже на правду...»57
